Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года

ВВЕДЕНИЕ

Революцию 1917 г. невозможно представить без звуков «Марсельезы» и красных флагов. И их не следует воспринимать лишь как колоритную деталь, украшающую повествования мемуаристов и историков об этом сложнейшем политическом процессе.

Основной вопрос всякой революции — вопрос о власти. Справедливость этого утверждения, казалось бы, подтверждается обилием монографий различных историков, приверженцев самых разных политических взглядов, сторонников всевозможных исследовательских подходов. В центре их внимания — институты власти (Временное правительство, военное командование, Советы, комитеты) и основные участники борьбы за власть, прежде всего крупнейшие российские политические партии и их лидеры. Именно такие сюжеты освещены в большей части томов гигантского собрания книг, посвященных Российской революции.

Однако можно ли термин «власть» понимать только как власть государственную? Даже применительно к мирным, «нормальным» периодам истории подобный подход вызывает серьезные возражения, но тем с большой осторожностью следует относиться к феномену власти революционных эпох. Саму революцию можно охарактеризовать как специфическое состояние власти, при котором государственность находится в особом, «расплавленном» состоянии. Соответственно, политические институты эпохи революции невозможно описать с помощью понятий конституционного права, так как они весьма отличаются от элементов стабильных политических систем. Например, в период революций довольно сложно отличить политические институты от политических организаций, на это справедливо указывают историки революции[1]. Общественные организации нередко присваивают себе полномочия государственной власти, иногда и преобразуются в государственные структуры нового строя, а некоторые неустойчивые политические образования, созданные революцией, присваивают себе новые функции, формализуют свою деятельность, «застывают» и служат основой создания новой государственности. Структуры специфического гражданского общества эпохи революции присваивают себе полномочия органов государственной власти, что и создает предпосылки для гражданской войны.

Если власть — это способность проводить свои решения с помощью насилия, закона и авторитета, то возможности старых властвующих элит в период революций представляются весьма ограниченными; государство перестает быть единственным источником права, появляются конкурирующие центры правотворчества, претендующие при этом на монополию. В этот период в стране действует несколько параллельных правовых систем, каждая из которых считает себя легитимной. В результате общество оказывается в различных правовых измерениях.

Революция, даже «мирная», предполагает применение силы. Однако именно тогда государство и теряет свою монополию на насилие, появляются альтернативные военные и полицейские формирования, которые часто бросают открытый вызов центральной власти. Да и собственные силовые структуры государственным органам власти приходится постоянно убеждать в законности своего права на использование насилия. Особенно ярко это проявилось в ходе Российской революции 1917 г. К тому же многие либеральные министры первых составов Временного правительства были первоначально принципиальными противниками использования властью насилия, и лишь в ходе революции они постепенно и не без труда меняли свои взгляды. Некоторые министры-социалисты также высказывали подобные идеи. Так, еще в середине мая 1917 г. военный и морской министр А.Ф. Керенский провозгласил в Севастополе: «Товарищи, легко управлять дикарю. Он думает, что достаточно для этого иметь палку, и всякий с палкой будет капралом… Временное правительство раз и навсегда отказалось от всех способов, которые могут напомнить способ управления царей. Мы предпочитаем погибнуть, но к насилию мы не прибегнем»[2]. Конечно, в заявлениях такого рода содержалась известная доля лукавства: даже если бы Временное правительство и решилось сделать ставку на силу, его реальные возможности воплотить подобный курс в жизнь были весьма ограничены. Отсутствие силы Керенский пытался восполнить укреплением своего авторитета.

Действительно, в условиях революции важнейшим источником власти становится именно авторитет. Власть как никогда зависит от общественного мнения, быстрые и непредсказуемые колебания которого приобретают значение важнейшего политического фактора. Власть должна постоянно доказывать свою легитимность: она заключает, расторгает и перезаключает общественный договор чуть ли не ежедневно. Соответственно, для понимания особенностей функционирования власти в эти периоды необходимо изучение массового сознания. Важность этого подхода была осознана рядом историков. В российской историографии первая важная попытка подобного исследования была предпринята Г.Л. Соболевым, изучавшим революционное сознание рабочих и солдат Петрограда[3]. Однако содержание его работы значительно шире обозначенной заголовком книги темы: речь в ней идет не только о массовом политическом сознании, но и о политической культуре революционной эпохи. И это совершенно оправданно.

Представление о феномене политической культуры появилось одновременно с возникновением науки о политике, утверждается даже, что это лишь новый термин для весьма старой идеи. Так, в некоторых работах, посвященных истории изучения политической культуры, изложение начинается с характеристики работ Платона. Словосочетание же «политическая культура» ввел, по-видимому, И.Г. Гердер. В России оно появилось значительно позже. Во всяком случае в книге В.В. Ивановского «Вопросы государствоведения, социологии и политики», изданной в Казани в 1899 г., этот термин уже встречается, хотя автор, употребляя его, имеет в виду лишь политическое воспитание и образование. В начале XX века словосочетание «политическая культура» использовали российские авторы М. Острогорский, В. Миров, А. Рыкачев, П. Струве. Для последнего этот термин имел особое значение, он использовал его неоднократно. Это словосочетание употреблял в 1920 г. и В.И. Ленин[4].

Однако специальный термин «политическая культура» стал широко употребляться в научных исследованиях лишь с 60-х гг. XX в. Он был введен в научный оборот американским политологом Габриелем Алмондом в 1956 г., и стал особенно популярным после публикации книги, написанной им в соавторстве с Сиднеем Вербой[5]. Согласно Алмонду, каждой политической системе свойственна определенная политическая культура, определенный образец ориентаций на политическое действие. В качестве элементов политической культуры он выделял восприятие различных аспектов политической жизни на уровне знаний и представлений, эмоциональный настрой (политические симпатии и антипатии) и оценочное (нормативное) отношение к политическим явлениям и структурам. Термин «политическая культура» сразу же начал активно применяться специалистами разных областей обществознания и использовался столь широко и вольно, что вскоре можно было уже говорить о злоупотреблении «модным» понятием. Оно оказалось необычайно востребованным, заполнило известный терминологический вакуум, образовавшийся в различных дисциплинах. Интерес к этой проблематике стимулировался необходимостью изучения дестабилизированных политических режимов, сопутствующие процессы было невозможно описать, лишь исследуя формальные политические институты. Соответственно, создание понятия «политическая культура» вводило в анализ политических систем элементы антропологии культуры. При этом единое понимание термина «политическая культура» до сих пор отсутствует — различные исследователи понимают его совершенно по-разному. Эта многозначность, «размытость» служит косвенным доказательством популярности, востребованности данного понятия[6].

В силу указанных выше причин изучение политических культур и субкультур необычайно важно для историков революций: в эти периоды политические институты «расплавленной государственности» распадаются, порой почти растворяются в политической культуре, и в то же время создаются условия для «застывания», «кристаллизации» новых политических культур и субкультур, создания на их основе других политических институтов, нового политического строя. Возникающие политические системы несут глубокий отпечаток политико-культурных конфликтов революционного времени. Изучение политической культуры помогает также понять крайне важный для эпох революций процесс перехода от психологии индивидуумов к действиям коллективов. Наконец, политическая культура оказывает необычайно сильное воздействие на общественное мнение, на отношение к текущим политическим процессам. Иногда ценности политической культуры могут иметь столь большое значение для индивидуума, что он стремится к искаженному восприятию политической реальности, чтобы любой ценой сохранить эти ценности.

У историков Российской революции 1917 г. существует особый стимул к изучению политической культуры, политических символов и политических ритуалов. Дело в том, что эти сюжеты давно уже привлекают внимание известных исследователей Французской революции XVIII в., достаточно вспомнить классические исследования Альбера Матьеза, появившиеся еще в начале XX в.[7] Новый импульс изучение этой темы получило в 70-е и 80-е годы минувшего столетия, когда были созданы, например, интересные исследования, посвященные празднествам Французской революции, образам Марианны[8].

Следует признать, что и русскими, и зарубежными историками Российской революции 1917 г. в изучении данной проблематики сделано значительно меньше. Исключение составляют несколько работ. Прежде всего это уже упомянутая монография Г.Л. Соболева. Большое значение имеет новаторская работа американского исследователя Р. Стайтса, который рассмотрел различные аспекты истории культуры эпохи революции[9].

Изучению политических символов эпохи революции посвящены исследования П.К.Корнакова. Жаль, что его замечательная диссертация о знаменах 1917 г. до сих пор не нашла своего издателя, лишь отдельные ее фрагменты публиковались в виде статей. Исследователь выявил большое количество знамен и флагов в различных архивах и музеях, во многих случаях тщательно восстановил историю их создания и преобразования[10].

Для рассматриваемой темы большое значение имеют труды Н.А. Соболевой и В.А. Артамонова, посвященные истории российской государственной символики. С.А. Солнцева, опираясь на архивные источники, рассматривала вопрос о том, как Февральская революция повлияла на военную символику[11]. Так же представляет большой интерес богато иллюстрированная книга В.П. Лапшина, посвященная художественной жизни Москвы и Петрограда в 1917 г.; в ней рассматривается влияние революционных событий на изобразительное искусство[12].

Изучению политической культуры и языка эпохи революции уделяет немалое внимание в своих работах и британский историк О. Файджес[13]. Совместно с автором настоящего исследования он подготовил и книгу, специально посвященную языку и символам Российской революции[14]. Кроме того имеется целый ряд работ, посвященных празднествам революционной России, правда, основное внимание в них уделяется большевистскому этапу революции[15].