Пастыри чудовищ

Последний охотник, самый младший, не пытается бить. Поднял руки и шлепает губами. С ужасом глядя за её спину, где…

— Стоять, Шуршун!!!

Гриз разворачивается на каблуках — и прорастает в зелень, уходит в вечное «вместе», загораживает теперь уже охотников от поднявшегося на помощь скортокса: гневной, извивающейся чёрной массы, которая ползёт вперед, нависает, нетерпеливо прошивает хлыстами воздух.

«Всё, мальчик, тут уже всё, совсем всё. Видишь, они ничего мне не сделали. Людей надо опасаться, но не надо убивать — они не добыча. Смотри, я даже не запыхалась особенно, стой, Шушрик, стой…»

— Упал и замер, — в сторону оставшегося охотника, углом рта. Позади слышен звук торопливого падения. И замирания.

«Всё, с ними уже совсем всё. Плыви, Шуршик. Найди себе хорошую воду. Ну же, мальчик, плыви скорее…»

Гриз опять напевает сквозь зубы — и идёт прямо на колыхающиеся чёрные хлысты, а скортокс начинает отступать, втягивая щупальца. Отползает к ручью, из которого появился — потому что та-которая-вместе настойчиво твердит внутри: давай, давай, уплывай скорее, тебе нужно уйти глубже в лес, где тебя не найдут, отыщи тихую заводь, давай…

С прощальным шипом скортокс утекает в воду: плеск, бульканье, звук ломающихся веток. Мурлыкающие нежные, едва слышные звуки — прощание.

— Ещё увидимся, Шуршик, — мягко говорит Гриз.

И скортокс тонет — в воде и в сумерках. Растворяется, как зелень в глазах варга. Теперь Шуршун не виден — но Гриз той частью, что пока еще в единстве, чувствует воду, верную и приятную, и знает, что скортокс двинулся вниз по течению…

Разворот на каблуках.

Болотные сторожевые вскочили на ноги, оскалились, вздыбили холки, готовы вмешаться. Гриз свистит псам, протягивает ладонь, вновь уходит в единение, успокаивает главного в тройке: всё хорошо, хозяева вне опасности, посмотри, все дышат, а скортокс ушел, я сделала как обещала… А вы молодцы, что не вмешались, умнички, иначе он всё-таки мог бы кого-то убить.

— Хаата, ты там как?

В порядке, конечно, в порядке. С гримасой отвращения пальцем трогает вонзившуюся в сосну стрелу. Стрелять в терраанта, когда он стоит возле дерева… Может, Стрелок из королевской гвардии и различит мгновенный рывок, когда даарду скроется за стволом, почти слившись с ним.

Но не эти же желторотые птенцы.

— Зачем ты так сделала, сестра? — с пренебрежением спрашивает Хаата. — Пусть бы Тварь убила их.

— Я уже сказала: сегодня никто не умрёт.

Она в задумчивости сматывает кнут, стоя над телами четверых охотников. Здоровяк лежит боком и тихо постукивает зубами. Чернявый подёргивается на траве — бледность из-за вечера кажется синей. Младший тихо всхлипывает, не желая отлипать от земли…

Кажется, все поняли, что такое охота на скортокса.

— Отойдут через четверть часа, — говорит Гриз младшему. — Если есть с собой спиртное — можешь их напоить, лучше отпустит. Позови товарищей, они вас, небось, уже ищут. И живо вон из леса, а то тут гарпии-бескрылки в окрестностях шастают. Вроде, сытые, но они и для развлечения могут напасть.

Синеватая бледность у младшего мешается с зеленоватостью. Парень кивает. Гриз коротко свистит болотным сторожевым, кладёт ладони на головы двух псов, третьему глядит в глаза.

— Охранять. Защищать. И выведите этих болванов из леса по их следам. Пока не начались ночные охоты.

Вслух — чтобы дошло и до псов, и до охотников

— Т-ты…

Старший охотничек уже сидит — держа онемевшую руку на весу. Дергает кадыком, пытаясь родить слова. Цедит что-то про «мы найдем, мы посчитаемся…»

— В общем, как хотите, — отвечает Гриз, — Но, честное слово, тогда все в ваших деревнях узнают, что вас отделала одна женщина, без магии.

Остолоп не отвечает ничего, хотя ему точно хочется. Остальные не в состоянии. Младший, Эджей, встревоженно ощупывает холку подошедшего пса — не ранили ли? Вот-вот заплачет.

Возле него Гриз останавливается. Бросает тихо:

— В королевском питомнике Вейгорда всегда нужны работники. Есть шанс заработать хлыст скортокса.

И, не дожидаясь ответа, окунается в лес и в сумерки.

Идёт, отирая рукавом грубой клетчатой рубахи капли воды и пота со лба и щёк. Сдирает на ходу с рук перчатки — прячет в сумку. Кожа слегка горит в тех местах, где скортокс всё-таки её коснулся — спасибо приобретённой за годы устойчивости, а то могла бы валяться рядом с охотниками.

Даарду Хаата молчит. Скользит по тропе, по кустам, между деревьями. Прячется в чернильных тенях вечера: скоро в лесу будет совсем темно… Шепчется с вечерними птицами и с листьями, и в шепоте слышится недоуменное: «Зачем она так, ведь можно было проще».

«Проще — это не к нам, — усмехается в ответ вечернему лесу Гриз, потирая ладонь. — Не к варгам. Не любим мы лёгких путей».

Лес начинает ночные распевы. Скрогги — вечерние пересмешники — поднимают голоса. Где-то допевает последнюю песню одинокая тенна. Ели вдоль тропы распахивают колючие объятия.

Ночные запахи и звуки ткут дивное покрывало: укутайся — и шагай…

Голос Хааты — задумчивый и весёлый одновременно — настигает в пути. Даарду говорит на своём языке — полном мелодичных извивов и глубоких гласных, и кажется — плавная речь вырастает из каждого звука.

— Люди Камня сегодня удивились твоим силам, сестра.

Чтобы ответить на языке даарду — приходится сбавить шаг. Прикрыть глаза и зачерпнуть россыпи звуков, как пригоршню доброй земли.

— Думаю, они скорее разозлились и мало что поняли — всё же мы отняли у них трофеи.

— Лес сегодня тоже удивляется твоим силам, — не унимается Хаата, поблёскивая кошачьими глазами. — Птицы долго будут петь песни о той, которая вместе со скортоксом. Листья видели. Корни помнят.

Гриз пожимает плечами, рассеянно поглаживая кнут.

— Зачем ты говоришь мне всё это, Хаата?

— Потому что я тоже удивляюсь сегодня сестре.

Терраант-даарду заступает ей дорогу. Маленькой ладошкой указывает в небо, где уже появляется заострённая, белая мордочка луны.

— Пять лун я с вами… за пять лун много видела, Рой не видел столько, сколько я. Другие земли, другие корни, разных зверей, много, много Людей Камня, и ещё Пастухов, как ты. Много видела — никогда не удивлялась: ни силе, ни злости, ни страху. Потому что знала эту силу, верила, что есть такая злость. Сегодня удивляюсь тебе. Твоей силы я не знаю. Кто ты такая, сестра?

Сама она себя чувствует слегка голодным варгом, у которого еще очень, очень много дел сегодня, хотя ночь уже идёт вдогонку. А спроси других — каждый что-нибудь своё ответит. В деревнях вон орут — проклятая девка из леса. В Академии величают «побочной ветвью и аномалией». В общине отступницей обзовут, а то и беглянкой, а терраанты скажут — пастырь чудовищ…

Так что она только смеётся, берёт Хаату за плечи и заставляет поспешить вместе с собой к «водному окну». Под ногами весело похлюпывает вода, в небесах оплывают угли отгоревшего заката…

В памяти живёт голос и стук спиц.

— Скортоксы очень опасны, девочка.

Голос плывёт в шёпоте елей, сочится из прошлого — как темнота из неба. В ночных шорохах множатся отзвуки-ответы.

— Он пока ещё детёныш. И разве для нас…

— Есть много зверей, которые могут принести вред варгу. Даже не желая этого. Даже детёныш скортокса может нечаянно убить. И ты опять сбежала за пределы общины, девочка.

Ветерок колышет листья — как вздох, долетевший из прошлого.

— Твои братья жалуются, что не могут за тобой угнаться. Твои сёстры говорят — что ты слишком своенравна. А мать рассказывала — ты опять танцевала на льду…

— А отец сказал — непонятно, что у меня там внутри. И каким я буду варгом, тоже непонятно. Бабушка. Что у меня там, внутри?!

Глаза — серые, как у неё — смеются, и руки, все в ожогах и застарелых шрамах, легко проходятся по щекам.

— Каждый строит внутри себя. У кого-то хоромы — пустые и дочиста выметенные. Кто-то возводит подобие башни Кормчей — стремящееся только вверх. Кто-то строит склеп, полагая, что строит дворец. Мы сами возводим в себе то, что отражает нашу суть: храмы и хижины, сияющие города или тёплые дома, где пахнет хлебом…

— И я смогу построить дом? Такой… тёплый?

Она силится изобразить руками — подсмотренное у матери. Небольшой домик с голубой крышей на берегу речки — домик, чем-то похожий на маленькое гнёздышко, и обязательно дымок из трубы, и запах сдобной выпечки…

Но серые глаза — почти как у неё, только все в тёмно-зелёных разводах — щурятся, заглядывая в душу. Вязание отложено — и руки в шрамах задумчиво поглаживают длинный чёрный кнут.

— Думаю, ты построишь не дом, Гриз. Ты уже начала, и ты строишь не дом.

— Хижину? Или дворец?

— Крепость. Ты построишь крепость.

* * *

Крепостям положены ранние пробуждения.

Солнце ещё где-то за деревней, за холмами, за рекой. Раздумывает — не стоит ли продлить немного сон.

Но небесная простыня уже начинает светлеть, Гриз чувствует это кожей. И, не открывая глаз, говорит себе: «Утро».

Значит, у неё тысяча — тысяча! — дел.

Босые ноги скользят по шерсти Морвила — алапард растянулся у изножья кровати. «Мррм», — отвечает Морвил на касание. Вылизывает медовую шерсть, пока Гриз плещется в умывальнике. Зевает — пока она натягивает лёгкую клетчатую рубаху, штаны из плотной ткани (попечительницы питомника бы ядом изошли!), охотничьи ботинки.

Расчёсывать волосы — мучение. Норовят прихватить зубья гребня, или разлететься в разные стороны, или свеситься на лицо, а потом ещё завиться. Попрошу у Аманды какой-нибудь эликсир, — решает Гриз, ожесточенно сражаясь с каштановыми прядями. Пытаясь укротить их в практичный пучок на затылке.

— Обрежу, как Мел, — выдыхает после четвертой попытки. Волосы осторожничают и дают себя уложить — и всё равно будто посмеиваются («Да вылезем же!»).

Глухой утренний час — любимый. Темные коридоры «Ковчежца» пахнут сном их обитателей. Сладко дремлют коты, свернувшись у камина. Бок Морвила греет ноги — их уже щекочет утренняя прохлада…

Звёзды пролились на траву росой и совсем поблекли.

В закрытой части питомника — шелест листьев и сонная, предутренняя песнь гуляющего на свободе яприля. Приветственное: «Уи-и-и, я здесь!» Горги в клетке поблёскивает глазами. Самка гарпии-бескрылки Пеночка в соседней клетке дремлет — сунув голову под короткий рудимент крыла. Напоминает от этого здоровенную чешуйчатую птицу, у которой кто-то бесчеловечный отнял крылья.

«Человечный», — мысленно одергивает себя Гриз. Война за Воздух трёхсотлетней давности. Бестии против магов в схватке за воздушное пространство. Стрелы и магические сети над городами. Истребление с дирижаблей сотен грифонов, гарпий, виверниев… после которого выжившие разучились летать. Совсем в духе людей, да.

Грифон Ирл просыпается, подходит к прутьям клетки. Просовывает орлиный клюв и стоит понуро, словно говоря: вот видишь, что со мной сделали.

— Вижу, — соглашается Гриз, входя в сознание грифона тонко и незаметно, чтобы проверить — как срослись простреленные крылья. — Люди не любят тех, кто встал на крыло. Они боятся — вдруг вы нападёте на их дирижабли, на магов воздуха…