Из любви к искусству

И Махтано снова переключился на свое — теперь уже на рассказ о сегодняшних и будущих лекциях и семинарах.

Все время до самого чая они провели в гостиной, обсуждая прошедший день и строя нехитрые планы на завтра. Нэрданель по большей части слушала и кивала, размышляя, а потом сходила в студию за альбомом и карандашами и принялась делать наброски. Смутный зуд, вызванный сегодняшними событиями и разговорами, требовал чего-то — какой-то новой интересной и перспективной работы, идеи. Нужна была эта идея… Нэрданель в задумчивости пыталась нащупать ее, покрывая страницу альбома зарисовками — лицами отца, матери, Ториэль и, наконец, Финдис.

«А что, — подумала она, рассматривая скопление белокурых головок — улыбающихся, задумчивых, пойманных на полуслове, удивленных, внимательно слушающих, — можно попробовать».

Написать полноценный портрет принцессы маслом на холсте — это казалось стоящей задачей. Она знает Финдис, ее характер, она видела другие ее портреты, написанные признанными мастерами. Она должна попробовать сделать по-своему, почерпнув что-то в образцах, но не пытаться копировать их — то, о чем говорил отец, но чего у нее упорно не получалось.

Наутро она поднялась рано, плотно — опять же по совету отца — позавтракала и заперлась в студии. Матери было строго настрого запрещено отвлекать, и та нехотя, но согласилась. Прежде чем взяться за холст и уголь, предстояло определиться с позой, ракурсом, выражением лица. Нэрданель изрисовала еще несколько листов маленькими набросками, затем большими, пока не выбрала — пойманная вполоборота Финдис оглядывалась на зрителя, словно окликнутая им. Губы слегка приоткрыты, глаза открыты широко, а рука непроизвольно тянется к обманчиво небрежно подколотым волосам. Это было естественное движение и естественное выражение лица, которое Нэрданель подметила во время их прогулки по «дикому» саду. Она часто подмечала так позы, гримасы, интересные тени на лицах, словно запечатлевая их в памяти, и потом мысленно перебирала, будто листала альбом.

На угольный набросок ушел чуть ли не весь оставшийся день, но в конечном итоге она его отвергла. Потребовалось еще время, и к тому моменту, когда пора было опомниться и спуститься в гостиную, с холста строго и величественно смотрела другая Финдис — принцесса в высоком кресле с крупными локонами на плечах и тяжелой драпировкой за спиной. Примерно такой ее рисовала Нэрданель в библиотеке, и на полноценном портрете именно такой она смотрелась бы правильнее и привычнее. На следующий день Нэрданель продолжила, и на следующий тоже. Нинквэтиль относилась к этому творческому порыву с молчаливым осуждением, а явно поставленный ею в известность Махтано при каждом удобном случае норовил пуститься все в те же разглагольствования о порядке, распорядке и правильном питании. Он всегда был рационален и последователен в суждениях. Нэрданель не слушала его с очень внимательным видом.

Проблема красок озаботила ее уже с момента начала работы над портретом. Собственно, эта проблема возникала из раза в раз: она садилась писать, делала основу — неизменно хорошую, удовлетворяющую — а затем все портила. И дело было не в скверной технике или безвкусных сочетаниях цветов. Нет. Что-то происходило с лицами, живыми и выразительными в монохромности, когда цвет загадочным образом будто бы крал у них жизнь, превращая в плоские яркие картинки.

Отец возражал:

— Ты сочиняешь. То есть, конечно, замечательно, что в тебе есть критическая жилка, далеко не каждый мастер способен трезво оценить свою работу и не впасть в самолюбование. Вот например… Впрочем, не о нем. Посмотри, как хорошо ты делаешь переходы цветов, какой естественный здесь тон кожи, какие сочные блики…

Отец всегда ее хвалил, мать тоже, король Финвэ, другие друзья отца и подруги матери, приходившие на ужины или дневной чай… Но это было не то. Нэрданель не хотела слышать, что правильно изобразила румянец и складки драпировки.

— Я пройдусь. Возможно, буду вечером, — сказала она, плюнув, наконец, и спустившись вниз.

Отложенная сенсация — портрет, уже испорченный первым слоем краски, остался сохнуть в запертой студии. Нэрданель решила, что им стоит отдохнуть друг от друга. Она переоделась из рабочего балахона в неброское темно-зеленое платье для прогулок, накинула пальто, тщательно убрала волосы под шляпку с вуалеткой и вышла из дома.

На улице было совсем не жарко. Ранняя осень в Тирионе постепенно уступало место осени зрелой. Если буквально недавно, в день их с Финдис встречи во дворце погода была теплой и по-летнему ясной, то сегодня небо всерьез хмурилось, и по улицам Туны сорвавшимся псом носился ветер. Нэрданель пожалела, что, погруженная в свои мысли, не подумала захватить зонт, но теперь уж не стала возвращаться — понадеялась на удачу.

Она шла вдоль Большой Мастеровой, привычно разглядывая фасады домов и зная, что ноги сами выведут ее к всегдашнему маршруту, он окончится на площади. На улицах было пустовато: в разгар дня мастера занимались своей работой, слуги суетились по дому, а знатные леди пили чай друг у друга в гостях. Навстречу ей попалось несколько стаек мальчишек, то ли спешащих на занятия, то ли удравших с них. Извозчики, подремывающие с поднятыми воротниками на лавках своих колясок, при виде одинокой ниссэ приподнимались и молодцевато оправляли вожжи, но она отводила глаза или качала головой. Несмотря на усиливающийся ветер возвращаться домой не хотелось.

Наверное, стоило дойти до «Лиссэ» и взять свою обычную чашку дымящегося шоколада и что-нибудь к нему. Потом можно заглянуть в магазинчик при «Нолмэ» и полистать каталог новинок… Нэрданель остановилась на углу Валимарского бульвара и окинула взглядом ансамбль площади. Уже отсюда слышался настырный шепот фонтана, его не могли заглушить ни ветер, ни голоса, ни лошадиный цокот, ни скрип колес — каким бы сонным не был город, на вершине Туны всегда царила оживленность и кипучая деятельность. Как всегда, площадь распахивалась перед взором во всю свою величину, но сегодня на фоне свинцового пасмурного неба белоснежные стены ее зданий казались особенно контрастными и яркими.

Нэрданель нашла взглядом вывеску кондитерской, фигуру официанта, суетящегося возле столиков на улице — он поглядывал на небо, явно занятый мыслями о возможном дожде. Утвердившись в принятом решении, Нэрданель неторопливо зашагала в его сторону, поглядывая на окна зданий и витрины ателье и дорогих магазинов, где выставлялись украшения, шляпки, готовое платье. Иногда она останавливалась, чтобы отражение ее фигуры в начищенном стекле наложилось на красующийся в витрине манекен, затем шла дальше. Соблазн зайти однажды и примерить что-нибудь изящное или экстравагантное почти всегда заканчивался мыслями о реакции услужливых продавщиц. Последняя ее покупка, по такому вот порыву сделанная в ненормально дорогом магазинчике в верхних переулках Северного склона, оставила неприятный осадок, а сама шляпка до сих пор лежала на шкафу напоминанием о том позоре.

— Пятьдесят лауров, — с умело нарисованной улыбкой озвучила фантастическую сумму в меру услужливая продавщица и поставила на прилавок элегантную шляпную коробку. — Может, что-то еще? Щетки для волос, для платья, перчатки, вуалетки или… — И она приглашающим жестом указала на открытые полки шкафчика у себя за спиной.

«Финилма: новейшие красящие составы для любых волос. 100% исправление цвета и выравнивание тона». Высокие коробочки разных оттенков черного, платинового и золотистого блонд стояли в два аккуратных ряда и недвусмысленно намекали, какие именно тона и цвета ими следует исправлять.

— Нет, спасибо, — проблеяла тогда Нэрданель, выложила деньги и, сцапав покупку, спешно удалилась.

Позднее вечером она лежала в постели с подушкой на голове и думала, не встать ли за ножницами и не избавиться от ненавистной рыжей копны. Но это, конечно, было постыдное ребячество.

Дурацкие воспоминания не улучшили ее настроения, поэтому чашка шоколада и большой треугольник шоколадного торта не принесли желанной радости. Она с тоской гоняла по тарелочке красивую в своем глянце пьяную вишню и не смотрела в сереющее непогодой окно.

— Мам, ну мам! Ну пойдем сначала смотреть поход! Маам!..

Нэрданель оторвала взгляд от остатков торта и взглянула на улицу. Мимо ее окна прошли молодая женщина с мальчиком: тот с жаром говорил и одновременно тянул мать за руку. Видно, предмет просьбы был так важен, что затмил даже призывно выставленные в витрине сладости.

— Да сколько же можно! Ты же видел это тысячу раз! Пойдем лучше смотреть…

Куда именно предложила отправиться сыну молодая женщина, Нэрданель уже не услышала. А вот чего хотел сам мальчик, поняла сразу. Задумалась на пару минут, затем прямо пальцами в сетчатых перчатках отправила в рот вишню, оставила рядом с тарелочкой двадцать тьелпинов и два сверху и вышла из кондитерской.

В Центральном зале Музеона, виднеющемся в проеме дверей дальше через холл, среди шатров и одетых в шкуры манекенов носились дети. Нэрданель вроде бы узнала мельком виденного мальчика, но не пошла проверять — Великий поход ее не очень интересовал. Вообще-то она не ходила в Музеон, когда всерьез бралась за новую картину, тому было несколько причин. Ей не хотелось копировать, пусть даже не нарочно, не хотелось подсматривать идеи и, что тоже важно, не хотелось распылять свои переживания. Созерцание скульптур мастера Маньярмо или полотен мастеров Равендо, Энвиньэро и Антарно требовало эмоциональных сил, и Нэрданель не без оснований опасалась, что не сможет работать, если будет все время возвращаться мыслью к этим образцам и своему восхищению ими. Правда, она так и не дошла еще раз до выставки мастера Ф., но сейчас воспоминания о нем вызывали у нее чувство стыда и неловкости. Повторный визит она решила отложить. Но насчет Музеона в целом решила рискнуть — все равно. Что так, что эдак толку от ее потуг было мало. Может, хотя бы с тысячной попытки она найдет ответ на вопрос, каким именно путем следует двигаться, чтобы отыскать, как говорит отец, «свой собственный стиль».

Могучие мраморные фигуры, величественно восседающие на тронах или, напротив, вырастающие из завитков волн, из пены облаков, из до блеска обтесанных постаментов, встречали гостей Музеона сразу на лестнице на второй этаж. Нэрданель медленно поднималась мимо них, мысленно приветствуя, как старых знакомых. Какие-то ей нравились особо, и она всегда задерживалась возле них; некоторые, например, зловещую фигуру Судии в накинутом капюшоне и со зрачками из черного мрамора, всегда проходила, отвернувшись. За лестницей налево начиналась двойная галерея, тоже посвященная скульптурному искусству, а все остальное крыло отвели под живопись. Нэрданель собиралась пройти сразу туда, но путь ей преградили дети.

Целая группа — судя по всему, самая младшая, может даже, подготовительная из какой-то очень приличной школы на Северном склоне — толпилась вдоль кавалькады «Охоты» и не оставляла шансов протиснуться без риска показаться невежливой. Детишки с разинутыми ртами слушали распинающегося мастера, а пять матерей разместились полукругом и глядели — кто в окна, кто на своих чад, а кто по сторонам. Когда Нэрданель приблизилась, надеясь, что стоящая с краю низенькая бледная леди посторонится и уступит дорогу, та только холодно взглянула и сразу отвернулась.