Аномалия Шарли

Он не знал, что я забрала ее в ее лагерь. Он не знал, что я обрушила весь тот адский огонь на нашу жизнь, только по той причине, что я просто была глупа и жалела ее.

Более того, он даже не подумал, что это могла быть моя вина:

— Эти грязные, вонючие Граклы… вечно все воруют и сжигают весь мир дотла. Будто они не знают другого способа, кроме как просто быть противными.

Мы перешли от жизни в, вероятно, самом безопасном укрытии в Ничто, к тому, чтобы сидеть на корточках в импровизированной пещере. Это было скопление огромных камней, которое находилось в нескольких сотнях ярдов от берега небольшого пруда. Уолтер натянул на вершины скал лоскутное одеяло из брезента, чтобы дать нам хоть какое-то укрытие. Но дождь все равно проникал.

Это был ледяной дождь — тот, что щипал кожу, когда падал, и оставлял скользкие пятна на земле. Я упала уже четыре раза. Каждый день, и, по крайней мере, два раза в день, мы спускались с холма и наполняли наши ведра в пруду.

Это была холодная, жалкая работа — таскать ведра в гору. Я носила два, так что Уолтеру приходилось нести только одно. Я отдала ему единственное ведро, которое не протекало, и просто прикусывала язык каждый раз, когда ледяная вода из пруда попадала мне в штаны.

Я заслуживала быть несчастной. Я заслуживала быть ничем и ничего не иметь. Я заслужила то, что Аша сделала со мной. Как Говард всегда говорил: «Ты свила свое гнездышко, Шарлиз, и теперь эти твои необычайно уродливые цыплята наконец-то вернулись домой, чтобы поселиться».

Говард был прав насчет меня. Я делала глупости со своей жизнью — и когда все это закончится в печи огня, который я разожгла, это будет моя вина. Да, я заслужила все плохое, что со мной когда-либо случалось, и все плохое, что еще предстояло.

Но Уолтер не заслуживал. И если я не могла набраться смелости, чтобы сказать ему правду, то самое меньшее, что я могла сделать, это работать вдвое усерднее — тогда ему придется страдать вдвое меньше.

Кое-что я помнила, это было на краю болезненного тумана. Однажды я проснулась посреди ночи, и Уолтер наблюдал за мной. Как только мои глаза открылись, его глаза наполнили гневные слезы.

— Знаешь, чего я не понимаю? Ты всегда была так добра к ней. Обращалась с ней правильно — наверное, обращалась с ней лучше, чем кто-либо раньше. Вы были так хороши… — он нахмурился, вытирая слезы рукавом. — Хм… не очень хороши, видимо.

Я помнила, как думала, даже когда эта парализующая боль бушевала в моих конечностях, что я никогда не позволю этому случиться снова. Я не собиралась быть мягкой. Я не собиралась заботиться. Я не собиралась думать сердцем — и я не хотела подпускать никого достаточно близко, чтобы меня могли побить палкой.

В следующий раз, когда кто-то встанет передо мной и попытается заставить меня что-то почувствовать, я просто выстрелю ему между глаз.

И я не собиралась беспокоиться о том, правильно это или нет.

* * *

— Ненормальная! Эй, уродка!

Уолтер был в паре десятков ярдов слева от меня, но я его почти не слышала. Ну, я слышала — наверное, мне просто было трудно сосредоточиться на том, что он говорил.

Так было уже около недели, с тех пор, как я проснулась и начала двигаться. Моя голова чувствовала себя медленнее, чем раньше. Медленнее в концентрации внимания и поддержании разговоров. Пока я была одна, я могла думать. И память у меня все еще была довольно острая.

Но мне было трудно обращать внимание на Уолтера.

— А? — отозвалась я рассеянно, примерно после пятого раза он закричал:

— Перестань ковырять эту шишку и принеси сюда пилу, хорошо? Боже! Уже пора что-нибудь поесть. Ты хочешь есть, да?

— Конечно, — буркнула я.

— Что?

— Конечно, — снова сказала я.

Уолтер смотрел на меня. Я знала, что он беспокоился о том, какой пустой я была в последнее время. Я знала, что он предпочел бы, чтобы я кричала о его слухе, как раньше. Но меня это больше не беспокоило. Меня сейчас ничего не беспокоило…

Кроме этой шишки.

В основании черепа была огромная вздутая масса. Прямо в мягком треугольнике кожи между костями. Она была крепче и более сморщенная, чем остальные мои синяки, и если я нажимала на нее, даже чуть-чуть, волна жгучей боли прокатывалась по всему моему телу. Даже в подошвы моих ног.

Но продолжала нажимать. Я стискивала зубы от боли и нажимала снова и снова — потому что каждый раз, когда я это делала, я что-то видела.

Где-то в глубине моей головы играла история. Она работала в постоянном потоке:

Я стою посреди пустынной дороги. Сломанные, выгоревшие на солнце машины мчатся по полосам в обоих направлениях. Облако канюков кружит над головой — и это настолько реально, что я чувствую, как их тени скользят по моему лицу. Они приносят крошечную вспышку прохладной тени, когда…

Мне нужно было на мгновение убрать руку и дать себе возможность дышать. Боль от нажатия на эту шишку через некоторое время становилась невыносимой. Но каждый раз, когда я останавливалась, я пропускала часть истории.

В канаве стоит на коленях мужчина. Я медленно иду к нему. Какой-то приглушенный ритмичный шум эхом отдается позади моих шагов. Одежда этого мужчины почти полностью разорвана. Он покрыт оболочкой грязи и кожей в волдырях. Он видел кое-что… ужасные вещи. Я смотрю во впадины его глаз и знаю, что…

Это было слишком больно. Я должна была отдохнуть. Мои легкие содрогались, когда я заставляла их глотать достаточно воздуха, чтобы охладить боль в коже.

Мужчина в канаве исчез. Я стою перед полностью бронированным офицером полиции… Я не вижу его лица сквозь его шлем. В моей руке что-то зажато. Я смотрю вниз и начинаю растопыривать пальцы…

Слишком много. Я должна была дышать. Отдохнуть. Что бы ни было в моей руке, я упустила это.

Пистолет… пистолет в сумке из черной кожи. Я едва вижу его, выглядывающего из-под края… мой палец плотно обхватывает спусковой крючок… я нажимаю…

Больно. Было так больно, что когда я перестала дышать, я заметила, что мои конечности тряслись. Но я должна была снова нажать. Я должна была увидеть, что происходило.

Мир вращается… Пустыня проносится перед моими глазами в пятне мертвенно-коричневого и кристально-голубого… Я нажимаю на крючок… Офицер исчезает в яркой бело-голубой вспышке…

— Эй!

Уолтер схватил меня за руку, и я так ослабела от боли, что чуть не упала. Я бы упала, если бы он не поймал меня за плечо.

— Прости, я…

— Прекрати это, урод, — хрипло сказал Уолтер. Его покрытые коркой пальцы царапали мой подбородок, он повернул мою голову из стороны в сторону. — Боже… ты в трех волосках от падения на землю, да? Нужно присесть на секунду и…

— Нет, я в порядке, — я кашлянула и заставила себя встать прямо. Мне приходилось догадываться, куда я шла, потому что мир еще не перестал вращаться. — Пойдем, найдем что-нибудь поесть.

— Хорошо, хорошо. Но я заберу это.

Уолтер выхватил пилу у меня из рук. Граклы взяли его бензопилу на солнечных батареях. Но у него в седельных сумках оказалась маленькая ручная пила, когда он нашел меня. Я понятия не имела, что он планировал с ним делать, но хотела помочь.

— Ты можешь опрокинуться и разорвать себе кишки, если… стой! — Уолтер выхватил мою руку и резко опустил ее. Он так злился, что цвет почти вернулся его глазам, когда он проревел. — Перестань трогать эту шишку сзади, черт возьми! Разве ты не видишь, что тебе плохо?

— Да, но…

— Но ничего! Если я снова увижу твою руку сзади, я… я… — Уолтер не мог подобрать слов. Капли пота выступили на его складках и трещинах. Должно быть, он злился сильнее, чем я думала. — Просто прекрати, хорошо? Хватит мучить себя.

Я пообещала. Но я делала это только ради Уолтера.

Внизу у пруда были деревья. Всегда, когда было приличное количество воды, росло приличное количество деревьев. Этот пруд не был маленькой каплей: фундамент завода по переработке гранита вполне мог поместиться внутри него.

Большая часть воды замерзла. Посередине была дыра — широкий круг, еще темный и брызгающий. Сегодня проплешина стала шире, потому что впервые примерно за неделю погода поднялась выше нуля. Уолтер считал, что дойдет до пятидесяти градусов.

— Но не привыкай к этому, — проворчал он, как только я выказала малейшее волнение. — Завтра будет похолодание. Мои суставы уже кричат об этом.

Я знала, что зима делала это. Я помнила, как проезжала свои маршруты через Даллас, и я то потела, то мерзла, то снова потела в течение одной недели. Но тогда это просто раздражало.

Теперь? Что ж, Уолтер был прав: если мы не найдем что-нибудь поесть сегодня, мы можем сморщиться и сдуться, прежде чем у нас появится еще один шанс.

Я шла за ним к деревьям, мимо больших навесов и к бахроме саженцев. У них были тонкие верхушки ветвей и тонкие белые стволы. Уолтер встал на колени рядом с ними и прижал ладонь к земле вокруг их оснований. Он сделал это как минимум с десятью разными деревьями, прежде чем нашел то место, которое искал.

— Да, это оно. Здесь хорошо и тепло, — Уолтер царапнул землю у основания саженца, проверяя грязь. — Видишь, как потеет земля? Вот что бывает, когда холодная погода внезапно становится теплой. Земля увлажняется и снова начинает становиться дружелюбной.

— Хорошо, — сказала я.

Он посмотрел на меня, щурясь, и я заметила, что он все еще потел. Вряд ли, было так тепло. На мне была грязная вязаная шапка, которую Уолтер нашел для меня, и одеяло с дыркой посередине, которое он называл пончо. Но, несмотря на все это, я еще недостаточно разогрелась, чтобы вспотеть.

Может, старое тело Уолтера не могло приспособиться, как мое.

После мгновения пристального взгляда он вздохнул. Затем он передал фляги.

— Хорошо. Держи их и убирайся с моей дороги.

Я встала в стороне и смотрела, как он работал.

Уолтер использовал пилу, чтобы разрезать саженец пополам так, чтобы то, что от него осталось, едва доставало до его пояса. Затем он ставил пилу на вершину ствола, пропустив ее зубья через середину колец.

— Я начну пилить. Тебе нужно присесть здесь и ловить то, что появляется. Поняла?

— Ага.

Уолтер снова вздохнул. Я была уверена, но похоже, что он пытался избавиться от дрожи, когда поправлял хватку на пиле.

— Хорошо, дитя. Вот так.

Он двигал руками взад-вперед, ровным движением скользя зубьями ручной пилы по кольцам. Я чувствовала, как корни покалывало глубоко в земле, ствол изгибался. Примерно через минуту из почвы вокруг дерева начали вылезать маленькие червячки.

Это были дождевые черви: слизистые коричневато-красные, с белыми кончиками головок. Их головы качались, тела сворачивались, когда они вытаскивали себя из-под земли. Им будто было плохо. Я предполагала, что дрожь земли выгоняла их из их домов.

— Ну, хватай их! — крикнул мне Уолтер.

Я опустилась на колени и начала зачерпывать червей в один из наших мешков с желтыми пятнами. Он был пустым уже какое-то время. Так что в него можно было что-нибудь положить.

Вот что проносилось у меня в голове, пока я держала влажные пригоршни извивающихся червей: конечно, хорошо иметь запас еды. Мне не пришло в голову, что есть червей может быть отвратительно. Меня не волновало, что мы ели, лишь бы это помогало Уолтеру пережить зиму.