Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики

9

Кто бы мог предположить, что силы и ухищрения рессентимента когда-нибудь прекратят свое действие? Все наиболее значимые мыслители были уверены, что возвращение к первоэлементам прямой чувственности, к первоначалам невозможно. Пожалуй, в такой оценке были бы вполне единодушны и Руссо, и Ницше, и Хайдеггер. Никто из них, правда, и не опознал бы на площадке вновь обретенной простоты и эквивалентности надстроек того мира, который грезился через миражи забвения, мира, преодолевшего грехопадение и вышедшего из размытости бытия к невиданному прямодушию, так похожему на евангельское «Да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого». Увы, точность отдельных деталей нисколько не способствует опознанию целого. Что тут можно сказать? Что никакое первоначало истории не обнаруживается в состоянии данности сразу? Или что никакое упрощение не приоткроет нам действительного прошлого?

А может быть, то, что первоначала логические никогда не бывают исторически первыми пунктами, в чем как раз и заключается кардинальное различие логического и исторического. Но не проблема опознания интересует нас сейчас, несмотря на всю склонность метафизики к разоблачению обознатушек. Интересны новые побеги, образующиеся перемычки, перезапущенная ритмология понятий или, как говорит Латур, «пересборка социального». В ключевых точках великих упрощений меняется вектор развития, так что всеобщая история начинается как бы с красной строки.

Всмотримся в это еще раз на примере экономики, обращая внимание на изменения в процессах дистрибуции вещей и в характеристиках полей овеществления. Вспомним логический старт капитализма, действительное обретение простейшей клеточки товарного производства. С точки зрения исторической датировки он оказался достаточно размытым, и вектор скорости (быстроты дистрибуции) на этом этапе преобладал в качестве магистральной линии развития. Образ монастырского хозяйства выбран как раз в качестве последнего оплота сопротивления. Здесь базировалась и практиковалась ойкономия, исследованная Агамбеном в близком ключе[105]. После того как оплот пал, осложненная дистрибуция окончательно уступила место чистой экономике с освобожденным от всех ойкономических отягощений регулятором. Имя этому регулятору – производительность труда, а его мера – общественно необходимые затраты времени. Капитализм родился из полного и окончательного «расколдовывания», если, опять же, прибегнуть к термину Макса Вебера.

Однако вскоре откуда-то появились новые колдовские чары, капитализм стал наполняться собственной мистикой. И речь идет не о протестантской формуле веры, ибо дух протестантизма при всей своей созидательной мощи вскоре выветрился сам по себе. Пройдемся по второму кругу рассмотрения, опираясь на уже полученные выводы. Речь о том, что деньги, будучи универсальным катализатором всех вещественно-созидательных процессов, проникли во внутренний мир, где стали одним из языков воображения, сначала всего лишь одним из. Но постепенно в производстве фигур воображения и воли деньги начинают играть ту же роль, что и для «внешнего» товарного производства, при этом возникновение и приумножение денег остается локализованным на отдельных привилегированных площадках. Эти огражденные территории в общем случае называются «рабочие места», почему-то труд должен быть приложен именно здесь, за ограждением. Кроме типовых рабочих мест существуют также храмы Мамоны – биржи, банки и прочие финансовые учреждения: именно там выходящие из центров эмиссии полуфабрикаты получают свое сакральное содержание. Там совершаются определенные ритуальные действия во имя денег, например осуществляется их экономия (вклады), даются и принимаются обещания (хочется сказать «обеты», но они носят другое имя – «кредиты»), осуществляются котировки как денежная номинация некоторых желаний. Несомненно, назревает вопрос: к чему все эти церемонии и ритуалы и почему их так много?

Здесь-то и возникает еретическая мысль, которая вскоре перестанет быть еретической: главный эмиссионный центр должен находиться в душе. Если угодно, в твоем сердце – и тут трудно не заметить сходства с главным требованием Реформации: упростить формат обращения к Богу, вернуться к определению церкви, данному Иисусом: «Где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я среди них». Почему же эти самые «двое или трое» могут составить церковь, но не могут составить эмиссионный центр? Что мешает им заняться взаимным кредитованием, если они готовы приложить усилия, затратить энергию, потрудиться – и готовы сделать это прямо сейчас? Зачем нужно идти в специально огражденные места и тратить усилия там, почему прямо здесь не могут быть эмитированы несколько кларенсов, имеющих хождение повсюду, везде, где двое или трое собираются во имя реального производства, во имя признания и этического одобрения поступка?

Пока не ясны технические детали такой эмиссии, довольно сложной представляется проблема контроля за поступающей в обращение монетой. Зададимся вопросом: имеется ли какой-нибудь исторический прецедент? Напрямую, пожалуй, нет, но кое-что можно привлечь в качестве параллели. Если вспомнить переход от ойкономии к экономике, к чистому товарному производству, а в особенности если сравнить облегченный и ускоренный товарообмен с циркуляцией вещей в тотальном поэзисе, мы можем усмотреть сходную проблему первоначального недоверия. Прежние полноценные вещи были изготовлены по всем стандартам: были сказаны надлежащие слова (например, заклинания), прозвучало что-то вроде сопроводительной вещей песни, гарантировалась ритуальная чистота производства – словом, весь надлежащий объем магической технологии был задействован. Новые облегченные вещи-товары ничего такого не содержали: на их производство был просто затрачен труд. Первоначальное недоверие, естественно, было связано с тем, что в таких вещах-товарах могли остаться неустраненные вредоносные свойства, и наоборот, отсутствие многих полезных свойств, добавляемых посредством магических технологий, делало потребление сомнительным. И все же процесс пошел, пусть и не сразу. Изготовленные по упрощенным технологиям вещи-товары, в общем доказали свою безопасность, так что возвращаться к расширениям тотального поэзиса не пришлось.

Ситуация с «кларенсами» и их автономными эмиссионными центрами может оказаться похожей: если будет запущен пробный оборот новой валюты, «кларенсов» и «дистинктов», и некоторое время они продержатся, то и упрощенные, лишенные магии финансовых учреждений деньги могут разделить судьбу очищенных от магических технологий товаров – очень даже благополучную судьбу.

Представим себе такую картинку: все, что сделано для другого по его просьбе и, допустим, при наличии третьего как свидетеля, тут же запускает автоматическую эмиссию «кларенсов», объем которой, например, прямо пропорционален эксклюзивности; если подобное может сделать каждый, ты получаешь минимум (лишь постольку, поскольку сделал все-таки ты). Если это могут сделать лишь немногие – получаешь значительно больше. Активные расчеты в этой валюте также могут приводить к возврату части израсходованных средств, наверняка наметятся и стратегии капитализации. Предусмотреть заранее возможные операции с клар-валютой нереально, но очевидно, что это будет новым историческим витком демистификации и «расколдовывания».

Таким образом, если Реформация принимается как возвращение к первоосновам (прежде всего ее создателями), в том числе к атомарной церкви в строгом соответствии с Евангелием («Где двое или трое соберутся во имя Мое»), то и переход к клар-валюте уместно будет назвать Реформацией Мамоны, если достаточно трех собравшихся для эмиссии обновленных, демистифицированных денег. Следует отметить, что и там и там, и для церкви Иисуса, и для церкви Мамоны, одного недостаточно – монада веры представляет собой общину, пусть даже общину самую минимальную. Ясно, что и Мамона никогда не согласится на меньшее: самое искреннее «желание бабла себе самому» как следствие воспаленного воображения никогда не получит статуса священной эмиссии; при этом зарегистрированное полезное дело вполне может принести несколько «кларенсов», причем тут же, не отходя от кассы, точнее говоря, даже не подходя к ней.

По аналогии возникает и следующий вопрос. Реформация высвободила благодать, волю божию из непременной циркуляции по каналам громоздкой машины спасения, принцип «Спасение вне церкви невозможно» был поставлен под вопрос. А благодать вместе со всевышний волей была тут же переброшена на ближайший производственный цикл, что, в свою очередь, запустило мирскую аскезу как тип одухотворения, породивший капитализм и долгое время его поддерживавший[106].

Что может произойти в случае новой реформации, если деньги как квинтэссенция предприимчивости, обещания и воли тоже выводятся из-под власти громоздких институций капиталистической машины и государственного контроля и переводятся в режим прямой эмиссии вследствие признания и признанности полезных дел? Куда будет направлена (переброшена) их вещая сила?

Ответ требует дополнительного расследования, предварительно же можно сказать, что один из языков воображения, самый новый из них, получит еще большее преобладание. Нужно, однако, сопоставить назревающую Реформацию-2 с развязками других редукций, где тоже нельзя исключить появления неожиданных осложнений после решительного упрощения.