Под немецким ярмом

— Оставь… Я еще подумаю…

Весть об этом, понятно, ни для кого из придворных не осталась тайной.

— Вот видите ли, ваше высочество! — заликовала Лилли. — Государыня меня тогда услышала. Помяните мое слово: регентшей будете вы!

— Уж право, не знаю, радоваться ли мне этому или нет! — вздохнула принцесса. — В государственных делах я ничего не смыслю…

— Вместе мы как-нибудь в них и разберемся, — заметила Юлиана. — А останься все управление в руках Бирона, так нам с вами совсем житья бы уже не стало.

Тут вдруг явился камергер принца-наследника, граф Миних-сын.

— А я к вашему высочеству посредником от герцога курляндского.

— Что же ему еще от меня нужно? — удивилась Анна Леопольдовна.

— Вопрос о регентстве все еще висит на воздухе.

— Да я-то тут причем?

— Без регентства государство остаться не может. Так вот не соблоговолите ли вы, для ускорение дела, просить также герцога принять на себя регентство, а потом сказать об этом и ее величеству.

— Да что он с ума, видно, сошел! — вскричала Юлиана. — Чтобы принцесса сама же просила его отнять y нее власть?

— Власти я не ищу, отозвалась с своей стороны принцесса. — Но в государственные дела я не мешаюсь, а предложение герцога нахожу по меньшей мере странным. Жизнь моей тетушки хотя и в большой опасности, но, с Божьей по мощью, она может еще поправиться.

— Так ему, значит, и передать?

— Так и передайте.

Бирон на этом, однакож, еще не успокоился. На следующее утро перед Анной Леопольдовной предстала целая депутацие высших сановников с тем же предложением. Но ответ им был тот же. Тогда временщик решился на последнюю меру — лично уговорить государыню, и что ему это наконец удалось, доказывало то, что вслед за тем, 16-го октября, Остерман был снова вызван на аудиенцию к императрице. Оставался он y нее с полчаса времени, а когда вышел, то обявил ожидавшему его Бирону, что декларацие ее величеством, слава Богу, подписана и положена камерфрау Юшковой на хранение в шкатулку с дрогоценностями, стоящую около царской кровати, а также что государыне блогоугодно теперь же видеть принцессу Анну с принцем-супругом и цесаревну Елисавету. Возвратилась Анна Леопольдовна оттуда в свои собственные покои вся в слезах.

— Государыня вас еще узнала? — спросила Юлиана.

— Узнала… Она была так ласкова и со мной, и с цесаревной… Герцог обещал ей, что отказу нам ни в чем не будет…

— А вы так и поверили его обещанию?

— Если он его не сдержит, то это будет на его совести.

— Да y этого изверга разве есть совесть! И вы ничего не возражали?

— Где уж тут было возражать! Доктор Фишер сейчас только сказал мне, что сегодня тетушке немножко легче, потому что Остерман своей аудиенцией приподнял ее нервы; но что за этим наступит реакцие, и завтра все будет уже кончено.

Лейб-медик оказался прав. На другой день, 17-го октября 1740 года, y умирающей отнялась левая нога, а к вечеру начались предсмертные конвульсии. Когда принцесса с супругом и цесаревна пришли к ней в последний раз проститься, государыня была еще в сознании. Блогословив их поочередно, она послала за своим духовником с певчими и за высшими придворными чинами. Первым подошел старик Миних, и она его еще узнала.

— Прощай, фельдмаршал… — был ему ее последний привет.

Началось соборование, а когда дыхание ее окончательно прекратилось, двери опочивальни открылись настежь для всех желающих поклониться ее праху. Среди общих всхлипов и воплей обращала на себя внимание не столько принцесса, мать наследника престола, тихо плакавшая в углу, сколько герцог-регент, который в искренней, казалось, горести рыдал громче всех и метался по комнате, как полоумный. Впрочем, уже через пять минут он настолько оправился, что мог выйти в смежный зал и предложить генерал-прокурору князю Трубецкому прочесть вслух всем собранным там сановникам декларацию о назначении его, герцога, регентом.

Недолго погодя, еще до полуночи, заунывный звон со всех городских колоколен возвестил населению столицы, что блоговерная царица Анна иоанновна отошла от сей жизни в вечную, — отошла на 11-м году своего недоброй памяти царствование и всего 3 месяца и 20 дней спустя после своего даровитейшего подданного, безвременно погибшего Волынского.[1]

Конец.