Любовь, смерть и карточки от шоколадных лягушек

— Хорошо, существа в безопасности, но незащищенные группы людей могут пострадать.

— Поскольку я такого не предлагал, есть надежда…

— Ты создал прецедент, а значит… — у нее в глазах стоят слезы.

Значит, он подготовил грунт для таких идей. Чертовски плодородный грунт.

— Меня не осудят. Решение колдомедика пожертвовать своей жизнью ради жизни пациента тянет на медаль Мунго Бонама, — пытается приободрить ее Драко. — И применение запрещенной магии в этом случае допустимо, с меня восемь лет назад сняли все ограничения...

— Речь и не идет об уголовном преследовании. Я позабо... Этого не будет. Просто…

Драко делает вид, что не расслышал оговорку, он и не сомневался, что она подключила Поттера. Сейчас речь о другом, если практику признают опасной, сам прецедент замнут, но для острастки его могут лишить звания колдомедика и права на практику. Смешно, но первая мысль: обидно за карточку в лягушке.

— Не думаю, что для меня это будет иметь значение.

— Прекрати. Ты знаешь, что я найду выход.

И не надоедает же. Неужели Грейнджер действительно верит, что за месяц-два обнаружит что-то новое? Напоминать о тщетности ее усилий нет смысла.

— Ты устала.

— Да. Но я поспала тут.

— На твердом стуле. Сидя. Целитель Грейнджер, тебе ли не знать о проблемах с кровообращением и о мышечном спазме?

Гермиона корчит рожицу, Малфою хочется привлечь ее к себе. Почему, собственно, нет? Не он ли вчера разливался соловьем о том, что собирается потакать своим желаниям. Драко хватает Грейнджер за руку и тянет на себя. Удивительно всё: сила рывка больше, чем он ожидал, мышцы не отзываются привычной тупой болью, внутренний тремор становится интенсивнее.

Гермиона взвизгивает и падает рядом. Ее пульс учащается под его пальцами. Можно помечтать, что это не от резкого движения, а из-за его близости. Наслаждаться моментом мешает общее состояние. Драко размышляет, рассказать ли про сбивающую с толку смесь бодрости и дискомфорта, когда замечает странное: преследующая с момента пробуждения пульсация совпадает с ритмом сердца Грейнджер.

Все становится на свои места. Из десятка небезобидных зелий она выбрала самое темное! Клубок злости и ужаса формируется в животе и ползет наверх, царапая внутренности и сводя легкие: злости на себя за то, что рассказал о рецепте, когда рассматривал зелье как вариант для Тори (вот только Астория отказалась, а он не настаивал); злости на Грейнджер, которую не остановило то, что добрая половина ингредиентов относится к классу запрещенных, а ритуал, завершающий варку, требует крови; и снова на себя за то, что совсем разучился думать, не сразу догадался, на что пошла сумасшедшая экспериментаторша. Гнев и ужас превалируют, но где-то под ними таится восхищение непробиваемой мисс Иду-Напролом.

— И это ты говорила о личных границах! — шипит он.

— Я их не нарушала, — голос почти не дрожит, но пульс под рукой бьется заячьим хвостиком вместе с пульсом внутри. — Для применение зелья, которое дает необходимую постоянную энергетическую подпитку, не нужно согласия пациента. Как твой целитель, я приняла решение.

Главное, дышать, главное… главное, не думать, главное, не сказать все, что вертится на языке.

— Неугомонная, что ты делаешь?

— То, что нужно, — отвечает с вызовом.

— Я не желаю этого.

— Как хорошо, что я не спрашивала.

— Если я скажу Макензи, тебя отстранят от моего лечения. Твоя практика будет под угрозой.

— Пятая поправка, тебе ли не знать.

— Я просил месяц, месяц ты продержала бы меня и без темной магии. Я не хочу растягивать агонию во времени. Ты думаешь, жить, ожидая смерти, вершина желаний?!

— Ты не умрешь! — она смотрит открыто и честно, прямо в душу. В глазах вызов, в глазах огонь. — Что бы ты там себе ни придумал про искупление путем умирания ради другого человека.

Драко собирается ответить, что не ей решать, что у нее нет права судить его, соврать, что ее мнение не имеет значения, и поздно замечает, как близко находятся их лица. Слишком близко. И уже слишком поздно, чтобы здравый смысл, страх отказа и еще тысяча и одна причина заставили бы его отстраниться. Их поцелуй совсем не такой, каким представлялся, в нем мало нежности и много ярости. Он почти и не поцелуй, а борьба. Губами. Зубами. Языком. Так вышло. Человечество придумало много разных методов борьбы.

Драко не удается отследить, когда все меняется — приходит в себя на мгновение, а Грейнджер под ним. Мелькает периферийная мысль, что он тяжелый, но ресурса на то, чтобы сконцентрироваться на ней и что-то предпринять, нет. Драко слишком занят, он старается захватить ртом и руками как можно больше ее кожи — покрывает поцелуями лицо и шею, оглаживает бока, мнет грудь, проклиная колдомедицинскую мантию и свою пижаму. Внутренний голос тихо нашептывает, что нужно остановиться, что это не должно происходить здесь, так и по такой причине, но его шепот тонет в гуле крови. Нет ни единого шанса остановиться, когда она в его руках. Влажные звуки поцелуев, стоны, скрип матраса и рычание долетают из параллельной вселенной, тактильные ощущения тоже смазаны, в его сознании ничего, кроме звучащего в ритме сердца «мо-я».

Следующий проблеск осознания происходит, когда Грейнджер (видимо, без слов и без палочки) убирает с них всю одежду. Разумное «нужно спросить, обязательно нужно спросить согласия» растворяется в ощущении ее кожи на его коже, ее извивающегося тела под ним. Это чертовски мешает мыслительному процессу. Про вербальную коммуникацию — и речи нет, хоть Драко все еще настроен остаться джентльменом. Настроен, пока она не притягивает его к себе за ягодицы, яростно вдавливая пальцы в плоть, в мышцы, словно пытается проникнуть под кожу, пока не трется о его бедро влажной промежностью. Это ведь ответ на незаданный вопрос?

Он сразу погружается глубоко, слишком заведенный, чтобы контролировать себя, Грейнджер шумно вдыхает и выдыхает, в дыхании чудится два слога — имя.

— Что?

— Двигайся, — цедит она сквозь зубы, — все хорошо.

Хорошо — это преуменьшение, и дело не в том, как давно у Драко был секс, дело в том, кто партнер. Все заканчивается быстро для них обоих: даже заклинание стазиса не удержало бы его от эякуляции, когда вокруг члена судорожно сжалась и затрепетала горячая, влажная плоть и с губ Грейнджер слетело тихое «Дра-ко».

Собственное хриплое дыхание перекликается с ее сбитым, сердца стучат быстро, но в унисон, поэтому пульсация не раздражает. То есть раздражает, но исключительно своим наличием и тем фактом, что Гермиона переливает в него свою жизненную силу. Переливает жизнь в дырявый котел, в решето. Причем совершенно напрасно. Они оба знают исход. Но сейчас, прижимая к боку ее хрупкое маленькое тело, Драко впервые с момента принятия проклятия разрешает себе почувствовать сожаление, подумать о том, что не готов. Ведь не сделай он то, что сделал, Астория умерла бы, и у него была бы возможность добиться любимой женщины и провести рядом с ней многие годы. Фантазия изгоняется с трудом, хоть Драко и стыдно. Виновата Грейнджер, внушающая нелепые надежды. Как убедить ее, не поссорившись, оставить тщетные попытки преодолеть проклятие и просто быть с ним до его смерти?