Мельпомена

~ I ~

У тебя точно ничего не выйдет. Голос из темноты не давал покоя.

– Оставь меня.

Две твоих последних пьесы провалились. Из темноты появился свет, отражающийся от постепенно открывающихся глаз чудовища.

– Не так все плохо. Напишу что-нибудь гениальное. В этот раз точно смогу.

Ты сам-то в это веришь? Чудовище раскрыло свою большую пасть, обнажив острые клыки. Ты это говоришь всю свою жизнь, родной…

– Отстань, я не желаю это выслушивать.

Любовная история? Тебе заказали любовную историю. Чудовище показалось из тени. В свете луны, пробивающимся сквозь старые шторы в комнату, виднелась гигантская паучиха. Своей тушей она заполонила все помещение так, что порой было непонятно, где заканчивается ее лапа и начинается тьма комнаты. Ты даже не любил никогда…

– Ложь. Я любил.

И долго ты будешь заниматься самообманом, родной? Своих-то актеришек ты может и способен обмануть, но я… Я дело другое. Ее голос не был похож на голос монстра или ночного кошмара, как можно было подумать. Наоборот, он был порой даже сладок и весьма приятен.

– Мне просто нужен толчок.

Ты прав, твоим произведениям дорога прямо в ватерклозет. Паучиха расхохоталась. Писклявый смех эхом разнесся по комнате, отвратительно звеня в голове молодого человека, прижавшего к ушам подушку, дабы хоть немного заглушить невыносимый звон.

– Сколько можно?! Я сказал заткнись!!!

Раздался стук в дверь. Филипп встал со старой кровати и, не включая света, направился в сторону звука. Кое-как нащупав ручку, которая будто нарочно пыталась спрятаться от бедолаги во мраке комнаты, мужчина повернул ее. Та не поддалась. Вспомнив, что он, по своему обыкновению, запер дверь, Филипп покрутил висящий в замке ключ. Дернул ручку еще раз. Результат тот же. Да, в паранойе он закрыл дверь на три оборота, хоть и знал, что эта его осторожность в данном конкретном случае абсолютно бесполезна и даже, как наглядно показал этот пример, пагубна. Он провернул ключ еще раз. Дверь послушно открылась, но лишь на несколько сантиметров, ведь ей помешала старая цепочка. Опять паранойя. Филипп вздохнул.

– Не могли бы Вы по-человечески открыть дверь, мсье? – прозвучал старческий голос в коридоре.

Да, сейчас. Подумал Филипп, но не проронил ни слова, лишь впопыхах стал снимать цепочку. Спросонья получилось не сразу, но он справился.

– Вы опять слишком громко кричите, мсье Лавуан, – перед Филиппом образовался едва различимый из-за ослепившего глаза света керосиновой лампы силуэт хозяйки комнаты. Она пристально смотрела на него своими маленькими крысиными глазками, видневшимися из-под круглых очков. – Опять своих дружков привели? – она попыталась заглянуть через плечо Филиппа, но разница в росте не позволяла ей этого сделать.

Лавуан не сразу понял, чего она добивается, но последовал ее примеру, повернувшись и пытаясь разглядеть что же у него такого интересного за спиной происходит. Комната, естественно, была пуста. Ветер гонял туда-сюда тюль, который пытался вырваться из маленькой и душной комнаты, на столе в такт самим себе шли часы, а старое одеяло, доставшееся Филиппу от прошлых жителей, и вовсе скомкалось, будто ненавидя само себя.

– Здесь никого, – пожал плечами мужчина.

– Надеюсь, Вам не нужно напоминать правила, мсье Лавуан? – не унималась женщина. – Мало того, что постоянно задерживайте квартплату, так еще и своих добропорядочных соседей пугаете своими выходками.

– Прошу прощения, мадам Бош – с сожалением вздохнув, ответил Филипп. – Я не помню, как кричал. Наверное, это был дурной сон.

Ругаться в такой ситуации Лавуан не стал. Даже беря в расчет его скверный нрав, его вечное недовольство жизнью, он прекрасно понимал, что задолжал этой женщине, которую он, к слову, презирал до глубины души за ее излишнюю тягу все контролировать и всюду совать свой длинный нос, солидную сумму, отдать которую ни сейчас ночью, ни завтра утром был бы не в состоянии.

– Надеюсь, этого больше не повторится, – женщина подобрала свою белую сорочку, которая, надо сказать, была ей чересчур велика, чтобы та не волоклась по полу. – И Ваших друзей я сюда больше не пущу, помяните мое слово…

Свет лампы, которую мадам Бош держала в своих морщинистых тонких ручках, постепенно поглощался окружавшей тьмой. Проводив ее взглядом, Филипп вернулся в свою комнату и поспешил закрыться. Разумеется, точно также: на три поворота и цепочку. Так ему было спокойнее. Он включил свет лампы, стоящей на столе, и сел на дешевый стул. Завидев перед собой пишущую машинку, совсем новую, подаренную ему от имени театра, Лавуан глубоко вздохнул, затем поводил пальцами по чистым, нетронутым кнопкам и, убрав руку, будто его пальцы коснулись чего-то очень горячего, рухнул головой на стол с известным грохотом.

Пролежав в таком состоянии пару минут, Филипп резким движением откинул назад голову так, что вся его комната оказалась с ног на голову перевернута. И за это я плачу деньги. И вправду, комната едва ли соответствовала эго владельца. Слишком она была тесна для его «великих» дум.

Дай-ка угадаю, творческий кризис? Раздался сладкий голос.

Лавуан медленно перевел свои черные глаза влево и увидел знакомую паучиху. Она имела мало общего с тем ночным ужасом, что терзал его совсем недавно. Теперь она выглядела, или правильней было бы сказать, пыталась выглядеть как современная французская девушка, лет этак двадцати, в красивом красном платьице и вплетенными в свои черные ворсинки красными бутонами роз. Вот только это все еще был гадкий паук. Как ни маскируйся, свою натуру тебе не скрыть.

Мне нет смысла от тебя ничего скрывать, родной. Не переводи стрелки, будь так добр… Существо едва заметно улыбнулось, легким движением запрыгнуло на мятый матрац и сложило свои тонкие черные ножки, свесив их с невысокой кровати. Этот кризис у тебя не в первый раз, милый. Паучиха медленно спустилась с кровати и стала делать вид, что приплясывает по комнате. Казалось, что этой особе совсем не сидится на месте. Тебе из него не выйти, ты же знаешь.

– Мне просто нужно вдохновенье, – парировал Филипп.

Да, да, да… Паучиха аккомпанировала себе рукой. Ты уже это говорил… Помнишь ту пьесу про французскую революцию? Существо улыбнулось.

– Не напоминай, – мужчина закатил глаза.

Ну как же, милый мой, как же не напоминай? Спутница бесшумно подошла и обхватила голову француза своими волосатыми лапками. Кто же тебе напомнит если не я? Я ведь забочусь о тебе. Мне грустно смотреть на твои страдания. Я пытаюсь тебя от них уберечь…

– Страдания – это путь к успеху, – сказал уверенно Лавуан, хотя сам едва ли верил в собственные слова. Скорее эта фраза, навеянная скверными писаками, коих развелось нынче, по мнению самого Филиппа, преступно много, просто гуляла по его черепной коробке.

Так говорят лишь бесталанные слабаки. Паучиха отпустила голову возлюбленного может по своей воле, а может оттого, что писатель стал едва заметно вырываться, и продолжила плясать под одной ей слышную музыку. Я слышала эти фразы от мужланов в доках, от проституток, от прочего сброда…

Филипп раскрыл уставшие глаза и сел на стул по-человечески. Она права. У меня явный талант к писательству. Мои пьесы гениальны. Если бы мне удалось закончить хотя бы одну… Все бы увидели мою гениальность!

Вот-вот. Вторила ему верная подружка. А то стал говорить прямо как эти неумехи. У тебя явный талант. Только вот тебе не везет. И ты слишком ленив…

– Просто мое время еще не пришло, – Лавуан встал и подошел к окну. – Я жду своего вдохновенья.

Там только нищие да облезлые коты… Нечего в окна таращится. Паучиха говорила, не прерывая своего танца. Будто разговаривала с призраком, который только и делает, что изо дня в день мешает ей существовать.

Как ни скорбно признавать, эта волосатая зараза права. За окном не было совсем ничего вдохновляющего: пара пьяных бродяг, держащихся друг за дружку в надежде не упасть лицом на пыльную дорогу, две кошки, яростно сражающихся за отбросы, оставленные возле ресторана, что расквартирован по соседству, да сосед напротив, чья бессонница, из-за вечно включенной керосиновой лампы, бесила Филиппа больше собственной.

– Не учи меня! Готовая пьеса может быть спрятана на самом видном месте, стоит лишь протянуть руку, как текст сам появится у меня в голове, – Филипп протер глаза. – Что ты можешь знать о творчестве?

Что я могу знать? Собеседница на секунду исчезла из поля зрения, заставив Лавуана забеспокоиться, и сразу же появилась буквально перед лицом француза. Я все это время писала вместе с тобой!

От такого внезапного появления Филипп опешил и врезался поясницей в подоконник. Спустя пару секунд, когда его дыхание восстановилось, он, сделав вид, что естественно ни капли не испугался, отправился обратно в постель, машинально погасив светильник. Его взгляд остановился на накрытой тканью клетке, в которой мирно спала купленная на местном рынке канарейка. Он купил ее, чтобы та скрасила его досуг, но как выяснилось, птица своим пением лишь раздражала Лавуана, мешая сконцентрироваться на работе. Сам себя француз убеждал, что компания животных ему куда ближе людского общества, но, лишь приютив первого питомца, понял, что ни с чем живым, даже с каким-то подаренным растением, что уже давно завяло у него на подоконнике, а уж тем более с милой пташкой, у него не может быть будущего.

У тебя ничего не получится…

– Не сегодня, меланхолия, – остановил паучиху Лавуан. – Сегодня я все еще полон решимости. Завтра я начну поиск своего вдохновения.

Завтра наступило весьма быстро. Обычно Филиппу было необходимо около двух часов чтобы уснуть. Бесконечно ворочаясь, он думал в такие моменты обо всем на свете и, дай бог, в эту ночь не придет меланхолия и не станет пожирать его остатки уверенности в себе. Утро выдалось солнечным, хотя наш герой терпеть не мог солнце. Он, северянин до мозга костей, переехал на юг Франции из Кале в поисках новых ощущений, в поисках нового «я», так как старое перестало его удовлетворять. Он надеялся, что, сбежав от проблем, накопившихся в его делах, он сможет начать здесь жизнь с чистого листа. Но он не учел тот факт, что в это путешествие он все равно взял самого себя, а стало быть, проблемы никуда не исчезли. Вот только к ним еще прибавилось летнее южное солнце.

Филипп встал с кровати и медленно побрел в сторону ванной. Она была общей, но очереди сегодня не было. Хороший знак. Надо отметить, что Лавуан был человеком весьма суеверным. Его суеверие не заканчивалось на глупостях вроде черной кошки или разбившегося стекла. Он верил и в магию чисел, и в предзнаменования, которые интерпретировал сам и в удобном ему ключе. Не подумайте, что у него была система. Даже если Филипп и пытался как-то рационально обосновать эту свою черту характера, его потуги можно смело назвать жалкими, ведь даже он сам не знал в чем же заключается его «система». Он закрыл скрипучую дверь в ванную. Дверь скрипела потому, что многие жильцы имели обыкновение хлопать ею, резко открывать и закрывать, чем раздражали писателя, а вот смазать петли никому в голову не пришло.