Любовь, смерть и карточки от шоколадных лягушек

— Мне понравилось. Я уже сказала, когда уходила, — повторять сказанное тогда она не станет.

— Я рад.

Странно испытывать неловкость рядом с коллегой-колдомедиком, рядом с пациентом, процессы в организме которого сканирует ежедневно.

— Эй, мы договорились? — рука Драко касается самого кончика ее подбородка. Как быстро он возвращается к пронзительной нежности и как резко меняет тему.

— О чем? — Гермиона старается сделать вид, что не происходит ничего необычного.

Драко осознал, какое влияние имеет на нее и решил этим воспользоваться? В этом дело?

— О том, что ты сворачиваешь свою бурную деятельность и даешь мне прожить, как я хочу, то, что мне осталось.

— Нет, — шепчет она в ответ и смотрит ему в глаза с вызовом. Малфою не удастся использовать ее чувства против нее. — Не дождешься. Я верну тебя Астории, — добавляет, хлюпая носом.

Выражение его лица меняется на ошеломленное.

— У тебя тоже проблемы с памятью, Грейнджер? — спрашивает он странным голосом. — Я разведен. Где-то здесь министерская бумага, подтверждающая, что я свободен.

— Но исключительно из-за обстоятельств. Вы по-прежнему любите друг друга.

— Грейнджер, ты дура? Ты слышишь хоть кого-нибудь, кроме себя? — Драко экспрессивно всплескивает руками, лезет в карман пижамы и перебирает там что-то, бормоча: — Иногда я удивляюсь себе, как можно так сильно любить кого-то настолько раздражающего.

Что?

— Что? — вопрос звучит так, словно ей не хватает воздуха, впрочем, так и есть.

— Не нужно из жалости ничего отвечать, — предупреждает он и вкладывает в ее руку карточку от шоколадной лягушки. Она смотрит на свое изображение непонимающе. Драко вздыхает и, касаясь ладони теплыми пальцами, терпеливо поворачивает информационной стороной, где по диагонали его летящим почерком написано…

— Это мне?

— Ты должна была найти это у меня в кармане. Когда…

— Драко Малфой, ты идиот! — у нее нет сейчас времени на осмысление того, что он сказал… и написал, это может подождать. — Мы знакомы много лет, и ты знаешь, что я не отступлю.

— Слушай, — Гермиона видит, что Малфой взбешен не меньше ее, но он старается — честно старается — держаться. Она не понимает, чего хочет больше — нового срыва (и того, чем он может закончиться) или цивилизованного разговора. — Я устал изображать, что верю тебе. Ты не найдешь за месяц решение, которое я не нашел за десять лет, мы не нашли вместе. И не говори мне про почти подходящие зелья и недоработанные схемы. У меня их десятки, все на каком-то этапе оказывались неэффективными. Есть только один способ…

— И я применю его, если других не останется.

Слова сказаны. Осталось столкнуться с реакцией.

— Ты рехнулась? — срывается на фальцет Малфой.

— Неа. Мне надоело повторять, что тебе есть для кого жить.

— А тебе — нет?

— У меня нет мужа; у меня нет и не будет детей; у родителей давным-давно новая жизнь, и они не помнят, что я когда-то у них была; у друзей свои семьи, они прекрасно обойдутся, — все эти аргументы перечислены в столбик на первой странице ее последнего блокнота. И предпоследнего тоже. — Так будет правильно.

— Ни хрена не будет! — ревет он. — Ты нужна многим, тебя любят, тебя ценят…

— …за последние годы ты единственный, кто видел меня регулярно, — немного обидно, что их гипотетически возможное «долго и счастливо» не воплотится, поэтому проще не верить… словам о чувствах. — Так что кому из нас двоих стоит жить — даже не вопрос. Ты должен видеть, как растет твой сын, — Гермиона набирает в легкие воздух и выпаливает как на духу: — К тому же, если ты умрешь, я умру следом. Я дала твоему отцу Обет, что спасу твою жизнь в обмен на Обет не лезть в дела Астории и Скорпиуса.

— Что?! — Малфой выдыхает вопрос и, кажется, не может вдохнуть снова. Целитель Грейнджер, не задумываясь, бросает Анапнео и тут же накладывает диагностическое, но кроме учащенного сердцебиения и слегка повышенного давления (ничего критичного, но после двух месяцев гипотонии цифры немного пугают) все остается в пределах нормы.

— Как ты посмела?! Зачем? — захлебывается он вопросами.

— Разве это не очевидно, глупый? — внезапно ей становится очень легко.