Третий ангел

2.

...В трёх верстах от Слободы на Каринской заставе царя ждали. Полсотни ближних опричников, все на высоких гнедых конях окружили Ивана, кричали «Гойда!», весело скалили зубы. Царь вылез из кареты, сел верхом на любимого коня и вновь почувствовал себя как в первые опричные годы. После настороженной, запуганной Москвы он снова был среди своих! Гикнув, царь поскакал впереди всех, и вскоре ворвался в слободу, запруженную встречающим его народом.

За шесть опричных лет Александровская слобода расстроилась, узкая просека, ведущая к ней, превратилась в широкий тракт. Старое великокняжеское охотничье село, став царской резиденцией, притянуло к себе много всякого люда. На высоком месте выросла неприступная крепость, окружённая каменной стеной и широким рвом, заполненным стоячей водой. Блестит золочёным куполом Успенский собор, рядом государев двор в три этажа с узкими бойницами окон. От двора бревенчатая мостовая ведёт к присутственным местам, где заседает опричная дума. Тут же палаты ближних государевых помощников. Над всем этим возвышаются две сторожевые башенки, соединённые на высоте галереей. По ней день и ночь ходит бдительная охрана, сверху обозревая лесные дали.

Вечером царь давал пир для своих. Хотя по причине траура не было скоморохов и гудошников, за столами было весело, ели много, пили и того больше. Царь ласково оглядывал верных, посылал то одному, то другому лучшие куски. В чести нынче были Афоня Вяземский, Алексей Басманов, жирный кусок с царского стола неожиданно получил Малюта Скуратов, которого раньше даже не звали за общий стол. Обнесённым остался царский шурин Мишка Черкасский, сидел темнее тучи.

Но чаще всего взор царя обращался к Федьке Басманову. Златовласый красавец нарядился к ужину как павлин, презрев осеннюю прохладу, надел лёгкий лазоревый опашень под цвет ярко-синих глаз, сверху небрежно набросил вишнёвую в тон губам епанчу. Ожерелий, кружев и запястий было навешано на Федьке больше, чем на московской боярышне. Благоухая благовониями, Федька ничего не ел, бросал на царя томные взоры. Об их греховной связи знали все, но шутить на эту тему не смели. Все помнили, как в самом начале опричнины подвыпивший князь Овчина-Оболенский, задетый Федькиным высокомерием, брякнул во всеуслышание: «Чем хвалишься, Басманов? Мы царю трудами служим, а ты жопой». Хохот грянул, да вскоре утих. Федька побежал жаловаться царю, и спустя малое время изуродованное тело Овчины уже валялось на заднем дворе. Так что с Басмановыми лучше не ссориться. К тому же женоподобный Федька едва ли не лучший рубака среди опричников и в драке спуску не даёт никому. Даром что красавец, а душой чёрен и мстителен. Недавно князь Телятевский вздумал с Федькой местничать. И что? За неделю до разбора вдруг ни с того ни с сего взял и помер Телятевский.

В полночь царь покинул пир. Ближние проводили его до опочивальни. Отпустив всех, царь придержал за пояс Федьку, легонько втолкнул в полумрак опочивальни. Здесь с наслаждением принюхался к медовому запаху Федькиных кудрей. Шепнул, целуя в маковку: «Ну что, пряник, заждался?»