Под немецким ярмом
- Автор: Василий Авенариус
- Жанр: Историческая проза
- Дата выхода: 2008
Читать книгу "Под немецким ярмом"
V. Ha смарку
Хотя принцесса Анна Леопольдовна с принцем брауншвейгским (точнее говоря, брауншвейг-беверн-люнебургским) Антоном-Ульрихом оффициально еще и не обручились, но с другого же дня ни для кого при Дворе не было уже тайной, что негласная помолвка состоялась, и что таким образом вопрос об этом браке, много лет уже назад задуманном императрицею, решен безповоротно. Все интересы придворных вращались теперь около предстоящого брачного торжества и ожидаемых с ним всевозможных празднеств. На ту же тему беседовали меж собой и два молодых камер-юнкера цесаревны Елисаветы Петровны, братья Шуваловы, сидя y себя дома под вечер за ломберным столом.
Карточная игра, преимущественно азартная — в банк-"фараон", в «бириби», в «ла-муш» и в «квинтич» (от французского название "quine") в ту пору при нашем Дворе процветала. Как только выдавался свободный вечер, ломберные столы расставлялись попеременно то в собственных покоях императрицы, то y герцога курляндского, то y его доброго приетеля, второго кабинет-министра, графа Остермана. В "русском лагере" карты составляли также самое обыденное развлечение. Главный столп русской партии, первый кабинет-министр Волынский, за массою государственных дел, реже других увлекался игрой. Сама же цесаревна играла очень охотно, и ее придворная молодежь питала ту же слабость. Если почему-либо в елисаветинском дворце не устраивалось игры, то зеленый стол открывался верно y кого-нибудь из ее сторонников.
В описываемый вечер обычные партнеры Шуваловых еще не прибыли, но, в ожидании их, братья забавлялись игрой вдвоем, — пока, впрочем, игрой не азартной, а «коммерческой» — в пикет.
— Ты, Петя, нынче что-то очень уж рассеен, — говорил старший брат, Александр Иванович, записывая свой выигрыш мелом и тасуя затем колоду: — разносишь четырнадцать дам! В голове y тебя верно опять пятнадцатая дама?
— Ты думаешь: Юлиана Менгден? — отозвался Петр Иванович. — Нет, если я и приударяю за нею, то больше для фигуры, чтобы быть всегда au courant на счет всего, что творится в их лагере. Вертится в голове y меня все этот марьяж принцессы! Какое положение займет наша цесаревна? Доселе ей, родной дочери Великого Петра, были равные онёры с принцессой. Отныне же принцесса выдвигается на первый план, становится полноправною наследницей престола.
— Буде y нее не родится сын, наперед уже предназначенный быть императором,
— Да не все ли это одно?
— До совершеннолетие опекать его будет она же, мамаша. Но при ее вялом темпераменте Бирон живо приберет правление к рукам и станет полновластным падишахом.
— А твой добрый приетель Липпман — его первым визирем! — с усмешкой досказал старший брат.
При имени придворного банкира Липпмана, бывшего в тоже время шпионом, наушником и ближайшим советчиком Бирона, — Петр Иванович сердито поморщился.
— Не называй мне этого христопродавца! сказал он. — Дерет такие безбожные проценты…
— Охота ж тебе с ним связываться: интригант и каналья прекомплектная. Но ты, Петя, смотришь слишком мрачно. Ты забываешь, что y нас есть Волынский…
— Да, доколе жива государыня, нам, русским, кое-как живется. Книг она, кроме божественных, правда, не читает, окружила себя бабьем да скоморохами; но Артемие Петровича она все же принимает с докладами. Природного здравого смысла y нее много, да и любит она свой народ. Но раз ее не станет, — прощай матушка Россие! Настанет царствие немецкое. Первым падет, увидишь, Волынский; а там и нам с тобой придется укладывать сундуки…
— В места не столь отдаленные.
— А может, и в весьма отдаленные. Что-то будет, брат, что-то будет?!
Со стороны входных дверей донесся сочувственный вздох. Оба брата с недоумением оглянулись: в дверях стоял второй их камердинер, знакомый уже читателям Гриша Самсонов.
— Ты чего тут уши развесил? — строго заметил ему старший барин. — Господские речи, знаешь ведь, не для холопских ушей.
— Не погневитесь, сударь, отозвался Самсонов. — Но и y нашего брата, холопа, душа русская и по родине своей тоже скорбит.
— А помочь горю все равно тоже не можешь.
— Один-то, знамо, в поле не воин; но найдись побольше таких, как я…
— Что такое?! — еще строже приосанился Александр Иванович. — Да ты никак бунтовать собираешься?
— Поколе здравствует наша блоговерная государыня Анна иоанновна, бунтовать никому и на мысль не вспадет. Когда же ее в живых уже не станет, да придет то царствие немецкое, так как же русским людям не подняться на немцев?
— Вон слышишь, Петя, слышишь? — обернулся Александр Иванович к младшему брату. — А все ты с своим вольномыслием: пускаешься в беседы с холопьями как с равными…
— А мне, знаешь ли, такая простота их даже нравится, — отозвался "вольномыслящий" брать. — Воочию видишь, как пробуждается человек, как начинает шевелить мозгами. Ну, что же, Самсонов, говори, надоумь нас, сделай милость, как нам в те поры быть, что предприеть.
Добродушная ироние, слышавшаяся в голосе младшего барина, вогнала кровь в лицо «холопа».
— Вы, сударь, вот смеетесь надо мной, — сказал он, — а мне, ей-ей, не до смеху.
— Да и мне тоже, — произнес Петр Иванович более сериозно. — Говори, не бойся; может, что нам и вправду пригодится.
Самсонов перевел дух и зоговорил:
— Цесаревна наша ведь — подлинная дочь своего великого родителя: душа y нее такая ж русская, ум тоже острый и светлый. И народ об этом хорошо знает, крепко ее любит, а про гвардию нашу и говорить нечего: все как есть до последнего рядового души в ней не чают, готовы за нее в огонь и в воду…
— Ну?
— Так вот, коли будет уж такая воля Божья и пробьет государыне смертный час, — кому и быть на ее место царицей, как не цесаревне? Вся гвардие, а за ней и весь народ, как один человек, возгласить: "Да здравствует наша матушка-государыня Елисавета Петровна!"
— Ну, подумайте! Очумел ты, паря, аль с ума спятил? Не дай Бог, кто чужой тебя еще услышит… — раздался тут из передней ворчливый старческий голос, и оттуда выставилась убеленная сединами голова первого камердинера Шуваловых, Ермолаича. (Ни имени, ни прозвища старика никто уже, кажется, не помнил; для всех он был просто Ермолаич).
— Это ты, старина? — обернулся к нему старший барин. — Убери-ка его отсюда; не то еще на всех нас беду накличет.
— Шалый, одно слово! У него и не туда еще дума заносится.
— А куда-же?
— Да хочет, вишь, грамоте обучиться. Ну, подумайте!
— Да, ваша милость, не откажите! — подхватил тут Самсонов. — Век за вас Богу молиться буду.
— Мало еще своего дела! — продолжал брюзжать старик. — Батожьем-бы поучить — вот те и наука.
— Слышишь, Григорий, что умные-то люди говорят? — заметил Александр Иванович. — Знай сверчок свой шесток.
— Прости, Саша, — вступился младший брать. — Есть еще и другая пословица: ученье — свет, а неученье — тьма. Отчего мы с тобой из деревни до сих пор толкового отчета никак не добьемся? Оттого, что прикащик y нас и в грамоте, и в ариѳметике еле лыко вяжет. Я, правду сказать, ничего против того не имею, чтобы Григорий поучился читать, писать, да и счету.
— А я решительно против того. Ну, а теперь вы, болтуны, убирайтесь-ка вон; мешаете только сериозным делом заниматься.
— Иди, иди! чего стал? — понукал Ермолаич Самсонова, дергая его за рукав. — Тоже грамотей нашелся! Ну, подумайте!
Нехотя поплелся тот за стариком. Господа же принялись опять за свое "сериозное дело".
— Уморительный старикашка с своей поговоркой, — говорил Александр Иванович, собирая карты. — Экая шваль ведь пошла, экая шваль: ни живого человеческого лица! Ну, подумайте!
Действительно, счастье ему изменило; брать его то-и-дело обявлял квинты, четырнадцать тузов и насчитывал за шестьдесят и за девяносто. Александр Иванович потерял терпение.
— Нет, в пикет тебе теперь безсовестно везет! — сказал он. — Заложи-ка лучше: банчик.
— Могу; но сперва дай-ка сосчитаемся.
При рассчете оказалось, что запись младшего брата превышала запись старшего на двенадцать рублей.
— Вот эти двенадцать рублей и будут моим фондом, обявил он.
— Только-то? Тогда я ставлю сразу ва-банк.
Но счастье не повернулось: карта понтирующого была бита и фонд банкомета удвоился.
— Ва-банк!
Фонд учетверился.
— Ва-банк!
— Да что-ж это, брат, за игра? — заметил Петр Иванович. — Ты будешь этак удваивать куш, пока не сорвешь наконец банка?
— Это — мое дело.
— Ну, нет! Предел ставкам должен быть. Еще два раза, так и быть, промечу.
— Еще десять раз, голубчик!
— Ладно, пять раз — и баста.
Но все пять раз удача была опять на стороне банкомета. Проигравшийся с досады плюнул и помянул даже чорта.
— Полторы тысячи с лишком! Да y меня и денег таких нет.
— Так вот что, Саша, — предложил Петр Иванович. — Я смараю тебе всю сумму; уступи мне только все права на Самсонова. — Как так?
— А так, что до сих пор он принадлежал нам обоим; а впредь он будет исключительно мой.
— Что за фантазие!
— Ну, чтож, идет?
— Идет!
Петр Иванович стер со стола всю свою запись, а затем крикнул:
— Самсонов!
Самсонов показался на пороге.
— Подойди-ка сюда. До сегодняшнего дня y тебя было двое господ: вот Александр Иванович да я. Теперь мы заключили с ним полюбовную сделку: он уступил мне все свои права на тебя.
Сумрачные еще черты молодого камердинера просветлели.
— Так-ли я уразумел, сударь? У меня будет один всего господин — ваша милость; а y Александра Иваныча один Ермолаич?
— О Ермолаиче y нас речи не было; он остается при том, при чем был. Но ты, понятное дело, не должен отказываться помогать иногда старику.
— Да я со всем моим удовольствием.
— А так как над тобой нет отныне уже другой власти, опричь моей, то я разрешаю тебе обучиться и грамоте, и письму, и счету.
Самсонов повалился в ноги своему единственному теперь господину.
— Ну, это ты уже напрасно, этого я не выношу! — сказал Петр Иванович. — Не червяк ты, чтобы пресмыкаться. Сейчас встань!
— За это слово, сударь, блогослови вас Бог! — произнес глубоко-взволнованный Самсонов и приподнялся с полу. — Мы хоть и рабы, а созданы тоже по образу Божию…
— Ну, вот, и пожинай теперь свои плоды! — заметил брату по-французски Александр Иванович. — Он считает себя настоящим человеком!
— А что-же он по твоему — животное? — отозвался на том-же языке младший брат; после чего обратился снова к Самсонову. — Но учителя для тебя y меня еще нет на примете. Разве послать за приходским дьячком?..
— Да чего-же проще, — насмешливо вмешался снова Александр Иванович: — отправь его в des sciences Академию: там учеными мужами хоть пруд пруди.
— А чтож, и отправлю, — идее вовсе не дурная, — только не к немцам-академикам, а к русскому-же человеку, секретарю Академии, Тредиаковскому. Он обучал русской грамоте ведь и принца Антона-Ульриха.
На этом разговор был прерван резким звонком в передней: то были ожидаемые Шуваловыми партнеры, и весь интерес приетельской компании до самого рассвета сосредоточился уже на «капитальном» вопросе: ляжет-ли такая-то карта направо или налево.