Чудеса Индии

Некто рассказывал мне, будто в доме одного купца в каком-то поселке...[95] он видел обезьяну, исполнявшую обязанности слуги. Она подметала в доме полы, открывала посетителям дверь и закрывала ее за ними, зажигала и раздувала огонь под котлом, подкладывала в него дрова, отгоняла мух от стола и обмахивала хозяина опахалом.

Говорили мне, будто в йеменском городе Зафаре жил один кузнец; и была у него обезьяна, которая весь день раздувала мехи. Так она прожила целых пять лет; я несколько раз заезжал в этот город и видел ее там.

Рассказывали мне также про другую обезьяну (она принадлежала жителю какого-то йеменского города). Однажды ее хозяин достал кусок мяса, принес его домой и знаком приказал обезьяне стеречь говядину. Но вдруг налетел коршун и унес этот кусок, оставив обезьяну в полной растерянности. На дворе этого дома росло дерево. Обезьяна влезла на его вершину, голову опустила вниз, а зад подняла к небу и приставила к нему обе лапы. Коршун принял зад обезьяны за остаток мяса, которое он похитил, налетел на нее и клюнул. Но обезьяна вцепилась в птицу обеими лапами, схватила ее и отнесла в дом; там она положила коршуна под миску и накрыла сверху чем-то тяжелым. Вернулся хозяин и, не найдя мяса, уже собрался было побить обезьяну, но та сейчас же бросилась к миске и вынула оттуда коршуна. Увидев коршуна, хозяин догадался обо всем, что случилось. Он выщипал коршуну перья и пригвоздил его к дереву.

Про обезьян рассказывают остроумные вещи; между прочим, передают следующее. Какой-то исфаханский[96] шейх, много путешествовавший на своем веку, отправился однажды в Багдад. Он ехал туда с большим караваном, в котором среди других был один юноша, пылкий и сильный, точно мул. Исфаханский шейх по ночам сторожил свои вещи и спал только днем, когда ехал верхом на своем верблюде. И вот однажды ночью, бодрствуя по обыкновению, он увидел, что юноша подошел к одному из погонщиков и уселся сзади него, чтобы соединиться с ним. Погонщик проснулся, набросился на него и намял ему бока, как кожевник мнет кожу. Юноша вернулся, шатаясь, как пьяный, от тумаков и пощечин погонщика; но, едва он пришел в себя, как пошел к нему опять. Задремавший погонщик яростно вскочил и избил его пуще прежнего. Вернувшись на место, молодой человек не мог пошевелиться, но потом он снова собрался с силами и подошел к погонщику в третий раз. Погонщик снова, уже в третий раз, поколотил юношу. Тот ушел от него ползком, мотаясь по земле направо и налево, а погонщик кричал ему вслед: «Если ты сунешься в четвертый раз, я, ей-богу, проткну тебе брюхо!»

«Я наблюдал за этими неоднократными покушениями и слышал слова погонщика. В душе я оправдывал этого человека, однако мне было бы жаль, если бы убили такого юношу. Когда молодой человек очнулся от побоев, я подозвал его и сказал: “Дитя мое, что побудило тебя вести себя так сегодня ночью? Сегодня ты ушел целым из рук этого погонщика, но берегись, как бы он в другой раз не убил тебя и лучше потерпи”. — “Клянусь тебе, дядя! — воскликнул юноша. — У меня теперь бывают ночи, когда огонь похоти не дает мне сомкнуть глаз. Когда я испытываю это волнение, все остальное, чему бы я ни подвергался, ничего для меня не значит”. — “Дитя мое, — ответил я, — между нами и Городом Мира осталось всего два дня езды; в Багдаде мы найдем, чем успокоить твою страсть”. И всю остальную дорогу я из жалости не переставал уговаривать его. Но, когда мы подъехали к Багдаду, меня охватил сильный страх. Я говорил себе: “Это чужестранец, молодой, никогда до сих пор не бывавший в Багдаде. Быть может, он увидит кого-нибудь из свиты халифа или везиров, набросится на него, как набросился на погонщика, и наверняка погибнет”. Поэтому я не оставил своего молодого спутника, а увел его в помещение, где остановился сам.

Спрятав наши вещи, я первым делом отправился с ним к своднице, чтобы приискать женщину, которая бы помогла его горю. Но, когда мы проходили по какой-то улице, приятель мой остановился и сказал: “Дядя! Я только что видел в этом окне женщину с лицом, подобным солнцу. Я хочу ее во что бы то ни стало”. Я начал его отговаривать, но юноша сел на землю и объявил, что тут же умрет. Тогда я сказал себе: “В пустыне я сберег этого молодца. Неужели я брошу его здесь, в Багдаде, в этом городе искушений?” Ничего от него не добившись, я стал оглядывать улицу и заметил лачугу, которая видом своим ясно показывала, что владельцы ее — нищие. Когда я постучался в дверь, оттуда вышла старуха; и я расспросил ее про дом, в окне которого мой спутник видел женщину. “Это дом везира такого-то, — ответила старуха. — Женщина, которую юноша видел, — супруга везира”. — “Сын мой, — обратился я тогда к молодому человеку, — откажись от этой мысли. Пойдем со мной, я покажу тебе обитательниц Багдада. Ты, наверное, найдешь среди них женщину прекраснее этой”. — “Клянусь Аллахом, — ответил мой друг, — я не сойду с места, пока не добьюсь ее или сам не погибну”. — “А если я соединю тебя с ней. — вмешалась старуха, — что ты дашь мне за это, юноша?” Мой молодой приятель поспешно развязал кошель, висевший у него на поясе, и отсчитал старухе десять динаров. Обрадовалась сводница, быстро оделась и пошла стучаться к везиру. Евнух впустил ее в дом; она вошла и, возвратившись оттуда, оказала юноше: “Твое желание будет исполнено, но с условием” — “С каким?” — опросил тот. — “Ты уплатишь пятьдесят мискалей ей самой, пять мискалей за угощение и пять мискалей евнуху”. Получив шестьдесят мискалей, старуха снова вошла в дом, потом вернулась и сказала: “Пойди в баню и перемени платье, а между молитвой заката и вечерней молитвой стой наготове у моей двери и жди, пока тебя не позовут”».

Молодой человек так и сделал, сходил в баню, привел себя в порядок и в назначенное время стал у дверей старой сводницы. Явился евнух, подал знак и провел его в приемную, обставленную подобающим образом. Подали прекрасное кушанье, потом вино; юноша ел и пил. Покончив с питьем, он вместе с женщиной направился к постели. Но едва они сняли с себя одежду, как из-под занавеса вышла обезьяна, исцарапала гостя когтями и изранила ему в кровь ляжки и половые части. Молодой, человек оделся, но, отяжелев от вина, тут же заснул. На рассвете евнух разбудил его со словами: “Встань, уйди, пока еще нельзя различать лиц”. И юноша ушел, полный печали.

Когда наступило утро, старый исфаханец сказал себе: “Пойду к тому молодцу, узнаю, как обстоит его дело: достиг ли он, чего желал, хорошо ли кончилось его предприятие”. Но шейх нашел своего друга у дверей старой сводницы; он сидел неподвижно, опустив голову на ворот платья. Расспросив его о случившемся, шейх позвал старуху и обо всем ей рассказал. Та поспешила к женщине, справилась о причине и вернулась с ответом: “Знай, что мы забыли про подарок хозяйской обезьяне: ей полагается сверток сладостей весом в ратль. Но, если юноша пожелает вернуться, мы возьмем с него за эту ночь вдвое меньше, чем за прошлую”. Молодой человек тут же уплатил тридцать динаров, и старуха сказала ему: “Когда-ты придешь сегодня ночью, в известное тебе время, принеси в бумаге ратль сладостей для хозяйской обезьяны”.

Юноша приготовил несколько свертков, и его впустили в дом везира; он ел и пил там то, что ему подали, Едва он обратился к женщине, как к нему подскочила обезьяна, но, получив сверток сладостей, она возвратилась на свое место. Удовлетворив свою нужду, юноша думал начать сызнова; как только явилась обезьяна, он швырнул ей новый сверток. Так он отгонял ее несколько раз; но когда он утомился и отяжелел от питья, обезьяна разбудила его и стала тащить к женщине, засовывая палец одной своей руки в другую, сомкнутую руку.

Смысл рассказа тот, что, подладившись к слугам, можно достигнуть цели вопреки желанию господ. Обезьяна этим знаком приглашала юношу действовать дальше. До утра она возбуждала его и не давала ему уснуть; а утром он вышел из этого дома и отправился своей дорогой.

Среди других рассказов о моряках и капитанах, вот что передают о капитане Абхаре. Родом он был из Кермана[97] и сначала пас там овец на полях. Потом он сделался рыбаком, потом поступил матросом на корабль, совершавший плавания в Индию; затем перешел на китайский корабль и наконец стал капитаном. Он изъездил моря вдоль и поперек и совершил семь плаваний в Китай. Люди отправлялись туда и до него, но только те, что готовы были рисковать жизнью. Неслыханно было, чтобы кто-нибудь благополучно добрался туда и вернулся оттуда. Если удавалось туда доплыть, это считалось чудом; но на обратном пути никто не оставался живым; и я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь, кроме Абхары, благополучно прибыл туда и вернулся обратно.

Однажды он сел в лодку, взял с собой мех воды и пробыл на море несколько дней. Вот что рассказывает об этом капитан Шахрияри, один из мореходов Китая.

«Однажды, по дороге из Сирафа в Китай, я проходил между Китаем и Сенфом, мимо Сендал-Фулата[98] у входа в Санджийское море, называемое также Китайским[99]. Ветер внезапно спал, и наступило полное затишье; море успокоилось. Мы бросили якорь и в течение двух дней не трогались с места. На третий день мы издали заметили в море какой-то предмет. Я велел спустить лодку и сказал четырем матросам: “Поезжайте и посмотрите, что там такое чернеется”. Вернувшись, матросы на наш вопрос: “Что это такое?” — ответили: “Это капитан Абхара сидит в лодке с мехом воды”. — “Так почему же вы не привезли его?” — воскликнул я. — “Мы старались его уговорить, — ответили посланные, — но он говорит: “Я перейду к вам только с тем условием, чтобы стать на место капитана и управлять судном, и за это я возьму плату в тысячу динаров товарами по сирафскому курсу; а иначе ни за что не пойду”. Эти слова задели нас. Я спустился и подъехал к Абхаре с частью моих людей. Он преспокойно сидел в лодке, подымаясь и опускаясь вместе с волнами. Мы приветствовали его и умоляли перебраться к нам, но Абхара ответил: “Ваше положение хуже моего; я скорее, чем вы, могу рассчитывать на спасение. Однако если вы дадите мне тысячу динаров товарами по сирафскому курсу и предоставите мне управлять судном, — я к вам поднимусь”. И мы сказали себе: “На этом корабле много товаров и всяких богатств и множество людей. Нам не мешает воспользоваться советами Абхары, даже ценою тысячи динаров”.

Итак, Абхара, захватив свою лодку и мех, поднялся к нам на судно. Едва он очутился на борту, как сказал: “Дайте мне товаров на тысячу динаров”. Мы вручили ему их». Спрятав свое имущество, он обратился к капитану: “Сядь в сторонку!” — и тот покорно удалился со своего места. «“Нужно приниматься за дело, пока есть у вас время!” — сказал тогда Абхара. — “Что же нам делать?” — спросили мы. — “Бросьте а море все тяжелое!” Мы послушно кинули в воду около половины нашего груза или еще больше. “Теперь срубите главную мачту”. Мачту срубили и сбросили с судна. Наутро Абхара приказал: “Поднимите якорь и оставьте корабль плыть по течению”. Мм и это исполнили. “Перерубите канат главного якоря!” — приказал Абхара. Мы перерубили его, и якорь упал в море. “Теперь сбросьте такой-то якорь”, — и он продолжал так распоряжаться, пока мы не выбросили в море шесть якорей. На третий день поднялась туча, подобная маяку. Скоро она рассеялась в море, и началась такая ужасная буря, что, если бы мы не выкинули груза и не срубили мачты, судно утонуло бы с первой волной. Непогода продолжалась трое суток; корабль взлетал и нырял без якоря и без паруса, и мы не знали, куда нас несет. На четвертый день ветер стал слабеть, а к концу дня совсем стих, и море окончательно успокоилось. На пятое утро повеял ветер, и море благоприятствовало плаванию. Мы смастерили мачту, подняли парус и с божьей помощью благополучно прибыли в Китай, где на время остались торговать. Затем мы исправили судно, приладили новую мачту вместо той, которую бросили в море, и выехали обратно из Китая в Сираф.