Сгоревшая жизнь

* * *

«Зрители уходят.

– Значит, ты настаиваешь, чтобы я ушел?

Его большие, с поволокой глаза нехотя скользят по мне, и я невольно напрягаюсь всем телом и выпрямляю плечи. Выглядеть несчастной и покинутой в глазах этого вальяжного барина кажется невероятно унизительным. Меня утешает мысль, что я гоню его прочь, а он все тянет время и не хочет уходить. Большой, гладколицый, с маленьким женским ротиком и томным взглядом – что могло меня увлечь в нем?!

– Что же полиция? – словно через силу спрашивает Вадим, и я понимаю: ответ его ничуть не интересует. – Они хоть что-нибудь предпринимают?

– Человек – не иголка, – небрежно говорю я и чувствую, что от его присутствия у меня, как в детстве от приторного, начинает зудеть кожа. – Двое – тем более. Найдутся!

Он недоверчиво хмыкает и поднимается с просевшего дивана. Его шаги размеренны и целенаправленны, даже когда Вадим просто прохаживается. Все в его жизни имеет смысл и вес. Если б я была некрасива и бестолкова, этому гурману и в голову не пришло бы избрать меня в любовницы. И тогда… Господи, как счастлива была бы я сейчас!

– Детективы читаешь? – Он взглянул на обложку книги и опустил ее на стол. – На твоем месте я попробовал бы достучаться куда-нибудь повыше. Полгода поисков – куда это годится! И не надо делать такое брезгливое лицо. Ты, конечно, неплохая актриса, но демонстрировать мне свое искусство излишне. Ты по-прежнему считаешь, что это я повинен в их исчезновении? Ладно, можешь молчать, я и так знаю. Думаешь, это мой незапланированный визит разрушил твою необыкновенно счастливую семейную жизнь? Да ведь твой муж был шизофреником, моя дорогая, и тебе не убедить меня в обратном. Только шизофреник может написать роман и разорвать его на глазах редактора, назвавшего его пробивной бездарностью.

– Конечно, – не выдерживаю я, – с твоим ясным рассудком трудно понять такой поступок.

– Еще бы! А то, что он похитил сына? Что он собирался делать с трехгодовалой крошкой? Где они теперь?

– Хватит! – кричу я, и мной овладевает тряское исступление. – Хватит! Хватит! Катись отсюда, выродок, пока я не проткнула твое жирное брюхо!

На его лице отразилось удовлетворение результатом проведенного опыта.

– Значит, в спальню ты меня не пригласишь, – липко ухмыляясь, констатирует Вадим и направляется в прихожую. – Что ж, видно, постулат о том, что одиночество способствует развитию личности, в твоем случае дал осечку.

Его голос звучит натужно, будто кто-то невидимый сдавил ему горло, но я знаю, что он всего лишь наклонился надеть ботинки.

– Что, пузо мешает? – грубо злорадствую я, наслаждаясь своей вульгарностью. – Как ты ухитрился притащиться ко мне на четвертый этаж? Верно, минут десять перед дверью отдышаться не мог?

Он шумно выпрямляется и сопит так, что слышно в комнате:

– Я всегда терпеть не мог базарных баб, а ты сейчас ведешь себя как заурядная халда.

– Да ну? – изумляюсь я и вытягиваюсь на диване, задрав ноги на спинку. – Так ведь я – торгашка, какой с меня спрос?

В зеркале он видит меня, и животная радость оттого, что этот хряк облизывается на мои ноги, будоражит.

– Э-э-эй! – я игриво вибрирую голосом. – Ты еще не слиняла, моя толстая радость?

– Все было банально, зато прощание незаурядно…

Я слышу эту фразу перед хлопком двери и, сорвавшись с дивана, кричу в пустоту:

– Сука! А-а! – Я с рыком бухаюсь на ковер и мотаю головой, пытаясь выкинуть его последние слова.

Банально! Мое внезапное опьянение им и долгое, безрадостное похмелье, полное угрызений совести и тоскливого раскаяния, – банально? Залитые тоской глаза Сергея – банально? Исчезнувший из моей жизни единственный сын…

От обиды и крика у меня темнеет в глазах, а комната погружается в сумеречное марево.

– Ладно, – бормочу я и из последних сил беру себя в руки. – Тебе назло у меня все будет хорошо. Их найдут, моих глупеньких мальчиков, как бы далеко они ни удрали. И тогда я поползу к ним и вымолю прощение. Пусть он побьет меня… Я даже уговорю его сделать это! Должен же муж учить свою жену…

Неизвестно откуда наплывает лихорадочное беспокойство и теребит мою душу. Сумерки ли пугают? Тишина ли, к которой я никак не могу привыкнуть? Невнятная, не оформившаяся в слова мысль терзает меня, заставляя пугливо озираться и прислушиваться. Что-то сказанное Вадимом…

Я включаю свет и телевизор, но беспокойство не отпускает. Более того, появляется жутковатая уверенность в чем-то страшном, уже случившемся со мной, но еще не понятом. И оттого, что я не могу угадать, нарушить тягучую неопределенность, еще сильнее становится не по себе.

– Все дело в том, – говорю я вслух, пытаясь обрести уверенность от живого звука, – что ты никогда не жила одна. И не было в этом доме так тихо… Сначала была жива мама… Куда запропастилась моя сумка? Потом… О чем я? Ах да! Потом, еще при ней, появился Сережа, и мама уступила нам спальню, перебравшись на этот диванчик. Бедный диванчик, этот боров совсем продавил тебя! Мама была легонькая, с маленькими ножками… Когда она умерла, мы не могли найти туфель ее размера. Господи, почему она умерла?! Всего этого при ней не случилось бы. Я не позволила бы себе… А-а, вот она. Что же я хотела? Вот я купила носочки моему мальчику. Такие яркие, они ему обязательно понравятся…

Я ловлю себя на том, что сознательно жалоблюсь, надеясь слезами растопить слежавшийся комок тревоги. Носочки, разложенные парами на коленях, щекочут мое воображение, и я готова разреветься в голос, безутешно, со всхлипами и причитанием, но в этот момент ясная, посторонняя мысль догадкой проносится в мозгу, и мои ладони мгновенно покрываются испариной.

Боясь шевельнуться, скашиваю глаза на стол… Так и есть. Книга. Он спросил: «Детективы читаешь?» У меня начинает безудержно трястись челюсть: я не читала детектив и не клала его на стол. За последние полгода я не прикасалась к книгам дома. Но она лежит на столе, и по переплету я угадываю название: «Антология современного детектива». Когда Вадим взял ее в руки, книга была раскрыта, я вижу это. Но в тот момент мне недосуг было задержаться на этом, я так спешила расправиться со своим бывшим возлюбленным. На миг я почти жалею, что выгнала Вадима, уж он-то мигом разобрался бы в этой чертовщине.

Осторожно, будто боясь кого-то спугнуть, поднимаюсь с ковра, на цыпочках подхожу к спальне и рывком распахиваю дверь. Насмешливое: а-ах! как смело! – колыхнулось в мозгу, как портьеры от движения воздуха. Не застав никого и в этой комнате, почти разочаровываюсь. Но книга-то лежит! И кто-то читал ее до моего прихода.

Внезапно слабая надежда, как ребенок, затрепыхалась у сердца: а вдруг?! боже мой, конечно же! Кто, кроме Сережи, мог проникнуть в нашу квартиру, ничего не взять, лишь забыть на столе недочитанную книгу? Но зачем ему понадобилось сидеть здесь и читать, если оставаться он не собирался? И где в это время был Ромка?

Вопросы захлестывают, мой мозг слабо пытается защищать версию, дающую надежду, но ничего убедительного я сама себе предложить не могу. Уже зная, что никого не обнаружу ни на кухне, ни в ванной, все же обхожу квартиру, зажигая по пути свет и превращая свое жилище в маленький светящийся островок в глубокой тьме зимнего вечера. Семь часов… В это время я приводила Ромку из садика, и его картавый басок разливался по комнатам, заглушая постанывание кипящего чайника и знакомые голоса тележурналистов.

– Ладно, обход закончен, – говорю я себе и возвращаюсь на диван, мой монолитный айсберг в зыбком море тревоги. – Сложи носочки и убери со стола эту злосчастную книгу. Наверняка ты сама вытащила ее из шкафа, пытаясь отвлечься, да и позабыла про нее. Таких казусов с каждым случается сколько угодно, чему тут удивляться? Хорошо еще, штаны на голову не надела.

Мной овладевает озноб, и, хотя я знаю, что это от нервов, все же иду на кухню, завариваю чай и достаю малиновое варенье. Я совершаю всего лишь бездумное подобие действий, но эта механическая работа отвлекает от гнусных опасений и дает уверенность в реальности происходящего. Не обнаружив в шкафчике чистых бокалов, я лениво копаюсь в раковине с грязной посудой, и вдруг отпустивший было ужас пронзает меня так, что внезапно подкашиваются ноги. Я никогда не пила из этой чашки. Это была мамина чашка – голубая с васильковой каймой, и в доме она хранилась как реликвия. В самом отчаянном забытьи я не могла позволить себе взять мамину чашку, хотя она стояла рядом с другими, обычными.

Я глохну от пульсирующей в голове крови и уже медленно оседаю на пол, как вдруг медленно вползающий в сознание звук заставляет меня встрепенуться. Собравшись с мыслями, постигаю наконец смысл звука: кто-то открывает ключом нашу дверь, боже мой, я все еще говорю – нашу! Впрочем, разве в этом сейчас дело?

Дверь открывается и, пропустив кого-то в чрево квартиры, захлопывается. Я приседаю, едва не прижимаюсь щекой к полу и выглядываю в коридор. На миг мне кажется, что я сошла с ума, по крайней мере, все говорит об этом: шумно дыша с мороза, в прихожей раздевается моя мама…

Это не призрак и не оживший мертвец: я вижу ее раскрасневшиеся дряблые щеки и слезящиеся от холода светлые глаза. Она справляется наконец с шубой (конечно же, это ее шуба, проданная после похорон на барахолке), приглаживает рукой волосы цвета ковыля и… поворачивается к кухне. Мама идет прямо на меня, а я все таращусь с пола, не в силах шевельнуться. Непонятное оцепенение расплющивает тело, хотя сейчас она уже наступит на мою руку, и это перепугает ее насмерть. Маме нельзя волноваться, соображаю я, у нее уже было два инфаркта. Да ведь она умерла от второго! Что же это, господи?!

Я зажмуриваюсь, отдаюсь верному «будь что будет» и жду боли вскрика, чего угодно, ведь что-то должно произойти. Раскаленным молотом бухают в голове секунды, и, отсчитав с полсотни, я решаюсь открыть глаза. Мама стоит у стола и неторопливо выкладывает из сумки продукты.

– Масло, – бормочет она и нюхает желтый мягкий брусок. – Хорошее вроде… Кефир… Сережа! – Я сжимаюсь от ее крика и скользнувшего по мне невидящего взгляда. – А соли мы с тобой забыли купить!

«Если сейчас он отзовется, я закричу», – эта мысль равнодушно проплывает в звенящей пустоте головы. И мой организм бессильно отзывается: не закричишь, на это сил уже не хватит.

– Ах, черт! – доносится голос Сергея. – Ладно, сейчас сбегаю, пока не закрыли.

– Что-то Марины до сих пор нет, – озабоченно говорит мама и смотрит сквозь меня. – Может, ты встретишь ее?

– Может быть… Да рано ей еще.

Я сижу, опершись спиной о стену, и тупо гляжу на мать. Можно не сомневаться в том, что она не видит меня, что для нее я не существую. И тогда мне приходит в голову шальная мысль потрогать ее. Ну да, просто потрогать и убедиться, что это не галлюцинация. Или наоборот…

Бесшумно поднимаюсь, хотя мама наверняка не услышит меня, и беру ее за плечо. Теплое и мягкое плечо женщины, не знавшей физического труда. Не дрогнув, мать поворачивается и тянется за полотенцем сквозь меня. От неожиданности я вскрикиваю и отскакиваю, ударяясь о стену. Сняв полотенце, мама неспешно вытирает руки. Я впиваюсь в себя пальцами и везде ощущаю самое знакомое в мире тело.