Надежда Пигмалиона

Все молчали, точно подавленные неожиданным заявлением этого обыкновенно мрачного, неприветливого и немногословного человека, известного по всей стране палача, и глядели на него с любопытством и со страхом.

— За твою родовую кровожадность, Уолден, — со смешком поддержал Лорд и поднял свой бокал.

Потом пили в честь хозяйки праздника. То есть в мою честь. Я точно помню, что мысленно отметила странные взгляды, которые поначалу кидали на меня присутствующие, до того, как вино и веселье вскружили им головы. Но от всех присутствующих женщин меня отличал только цвет платья — никого больше не было в зелёном.

Пили за присутствующих дам и за всех присутствующих, и за всех вообще дам.

Мадам Гойл вдруг спохватилась, очевидно, придумав способ поговорить с Нарциссой:

— Господа, а как же собирать май? Здесь, на опушке, говорят, пропасть горицветов и нарциссов. Пойдемте собирать!

— Поздно, — заметил кто-то. — Теперь в траве ничего не увидишь.

Я оглянулась и, словно в подтверждение этих слов, сразу исчезли с горизонта последние краски вечера, уступив место мраку, который выступил холодом из чёрного леса, надвинулся на костры и столы.

Багровые пятна суетливо трепетали на кронах деревьев, и казалось, что деревья зашевелились, загудели от ветра, то выглядывая в красное пространство света, то прячась назад в темноту. Шепталась, шелестела листва, встревоженная волной нагретого воздуха.

Зачарованные арфы и свирели грянули громче.

Снопы ярких искр, которые ложились на траву золотыми пятнами и яркими полосами, как веселые светляки, долго и прихотливо кружились вихрями, прежде чем погаснуть или уйти в чёрное небо. Красные языки пламени лизали дерево, зажигая золотом капли свежей смолы, вытоплявшейся из толстых бревен.

Начали прыгать через костры. Сам Лорд приказал набросать побольше дров и, дождавшись момента, когда пламя взметнулось яростно столбом к самому небу, трижды пролетел сквозь костёр.

Потом подошёл ко мне и без слов повел меня к огню. Жар был такой, что уже в семи футах опаляло свирепым пламенным ветром щеки. И зарево стояло в центре ослепительно белое. Там веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь и кружа. Свист. Шипение. Вокруг сыпались искры, точно бил фонтан.

— Иди, — властно прошипел Он над моей головой.

Я отшатнулась и хотела протестовать, но лишь беспомощно оглянулась. Пламя снопами выкидывалось на людей, толпившихся пред огромным костром, окрашивая их лица багровым трепетным заревом. Они все ждали.

Сердце у меня забилось часто и сильно, но вместе с ужасом я испытывала какое-то сладкое, буйное и веселое предчувствие.

— Иди же, — повторил Лорд нетерпеливо и чуть подтолкнул меня.

И все лицо его — белое, выступавшее из мглы — было полно буйного огня.

Я устремилась в пламя, на миг зажмурившись в предчувствии острой вспышки боли, и вдруг эта самая смесь ужаса и веселья подняла меня кверху, точно волна, и я очутилась средь колеблющихся, то густых черных, то взмывающих, светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, красного, где чешуйчато-золотого, перебирающегося по поленьям пламени, на миг вкусив ощущение жара, дыма и быстроты.

Я вырвалась из него, ощутив под босыми ногами холодную мягкую траву. И тут же услышала, как Он на другом конце тихо засмеялся, и этот низкий, ласковый смех отозвался в груди радостной дрожью.

И я бросилась в огонь снова, только уже без страха, промчалась сквозь бешеную пляску, через миг вновь очутившись подле него, подняла голову, и мне в который раз за сегодня показалось, что это все часть какого-то лихорадочного, чудного, небывалого сна.

Лорд держал в руках бокал удивительного темно-пурпурного цвета, необычайного, похожего на угасающий уголь. И я забрала его у него из руки, допив густое вино под насмешливым взглядом, увиденным сквозь ресницы. Он наклонился низко к моему лицу. И вдруг с неожиданной, неудержимой страстью прошипел:

— Запомни эту ночь и нашу свадьбу! Ты теперь всегда моя!

Мне показалось, что от этих слов черные стволы дубов покачнулись в одну сторону, а земля поплыла в другую, и что время остановилось.

Остальные как будто разбрелись по поляне невдалеке от костра и не видели этого. Справа и слева доносились голоса, смех и чье-то пение. Я глубоко вздохнула, точно после обморока. Сердце забилось быстро и беспорядочно, как во время испуга, а голова опять сделалась тяжелой и теплой.

Снова — бредовая, с черным звездным небом и ослепительным белым солнцем — ночь; и все, как в тумане, одето тончайшей, чуть заметной (одной мне) дрожью.

Но теперь я впитывала в себя это новое ощущение реальности и не могла отделаться от чувства, что я — гостья на этом празднике жизни…

— Хвала безумцам и храбрецам, живущим так, будто смерти нет!

Я не видела в неверном свете костра, кто кричал этот тост.

В голове кружились тени и свет, мигание звёзд, звон колокольчиков, треск тысяч крыльев и топот копыт. Пение, хохот, игрища. Цветные ленты на дереве и змеи в траве. Все слилось.

Бывает так, что во снах, даже очень-очень добрых и очень-очень тёплых, появляется что-то тёмное, как тень забытого кошмара, и, чтобы прогнать её, приходится открыть глаза. Бывает, что посреди шумного празднества вспоминается обида или ссора, или невыполненное обещание, и к веселью добавляется горчинка. Карнавал перестаёт по-прежнему радовать, тёплый сон уходит…

Говорят, в эту ночь, на самом ее переломе, Время и Судьба сходятся вместе для неторопливой беседы ни о чем, и тогда становятся миражом годы и расстояния, и нет «вчера» и «завтра», а есть «сегодня» и «сейчас» — и два огромных костра сливаются в один, брызжущий искрами, и вот уже три человека сидят у огня, перебрасываясь скупыми отрывистыми репликами…

— После праздника тоже женюсь! Право слово, женюсь! Возьму богатую, — еле ворочая языком, сетовал Яксли.

— Уверен, у тебя будет хорошая жена. Хорошие девочки всегда достаются худшим мерзавцам, — ответил ему Снейп.

Яксли пьяно захохотал.

— Главное — молодую. Молодые девушки — это воск, из которого мужчина… — он икнул. — Может вылепить какую угодно фигуру. — Яксли показал «фигуру» руками в воздухе и бессильно уронил их на колени. — Конечно, если этот воск должным образом растоплен…

Дальше говорить он не смог, провалившись, очевидно, в пьяное забытье.

— Amour et mort, rien n’est plus fort, — сказал Долохов и выпил залпом, ни с кем не чокнувшись. — Знаешь что? — заговорил он после тихо, наклонившись чуть вперёд и глядя на плясавшие у костра фигуры. — Ты считаешь, он помешанный, но ведь, по сути, Уолден прав. Что мы теперь здесь едим и пьём за какую-то гипотетическую победу? Ушла эта война, да что толку, если нас тут осталось полтора человека? А там, — он махнул неопределенно куда-то в лес, — там ещё осколки Ордена и всякая недобитая шушера, которая как пена сбивается теперь в стаи и рыщет по улицам, ища лёгкой добычи и чая власти. Додавят нас. Додавят!

— А что, если нет? — спокойно спросил Снейп, на мгновение оборачиваясь к праздничным столам неподалёку.

Долохов тихо засмеялся.

— Нет, так и что ж? Кто будет всем этим заниматься? Министерство, Аврорат, пресса, затаившие злобу гоблины в банке, переполненный Мунго, дементоры, Отдел Тайн? Там недобитки перебежчиков и старой власти, тут — дети. О какой идеологии, о какой политике может идти речь? Мечты! Кто этим всем будет заниматься? Малфой? Темный Лорд? Отдел Тайн? — Он покачал головой. — Нас нет! Мы все гонялись за миражами.

— Будут заниматься те, кто уже занимался этим всю свою жизнь и до нас. Они же и будут. Сила системы в её способности к восстановлению и неважно, кто в итоге будет конечным бенефициаром. К тому же ты забываешь про детей…

Долохов больше ничего не ответил, начав нежно перебирать гитарные струны, звучавшие тихой задумчивой грустью.

Я слушала этот диалог, прислонившись к большому стволу дерева, чуть в стороне от них, оторвавшись от веселья, бушевавшего у костров. У озера кто-то тихо играл на сопелке.

Потом увидела Нарциссу. Она сидела рядом с Драко на поваленном стволе дерева, кутаясь в просторную шаль. В руках у неё был букетик жёлтых нарциссов. Я не пошла к ним, вернулась за стол. Там ещё пили и играли в карты, соревновались в причудливых магических фокусах. Потом кто-то особенно крепкий пытался запускать в небо салюты.

В какой-то момент глубокой ночи Лорд просто схватил меня за запястье и стремительно повлек за собой. От него — синие искры и пахнет молнией, и дрожь, во мне — еще чаще.

— Мы куда-то спешим? — не выдержала я, едва поспевая за его широким шагом и боясь запутаться в подоле платья.

— Разве ты еще не наелась и не напилась?

Он мягко ступал босыми ногами, приминая зелёную траву, которая, впрочем, сразу же поднималась вновь, не оставляя никаких следов. Мы спустились к самой воде — там в темноте на берегу чуть светилось приветливым светом несколько шалашей, укрытых зелёными ветками, листьями и цветами.

— Прошу, — указал он на вход, завешенный папоротником.

— В шалаш?

— Это древняя традиция. Никто нас не потревожит, в шалаш могут зайти только двое…

Я, наклонившись, прошла сквозь зелёную занавесь и ахнула. Внутри была обставлена комната. Мягкий ковёр в полутьме, изящный столик и кровать с балдахином наподобие той, что стояла в мэноре, и даже птицы на нем, кажется, были те же. У стены журчал маленький фонтан.

Лорд ворвался следом.

Разгоревшийся, вихрьевой, сверкучий — я никогда еще не видела Его таким.

Вдруг — рука вокруг моей шеи — губами в губы… нет, глубже— в собственническом голодном поцелуе. Я исчезла.

— Итак. Моя прекрасная жена, — протянул он, выпуская меня так же внезапно и чуть отступая назад, разглядывая. В глазах его — алчный блеск, и кончик языка быстро скользнул меж зубов, облизав губы. У меня ослабели колени. А по венам вместо крови потёк огонь. Мне показалось, будто у меня озноб и жар. Как при отравлении. Змеиным ядом — или им?

Что это в нем сейчас? Какая-то торжественность и любопытство. Он словно хищник, который уже поймал и притащил добычу в логово, и собирается сожрать, но медлит, потому что никак не может решить, откуда лучше начать.

Что Он скажет — что сделает через секунду? Как это узнать, вычислить, когда Он весь — оттуда, из дикой и древней как мир волшебной страны снов. Неизбежный. Мне было радостно покориться — и так страшно, что хотелось исчезнуть.

Надо было что-нибудь — все равно что — сделать. И я не придумала ничего лучше — отошла к фонтану и, погрузив ладони в холодную воду, плеснула ею на горящие щеки и лоб.

Он ждал, глядя со странной усмешкой, точно говоря: «ну, а дальше?»

Коря себя за трусость, я вернулась. И обняла. Так, будто мне была нужна защита. Ощутила все его жёсткое тело целиком. И старалась не дрожать слишком явно, когда он чуть наклонился надо мной и провел ладонями вверх по рукам, до шеи — под волосы и вниз по груди, по изящному кружевному краю. Вот прохладные пальцы исчезли. И с усмешкой — взглядом — все застежки разом.

Платье соскользуло вниз, и я осталась стоять перед ним в одном атласном белье. Бесстыдно и сосредоточенно глазами — ощупал. Остановился на лице. Тяжёлый. Грозовой. Навылет.