Любовь, смерть и карточки от шоколадных лягушек

— Да. Я проверила на мистере Уизли. А затем…

— Бывший муж Грейнджер знает о моем… состоянии?!

Его эмоциональный всплеск обескураживает собеседницу. Она стоит перед ним и непонимающе хлопает ресницами.

— Все равно рассказать могу только я, Рон не сможет передать эту информацию дальше.

А дальше и не нужно. Малфой скрипит зубами и дает себе слово, что никогда не возьмет стажера, если после всего ему удастся остаться целителем.

Всё потом. Главное, вытащить из-под удара Грейнджер. Нужно позаботиться еще об одном деле, пока Гермиона не вернулась. Она не одобрила бы то, что он собирается совершить. Драко запускает руку под подушку и взмахивает палочкой раньше, чем Аврора замечает, что он вооружен.

— Легилименс, — он бегло осматривается. Зависть и ревность, восхищение Гермионой, методичное изучение видов отводящих чар, эксперименты на нем, на Грейнджер, на Уизли, увлечение рыжим придурком, увлечение им самим, желание стать известной и — серьезно?! — мечта о карточке от шоколадной лягушки, но Драко нужно другое: он извлекает из памяти Тинк информацию о взаимных Обетах Гермионы и отца. Нельзя оставлять компромат на Грейнджер. — Обливиэйт.

Вот и всё. То, что происходит в вип-палатах больницы святого Мунго, остается в вип-палатах больницы Святого Мунго.

Девица рассеянно смотрит на него.

— Идите, мисс Тинк, вы добились желаемого, вам жить с последствиями, — Драко знает, что она будет жалеть.

— На моем счету будет спасение вашей жизни, — она выдавливает из себя улыбку.

Драко просто машет рукой. Он устал, и ему противно. Противно играть на слабостях молоденькой честолюбивой ведьмочки.

С трудом верится, что несколько часов назад он был в мире с собой.

Он должен написать еще одно письмо. Не очистить карму, но сделать небольшой шаг в этом направлении. Заодно взбесить отца так, как еще не бесил. Драко испытывает настоящий кураж, составляя послание поверенному. Он настолько увлечен процессом, что стирает отвыкший от письма палец. Бездумно он срывает волдырь и шипит от боли. Почему-то залечивать ранку не хочется, кажется, он это заслужил.

Грейнджер по-прежнему нет. Драко зовет больничного эльфа и просит отправить письмо.

Вот теперь всё.

Автоматически он нащупывает в карманах вкладыши от лягушек, в правом лежит его карточка с запиской от сына, в левом — грейнджеровская, с его признанием. Ему приходится напомнить себе, что Скорпиус и Гермиона стоят всего. Малфой прикрывает глаза и освобождает голову от мыслей. Просто несколько минут тишины.

В реальность его возвращает осторожное прикосновение к волосам. Не открывая глаз, сдвигается на кровати и почему-то шепотом просит:

— Приляг рядом.

Рука замирает. Это так предсказуемо.

— Ну же, Грейнджер!

Он чувствует, как кровать прогибается. Прогибается — сильно сказано. Гермиона старается не производить шума и весит как птичка. Кажется, она сбросила не менее семи фунтов после развода. Уизли! Ревность шевелится под ребрами. Слова вылетают против воли:

— Если ты… то как… ты ведь была с Уизли. Забудь, — глупо вышло, ведь он тоже гипотетически был с Асторией. До вчерашнего дня.

Драко перекидывает руку через нее и начинает выводить успокаивающие круги на спине. Получается так естественно, будто они вместе уже много лет. Как жаль, что не судьба, что у них только эта ночь.

Гермиона напрягается, а затем заставляет себя расслабиться.

— Одна из причин нашего развода. Не единственная, — судя по движению, она пожимает плечами.

Малфой резко открывает глаза.

— Он знает?

— Да. Но уверен, что такой, как ты, никогда не посмотрит… на меня.

Желание если не убить, то покалечить Уизли перманентно, оно возникло у Драко в день первой поездки в Хогвартс и никогда по-настоящему не отпускало.

— Он неправ. Я влюбился в тебя раньше, чем сам стал практикующим колдомедиком, радость моя. Со второго дородового осмотра Астории. Видишь, я могу сказать точно.

— Не ври мне.

— Я абсолютно честен, — и сейчас это правда.

Грейнджер лежит на боку лицом к нему, в приглушенном вечернем свете она изучает его черты.

— Но Астория…

Похоже, в палате больше одного ревнивца. Хорошо. Об Астории он готов говорить. Его вообще тянет поговорить. Нужно отвлечься от мыслей о том, что он задумал и начал проворачивать.

— Наверное, наша любовь закончилась, когда я узнал о проклятии. Ее вытеснило чувство вины, — слова даются на удивление легко. — Тори обратила на меня внимание, когда я купался в ненависти к себе. Я сразу ответил на ее привязанность. Когда… когда в мою жизнь снова вошла ты, стало ясно, что этот интерес… не то, чем я его считал. Нет. Я люблю ее. Она близкий мне человек. Один из самых близких. Но это даже не тень чувств, которые вызываешь ты.

Как облечь в слова неистовое восхищение на грани поклонения, желание отдать всего себя и желание обладать? Не телом. Нет, телом тоже, но тело неотделимо от ошеломляющего ума и невероятно сильного, хоть и несносного характера. Она слушает и, кажется, впервые верит.

— Ты спрашивала про близость, — решает он затронуть тему, и на него накатывает неловкость. Он и себе ни разу не признался в этом, говорить вслух сложно. — Мы не знаем, что именно запустило проклятие. Либо то, что Тори стала женщиной, либо то, что родила. В обоих случаях моя вина.

— Это совсем не мое дело, — сжимается в комочек Гермиона, и Драко ликует от ревнивых ноток в ее голосе.

— Твое, — а может, и нет, это семантика. Есть только ночь, и Драко хочет, чтобы между ними не осталось тайн. Кроме одной. — Однажды, когда Астория уже была больна, мы попробовали. Стоило мне подумать, что я причина ее состояния, как у меня… черт! В общем, с тех пор наши отношения были чисто платоническими. Так что… женщины у меня не было очень давно. Привык справляться сам. Я не жалуюсь на воображение, — шепчет он ей на ухо и получает ту реакцию, на которую рассчитывает. Шумные вдохи и выдохи — его новые любимые звуки в исполнении Гермионы, в них он слышит свое имя.

— Все десять лет своей практики я сох по тебе, а по факту больше одиннадцати. Не подумай, я не какой-то маньяк-преследователь. И о взаимности даже не думал.

— Но это взаимно. Я приблизительно высчитала. Семь-восемь лет, не считая раннего увлечения твоими работами, о котором я упоминала.

Нет смысла сожалеть о несбывшемся. Как нет смысла мечтать о возможном. Проклятие научило жить моментом. Драко придвигает ее к себе вплотную и вдыхает аромат волос. Что-то хвойное. Грейнджер часто меняет шампуни, но ему всегда нравится.

— Останься со мной, пожалуйста, — просит он, зная, что завтра все изменится. — Я не буду приставать, — обещает и улыбается разочарованию на ее лице.

Конечно, он обманывает. Уже пятнадцать минут спустя они занимаются любовью. Драко с упоением изучает ее тело, пробует на вкус то тут, то там и позволяет ей изучать себя. Он благодарен, что Гермиона больше не поднимает тему жизни и смерти, что откладывает этот разговор до… никогда.

Засыпают они на рассвете.

В восемь утра Малфой уже не спит. Он запоминает, как ее тело ощущается в руках, как щекочут кожу волосы, как выглядят глаза, когда она открывает их поутру. Драко гладит ее щеку нежными пальцами и коротко целует в губы, прежде чем выпалить прямо в лицо:

— Гермиона, прости, но с сегодняшнего дня ты не мой целитель. Меня в обмен на мое кураторство забирает Тинк.