Зеркальный лабиринт. Выход есть всегда

А чему здесь удивляться? Ведь и большинство барышень в наши дни стремятся выйти замуж за людей богатых или за их сыновей, невзирая ни на что. А ведь в этом «что» таятся порой такие вещи, на которые не только необходимо взирать — бежать от них надо, забыв про подарки и небрежные слова любви. Я не утверждаю, что у нас все юноши и барышни меркантильные и недалекие. Есть и другие, и я даже знаю, где их искать. Но об этом я расскажу потом. Если вы меня спросите.

— Так чего же ты хочешь, друг Горацио? — выказал Петр свою образованность в ответ на Ванины слова.

— Хочу стать копиистом. Копии у меня всегда хорошо получались. Кроме того, есть у меня одна идея, — Иван понизил голос. — Если она осуществится, то будет у меня и квартира в Москве, и машина не самая дешевая. Представляешь, еду я по Садовому кольцу на «Понтиаке» в белом костюме от Гуччи, на руке — золотой «Ролекс»? Девицы так и падают мне под колеса. И про мою внешность они сразу забудут.

— Не боишься, что они про тебя самого забудут? Будут помнить только о машине и часах, — засмеялся Петр. Будут говорить: «Познакомилась с мужчиной в костюме от Гуччи, на “Понтиаке”». Как выглядит — не помню». А знаешь, что марка «Понтиак» происходит от слова «понт»?

— Шутка с бородой, — отмахнулся Иван. — Ты, кстати, тоже можешь делать копии статуй.

— Нет, это не для меня, — напыжился Петр. — Я буду свою Афродиту ваять. Такую, чтобы лучше ее в мире не было!

— Все в нашем мире уже было. И твоя Афродита тоже, — у Ивана иногда получалось пофилософствовать.

— Моей — не было, — заупрямился молодой скульптор.

На этом и разошлись. ***

Вскоре Иван действительно начал хорошо зарабатывать, копируя картины. Вопросов заказчикам не задавал, лишнего не болтал, и пошла по столице о нем молва как о надежном художнике-копиисте.

Мать за него так радовалась, так радовалась. Бывало, бабу Валю в гости зазовет и все о денежных успехах сыночка жужжит, как пчелка про мед. Соседка дешевое печенье в «майский» чай макает, согласно погукивает, а про себя думает: «Что-то я отблесков от богатства Ванькиного в материнском доме не вижу. То ли он матери не помогает, то ли она деньгу на черный день припасает. Хотя, судя по угощению, денек-то этот не за горами. Руки-то вон как распухли, смотреть страшно. Что же это наш миллионщик матери лекарства купить не может? Сколько она в него сил и здоровья вбухала. А где сыновья благодарность?»

Благодарность-то у Ивана была, да времени доехать до матери не было.

Время нашего копииста совсем распоясалось. То, что оно уходило на работу — это понятно; то, что убегало на свидания с девицами — тоже. Но ведь оно еще пристрастилось к богемным ночным заведениям, что ему же и мешало ходить на работу. В общем, получается замкнутый круг, оставляющий темные круги под глазами на лицах, в него попавших. А таковых, помимо Ивана, существует множество.

Мудрые люди учат обращаться со своим временем бережно, жить размеренно. «Торопись медленно», — говорят они. Но молодость чужих советов не слушает.

За короткое время обзавелся популярный копиист Молевич и собственной московской квартирой, и автомобилем. Правда, жил он не в пентхаусе, о котором грезил наяву, а в студии-распашонке в спальном районе. И ездил не в хищном «Понтиаке», а в букашке-«Фольксвагене». Зато планов у него, как всегда, было громадье. В этом громадье не хватало места только для матери, которой Иван однажды-таки выслал денежный перевод. Самому долететь до родного гнезда времени не нашлось.

На эту матпомощь Марья Петровна первым делом купила на кухню новые занавески, поменяла на тканую дорожку протертый до дыр синтетический коврик, купила самый дорогой шоколадный торт и чай «Ахмат». Позвав в гости бабу Валю, она встретила ее в новом фланелевом халате. Увидев обновку, соседка догадалась, что это сынок про мать вспомнил. «Не иначе — совесть у Ваньки проснулась», — обрадовалась она.

Увы, радость бабы Вали была преждевременной. Совесть Ивана, на минутку встрепенувшись, тут же забылась еще более сладким сном.

Студент Молевич в конце третьего курса был отчислен из Академии за прогулы, но это его не беспокоило. Заказчики стояли в очередь, цены на его копии росли, как мухоморы в теплый дождь, пентхаус и авто были не за горами.

К роскошной жизни полагалось иметь и барышню, ей соответствующую: худую длинноногую блондинку с распухшими от геля губами, и чтобы она обязательно была на голову выше своего обладателя.

Таких див вокруг Ивана Молевича крутилось предостаточно — хоть кастинг устраивай. Но случилось непредвиденное — наш художник влюбился. И ладно бы в одну из гармонирующих с кабриолетом особ. Так ведь нет. Сердце влекло его к девушке Лизе самой обыкновенной внешности.

А познакомились молодые люди летом в Третьяковской галерее, на выставке Клода Моне.

Ванины работы тогда были на пике популярности и у бомонда, и у серьезных московских бизнесменов.

Несущийся на всех парах к вершинам славы, молодой художник изо всех сил старался соответствовать своему статусу. Впрочем, статус — не пандус: дело ненадежное, к тому же хлопотное. Статус надо кормить-поить в полагающихся ему местах, одевать-обувать и выгуливать там, где бродят такие же обеспокоенные и утяжеленные статусами персоны.

Лизе нравились нежные картины именитого француза. Иван же забежал в Третьяковку на случай, если спросят, видел ли он Моне, бросить небрежно: «Естественно».

Одетая в воздушное розово-сиреневое платье, светловолосая девушка была похожа на одну из кувшинок, в изобилии плавающих в заросших прудах, которые так любил знаменитый импрессионист. Увидев ее, юноша на мгновенье забыл о своих целях и задачах. Этого мгновенья хватило, чтобы прелестная незнакомка покорила его сердце. Если бы Ивана на следующий день попросили описать девушку, в которую он так безрассудно влюбился, поверьте, он бы не смог этого сделать. Юноша только знал, что она совсем не похожа на ту барышню, которую он себе намечтал. Более того, Лиза была ей полная противоположность. Невысокая, пухленькая, с губами, напоминавшими вишенку, которые ах как хотелось поцеловать! А имя Лизонька! От него можно было сойти с ума, такое оно было красивое и нежное! К тому же девушка оказалась умной, начитанной и училась на искусствоведа.

Свободного времени у Елизаветы почти не было. Она писала диплом, подрабатывала консультантом в художественной галерее, бегала по выставкам, а по воскресеньям пела на клиросе в церкви. О чем она и рассказала Ивану на первом свидании.

— Зачем тебе это нужно? — от возмущения он встал прямо посреди улицы. — Тратить время на походы в церковь… да еще там петь… да еще бесплатно! Бред! У меня тоже свободного времени в обрез. Ты же понимаешь, что творческие люди ведут ночной образ жизни, а ночь с субботы на воскресенье — для нас святое!

Давно позабыл Иван о хорошем воспитании. Стал он с циниками — циником, с чревоугодниками — чреву угождал, с выпивохами — выпивал, только что с блудодеями не блудил. Держался чьими-то молитвами, но об этом не догадывался. Думал, что сам по себе такой устойчивый.

— И для меня субботний вечер и воскресное утро — святы! — Лизин нежный голосок неожиданно стал железным. Но она тут же смягчилась. — Пойдем, Ванечка, а то в кино опоздаем.

«Ого, — подумал Иван, — а девушка-то не цветок, а орешек. Как бы зубы не поломать».

«Не буду пока с Ваней о вере говорить. Буду за него молиться, в записочках поминать. Слава Богу, что он крещеный!» — решила Лиза.

В любви Иван Лизе признался сразу. Сердце подвело, и он проговорился раньше намеченного времени. Вырвалось из него признание, просто выскочило при одной из встреч. Сказал Ванюша заветные слова и замер — что любимая ответит? А Лизонька так спокойно сказала: «И я тебя». Что еще влюбленному надо?

Правда, девушка надеялась, что любимый ее замуж позовет, но тот промолчал. «Подожду, не все сразу. Господь всегда все к лучшему управляет, — остудила она свои надежды. — Любить-то я Ивана люблю, а знаю плохо. Надо нам подольше повстречаться».

Между тем ум Ивана изо всех сил боролся с сердцем против его выбора. «Лиза — девушка непрестижная, у нее даже статуса нет. На презентациях, вернисажах, на закрытых вечеринках и прочих богемных мероприятиях ею не похвастаешь — не модница, не пьет, не курит. К тому же — умная. Всех насквозь видит», — внушал ум сердцу.

«Зато у нее добрые глаза необыкновенного фиалкового цвета, и смотрит она на Ванюшу, а не в его кошелек. Ни одного нищего на улице не пропустит, всем милостыню подает», — защищало сердце свою избранницу.

«Подумаешь, добрая, — злился ум, — эдак она все Ванино непосильным трудом нажитое добро голытьбе хитрющей раздаст. Ивану нужна такая жена, чтобы жил он с ней, как на острие ножа. Тогда у него адреналин будет вырабатываться, а это положительно скажется на творчестве. Сейчас такие в моде».

«Адреналин для меня вреден, — пугалось сердце. — Не нужен Ване адреналин. Ему жена нужна, чтобы детишек рожала, дом вела, чтобы за ней, как за стеной».

«Какая жена? Кто сейчас женится? — ужасался в свою очередь ум. — Надо для себя жить, а когда надоест, можно и наследником обзавестись. Но только после пентхауса, парочки шикарных авто и коттеджа в Испании. Как раз годам к тридцати пяти».

«Нет, любительница шикарной жизни так долго рядом с Ваней не выдержит. Либо она его угробит раньше времени, либо разорит», — печалилось сердце.

«Ничего, сдюжит наш Ванек. Он скоро к своему наполеоновскому плану приступит. На нем, если повезет, можно столько заработать! С волками жить — по-волчьи выть! Раз Ваня в центровой обойме крутится — должен быть, как патрон».

«А еще умом называешься, — удивлялось сердце. — Ты что, не знаешь, что патронами стреляют? Они, между прочим, после этого разрываются».

«В тусовке народ вращается, как в русской рулетке. Может, и пронесет. Зато опять-таки адреналин», — дразнился ум. Ему нравилось наблюдать, как сердце сжимается от страха.

«Зато Лиза похожа на Ванину маму!» — выдвигало сердце свой главный аргумент. И тут ум ничего возразить не мог. Против мамы он был бессилен. Иван любил маму, даже когда его совесть спала. Такое странное у него было устроение.

Наконец настал тот день, когда Иван воплотил в жизнь свою мечту и нарисовал… черный треугольник!

«У Малевича — “Черный квадрат”, а у Молевича — “Черный треугольник”!» — думал он, с восторгом глядя на свой шедевр. Огранив его в золотой багет, он показал шедевр Петру.

Тот, глядя на картину, долго молчал, потом глубокомысленно захмыкал, потом начал ндакать, затем почему-то расчихался и изрек:

— Это — черный треугольник.

— Я и без тебя знаю! — закричал Иван, не выдержав. — Что ты о нем думаешь?

— Я не Пифагор, чтобы думать о треугольниках, — хмыкнул Петр. — Глубокий черный цвет, равные стороны. Можно детям в школе показывать — как наглядное пособие. Пифагоровы штаны во все стороны равны.

— Ты что не понимаешь, что это — шедевр?! — трагическим шепотом спросил Иван.

— Конечно, брат, шедевр, — хлопнул Петр друга по плечу. — Ты, главное, так не волнуйся. Хочешь, я за пивом схожу. Обмоем картину.