Асфодель

Дружба их дала трещину, когда Примула вышла за Дрого. Асфодель сама к тому времени уже переехала в дом мужа, не застала начало этого разлада и долго не могла взять в толк, что там у них такое случилось. Дрого отличный был жених, хоть куда, и все в доме радовались за Примулу. Все, кроме Динодаса, который был дружен с Туками и надеялся породниться с кем-то из них. А Дрого он недолюбливал, повторяя, что тот слишком много о себе думает и задирает нос. Дрого был хоббит покладистый и спокойный, но не скрывал, что ему не по душе странности Динодаса — и эти прогулки в Старый лес, и вообще…

Примула уехала с мужем на новое место, у них родился Фродо, у Асфодели тоже подрастал сын, и им было совсем не до этих глупых ребяческих распрей. Однако когда Примула приезжала с мужем погостить в отчий дом (а Дрого никогда не упускал этой возможности, очень уж ему нравились обеды, которые там устраивали), прежняя неприязнь давала о себе знать. Динодас, выпив лишнего, лез задираться. И когда он очень уж досаждал, даже миролюбивый Дрого закипал. Правда, дальше этого дело никогда не заходило… Никогда, до того самого злополучного вечера.

Асфодель в тот день тоже была в Бренди-холле, но отлучилась днем к подруге, а там заболталась и вспомнила, что пора домой, только поздним вечером. Идти было недалеко, но она все-таки торопилась. В родном Шире всерьез бояться, конечно, нечего, а все-таки, все-таки, по эту сторону реки… И она резво шагала по дороге, а когда тропинка свернула к берегу, лишь ненадолго замешкалась, глядя на заходящее солнце и скорлупки света в темной воде Брендивина.

Она не сразу заметила, что по реке что-то движется, сначала услышала громкие голоса, и лишь затем различила, щурясь на солнце, очертания лодки и трех фигур в ней. Примула и Дрого — это понятно, они с утра собирались покататься, если погода будет хорошей… А третий — Динодас, конечно же, Динодас. Хоть он и стоял к ней спиной, Асфодель сразу узнала брата. А если б и не узнала — когда ветер донес до нее обрывки их разговора, все сразу стало понятно.

Это снова была ссора, и, как всегда, особенно горячился Динодас. «Да пропадите вы пропадом! — донеслось до Асфодели. — Греби к берегу! Слышишь?» Дрого что-то возразил, и Динодас стал вырывать весло из его рук… лодка опасно покачнулась, Динодас тяжело упал на скамью, но весла не выпускал. Что-то еще он крикнул, прежде чем все они скрылись за поворотом, что-то вроде «…И все, и делу конец! И искать будут, да не найдут!»

Асфодель только головой покачала и пообещала себе задать Динодасу завтра взбучку. Дрого — их гость, нравится он тебе или нет, а будь добр держать свой норов в узде! Шагая к дому, она мысленно перебирала резкие слова, которые скажет брату с утра, но тревога, засевшая в глубине души, не отпускала. Она хотела поделиться с мужем, но решила, что не стоит беспокоить его понапрасну и поднимать переполох. Это не первая такая ссора и не последняя, подождет до завтра.

А назавтра обнаружилось, что Примула и Дрого не вернулись домой. Бросились на поиски, стали выяснять, когда их видели в последний раз. По всему выходило, что они отправились прокатиться, и у причала, когда садились в лодку, еще поболтали о чем-то с соседями. Тут бы и Асфодели рассказать о том, что она видела вчера вечером, но что-то дрогнуло в груди, и она промолчала — пусть лучше они сами расскажут, когда найдутся.

Но когда их нашли (далеко, намного ниже по течению, сначала обнаружили пустую лодку, прибитую к берегу, а потом и их самих), рассказать они уже ничего не могли.

И Динодас ни словом не обмолвился о том, что был с ними в лодке.

И Асфодель молчала, только плакала беззвучно, выпутывая стебли речной травы из волос сестры, вынимая остатки каких-то цветов, заткнутых за ее шелковый пояс.

Родственники и соседи, посудачив, сошлись на том, что Дрого, выпивший за ужином лишнего, потерял равновесие и упал в воду, а жена, пытаясь ему помочь, сама перевалилась за борт. Плавать они не умели… вообще мало кто умел, даже среди Брендибаков, вот разве что Динодас наловчился кое-как держаться на воде.

После похорон Асфодель пошла к брату и сказала: «Я видела, что ты был с ними в лодке. Я никому пока не говорю, но я все видела. А ты почему молчишь?» И он отвел глаза и не знал, что ответить, но потом, слово за слово, рассказал, как было дело. Примула и Дрого заметили его, когда он шел по берегу, и Примула предложила прокатиться вместе с ними. Динодас хотел было отказаться, но он за ужином перебрал пива и теперь тяжело было идти, и он все-таки сел в лодку. Сначала они мирно болтали, но потом Дрого вроде бы шутя укорил его за то, что он ходит в Старый лес. «Раз уж живете в таком месте, надо осторожнее как-то!» — вразумлял его Дрого. И тут Динодас вспылил: «А чем тебе не нравится это место? Нет, ты скажи! В гости, как я погляжу, шастаешь, чуть что — ты уже тут, ешь-пьешь, ничем не брезгуешь… А потом нос воротишь, и место тебе какое-то не такое!» Попрекать гостя — это уж самое распоследнее дело, и теперь уже Примула рассердилась на брата. Тут-то они и поругались, и Динодас потребовал, чтобы его высадили на берег, а Дрого все-таки хотел помириться и сказал: «Ладно, ладно, не горячись только… Ходи в свой лес сколько угодно, только не пропадай там с концами!» И Динодас на это крикнул: «А что, и пропаду! И делу конец! И никто не найдет!» А потом они его высадили на берег, тем все и кончилось. Почему он никому об этом не рассказал? Сначала и не собирался, кому какое дело до того, что они там поссорились? А теперь… теперь, если в таком признаться, то разговоры пойдут, и охотники почесать языком такого напридумывают… И тут только Динодас посмотрел ей в глаза, будто бы это на нее, на Асфодель намекает, что она что-то себе напридумывала.

И она укорила себя за черные мысли и постаралась выбросить это все из головы.

Но дело на том не кончилось. На поминальном ужине вдруг кто-то вспомнил, что Динодаса видели на берегу в тот страшный вечер, что был он весь мокрый, словно с головой окунулся в речку, и явно как-то не в себе. На расспросы отвечал, что шел по берегу и упал в воду, чуть не утоп… Вот ведь, как проклятие какое-то! Асфодель сидела за столом и не удержалась, вскрикнула, и тут же зажала себе рот руками. Но это всем показалось естественным: она еще не оправилась от потери, а тут, оказывается, любимый брат едва не утонул в тот же вечер.

Никто не связал это происшествие с гибелью Дрого и Примулы — их вместе с лодкой нашли совсем в другом месте, намного ниже по реке. Но Асфодель, зная все остальное, снова подступила к брату: «Ты сказал, они высадили тебя на берег и ты пошел домой… А на самом деле ты тоже упал в воду! Вы подрались? Скажи, вы подрались и ты столкнул Дрого за борт?» И Дидонас, все эти дни погруженный в тяжелое молчание, заговорил срывающимся голосом: «Нет, я ничего такого… Просто не вытерпел и выскочил из лодки раньше времени… Совсем близко у берега, там мелко было, мне по колено, но я запнулся о какую-то корягу и упал. Все знают, что мы с Дрого не ладили. И я отлично управляюсь с лодками, как все Брендибаки. И я один из всех нас умею плавать. И мы были вместе в той лодке, и поссорились, и вот их больше нет, а я сижу тут перед тобой. И если даже ты мне не веришь… кто мне вообще поверит тогда?»

И Асфодель поверила ему… точнее, очень старалась поверить. И если не поверила до конца, то все-таки молчала, никому не сказала ни словечка. Мертвых не вернуть, надо думать о тех, кто жив. О юном Фродо. Остаться сиротой — и так несладко, даже если есть кому о тебе позаботиться. И надо ли ему знать неприглядную правду… да нет, одергивала она сама себя, это не может быть правдой! Но надо ли ему знать эту мутную историю, отравлять молодое сердце подозрением?

А все же она боялась, что Фродо что-то почувствует, и, сама того не желая, держалась от него подальше. И Динодас словно боялся подойти к нему лишний раз. Почему? Если он ни в чем не виноват, то… почему?

Конечно, о том несчастье на реке пошли разговоры. Они были нестерпимы, но Асфодель все равно прислушивалась и с облегчением замечала, что никто не разделяет ее подозрений. Никто не думал дурного о Динодасе. Она и сама под конец почти убедила себя, что он тут ни при чем. Они никогда не говорили об этом, а о другом говорить как-то не хотелось, и прежняя их дружба со временем сошла на нет.

Долгую жизнь не проживешь, ничего не потеряв. Двадцать лет прошло. И Асфодель бы оплакала Примулу и Дрого и утешилась, если б не эта неясность, которая бередила рану и мешала ей затянуться.

А теперь, значит, Мелисса намерена докопаться до сути дела и напуститься со своими расспросами на Динодаса — одинокого, молчаливого, придавленного тяжестью то ли несправедливого подозрения, то ли невольного злодеяния.

На плечо ей вдруг легла рука, и Асфодель очнулась от раздумий.

— А тебе тут еще письмецо! — Руфус хитро улыбнулся. — Мелисса тебе все поверяет сердечные тайны? Нашла тоже подружку!

Он положил на стол лист бумаги, свернутый втрое, но все равно довольно большой.

— Это когда пришло? — Асфодель смотрела на листок, почему-то не решаясь взять его в руки.

— С сегодняшней почтой. Мне Ферумбрас из Тукборо тоже весточку прислал, а в конверте еще вот это. Да ты почитай, вон же написано!

И правда, поперек листка тянулись прыгающие строчки: «Это надо передать тете Асфодели! Я конверт для нее уже запечатала, поэтому положу сюда!! Осторожно, хрупкое!!!»

Асфодель помедлила, но Руфус не уходил — ему любопытно было поглядеть, что там такое еще учудила племянница. Пришлось разворачивать письмо у него на глазах.

На стол посыпалась какая-то полупрозрачная труха, словно стрекозиные крылья… Засушенный цветок, раскрошился все-таки немного.

— Это чего такое? — Руфус с недоумением уставился на жену.

— Не знаю. Сейчас посмотрим, она тут еще что-то написала.

Асфодель осторожно сдула с бумаги чешуйки сухих лепестков и принялась читать.

«Тетя, я же хотела тебе рассказать и совсем забыла! Смотри, какие ирисы растут здесь в саду… У нас таких нету! У нас совсем мелкие и желтые, а эти огромные и синие-синие… как мои глаза, это Эверард так говорит! Это Первинка засушила, когда они цвели, и мне дала один, чтобы я тебе показала. Я думаю, нам надо тоже такие у себя посадить. Я слышала, тетя Примула их любила. Говорят, когда ее нашли, на ней был венок из ирисов… Я теперь их хочу посадить в Бренди-холле, пусть будет как бы память о ней! Как ты считаешь?»

— Ну что она плетет? Какой венок, какие ирисы? — Асфодель почувствовала, что голос не слушается, и умолкла.

— Да что с тобой? — удивился Руфус и, наклонившись через ее плечо, тоже прочитал записку Мелиссы. — Нет, ну венка-то на ней не было. Какой там венок… А цветы были какие-то. Это я помню. На поминках еще потом говорили — вся в цветах, как невеста майским днем. Ты не помнишь?

— Нет. И что, это были ирисы? — Асфодель вдруг обернулась и схватила его за руку. — Ты точно помнишь, что ирисы?

— Слушай, ну двадцать лет прошло, — мягко сказал Руфус. — Разве все упомнишь? Мне только запало в душу, как Эсмеральда тогда сказала, про невесту-то. А уж какие там были цветы — этого я не знаю. Да что такое-то?