Против зерна: глубинная история древнейших государств

Самым главным подарком для варваров, который преподнесло им появление государств, стала возможность не грабить их, а торговать с ними. Поскольку государства были крайне ограничены с агроэкологической точки зрения, их выживание зависело от множества продуктов за пределами аллювиальных равнин. Государственные и безгосударственные народы оказались естественными торговыми партнерами. По мере роста населения и богатства государств расширялись и их коммерческие обмены с жившими по соседству варварами. В I тысячелетии до н. э. наметился взрывной рост морской торговли в Средиземноморье, который в геометрической прогрессии увеличил объемы и доходность торговли. Соответственно, значительная часть «варварской экономики» была связана с поставками на рынки равнин необходимых государствам товаров и сырья, причем большая их доля экспортировалась в другие порты. В основном варвары поставляли государствам домашний скот в самом широком смысле слова: крупный рогатый скот, овец и, прежде всего, рабов. В обмен они получали ткани, зерно, изделия из железа и меди, керамику и ремесленные предметы роскоши – большая их часть также была товарами «международной» торговли. Группы варваров, которые контролировали один или несколько главных торговых путей (обычно судоходную реку) крупного равнинного государства, получали огромные доходы, и их поселения превращались в центры роскоши, талантов и, если хотите, «цивилизации».

Грабежи и торговля с государствами делали экономическую деятельность пограничий более жизнеспособной и прибыльной, чем она была до появления государств. Однако грабежи и торговля не были альтернативными способами присвоения ресурсов – как будет показано ниже, они эффективно сочетались, имитируя определенные формы государственности. Варварская география и экология

«Варвары» – это однозначно не культура и тем более не ее отсутствие. Не являются они и «этапом» исторического или эволюционного развития, вершина которого – жизнь в государстве в качестве налогоплательщика согласно историческому дискурсу Рима и Китая об инкорпорации. Для римского императора эта жизнь означала изменение статуса с племенного (дружелюбного или враждебного) на «провинциальный» и в конечном итоге на римский, а для ханьской империи – с «сырого» (враждебного) на «приготовленный» (дружелюбный) и в конечном итоге на ханьский. Промежуточные этапы «провинциальный» и «приготовленный» были особыми типами административного и политического включения в состав государства, за которыми, в идеальном случае, следовала культурная ассимиляция. Со структурно-диагностической точки зрения слово «варварский» проще понять, противопоставив его государству или империи. Варвары – это люди, живущие по соседству с государством, а не в нем. По выражению Бронсона, они «заглядывают в государство, не находясь в нем»[221]. Варвары не платили налоги, а если и находились с государством в каких-то фискальных отношениях, то речь шла о коллективной уплате дани.

Описывать государственную географию и экологию в древнем мире относительно легко, опираясь на аграрные и демографические требования государственного строительства. Государства возникали только на плодородных увлажненных пойменных почвах. До второй половины I тысячелетия до н. э., когда большие парусные корабли начали перевозить крупные грузы на значительные расстояния, государствам приходилось жестко контролировать свой зерновой центр. Варварскую географию и экологию намного сложнее описать столь же кратко, потому что она представляет собой объемную и остаточную категорию, по сути, объединяющую все географические зоны, что не подходят для государственного строительства. Обычно к варварским зонам относят леса и степи, но на самом деле практически любая труднодоступная территория, непроходимая или бездорожная, не подходящая для интенсивного земледелия, могла быть названа варварской. Иными словами, нерасчищенные густые леса, болота, топи, дельты рек, торфяники, пустыни, (вересковые) пустоши, засушливые районы и даже море были отнесены государственным дискурсом в категорию варварских зон. Если переводить их буквально, то множество этнонимов оказываются описаниями географических особенностей народов по версии государственного дискурса: «горные люди», «жители болот», «лесные люди», «народы степей». Единственная причина, по которой кочевые скотоводы степей, горные и морские народы часто упоминаются в государственном дискурсе о варварах, состоит в том, что они не только были вне зоны досягаемости государства, но и обычно представляли для него военную угрозу.

Символическим, а часто и реальным пределом государственного влияния была граница, возведенная между «цивилизацией» и «варварами». Первой великой стеной подобного типа стала 250-километровая «стена земли», воздвигнутая примерно в 2000 году до н. э. между Тигром и Евфратом по указу шумерского царя Шульги. Хотя обычно ее описывают как стену, призванную предотвратить вторжения варваров-амореев (с этой задачей она не справилась), Энн Портер и другие исследователи считают, что ее дополнительной задачей было удержание земледельцев-налогоплательщиков южной Месопотамии внутри ее радиуса[222]. Для ранней Римской империи варвары «начинались» на восточном берегу Рейна, и эту границу римские легионы не отваживались переходить после разгромного поражения в битве при Тевтобургском лесу в g году. Балканы, «край гор и долин, пересеченный бесчисленными ручьями, с несколькими большими равнинами», также были отделены границей укреплений (римскими пограничными валами)[223].

Варварская география соответствует характеристикам варварской экологии и демографии. Как остаточная категория, она описывает способы хозяйствования и расселения, отличные от принятых в зерновом центре государства. В шумерском мифе богиню Аднигкиду увещевают не выходить замуж за бога-кочевника Марту, потому что «он тот, кто живет в горах <…>, кто посеял много распрей <…>, он не ведает покорности, ест сырую пищу, у него нет дома, он не будет предан земле после смерти <…>». Вряд ли найдется более выразительное зеркальное отражение зернового земледельца, ведущего в своей домашней усадьбе жизнь государственного подданного[224]. В Ли цзи («Книге установлений») династии Чжоу варварские племена мясоедов (в сыром или приготовленном виде) противопоставлены цивилизованным приверженцам «зернового питания». Для римлян отличие их зерновой диеты от галльского рациона из мясных и молочных продуктов было основанием претензий на цивилизованный статус. Варвары были рассеяны и высоко мобильны, жили в небольших поселениях. Они могли быть подсечно-огневыми земледельцами, скотоводами, рыболовами, охотни-ками-собирателями, просто собирателями или мелкими грабителями-торговцами. Они даже могли сажать зерновые и потреблять их в пищу, но, в отличие от подданных государств, злаки вряд были их основным продуктом питания. Благодаря мобильности, разнообразным источникам пропитания и рассеянию они были неподходящим материалом для присвоения и государственного строительства, и по этой причине их называли варварами. Перечисленные характеристики имели разную степень выраженности, и это позволяло государству отличать варваров, что были кандидатами на оцивили-зовывание, от варваров, что категорически для него не подходили. С точки зрения Рима кельты, которые расчищали землю, выращивали немного зерна и строили торговые города (оппидумы), были варварами «высокого качества», а мобильные группы охотников без института вождей считались совершенно безнадежными. Как и кельтские оппидумы, варварские сообщества могли быть иерархичными, но, как правило, их иерархии не основывались на наследуемой собственности и были менее дифференцированными, чем иерархии аграрных царств.

Превратности географии приводили к тому, что центральная зерновая часть государства была разбита на районы, скажем, горами и болотами, а значит, в сердце государства могло находиться несколько «неинкорпорированных» варварских зон. Обычно государство обходило или перепрыгивало через эти непокорные зоны, сшивая воедино расположенные по соседству пахотные земли. Например, китайцы различали «внутренних варваров», которые жили в таких изолированных районах, и «внешних варваров» на приграничных территориях. Цивилизационный нарратив древних государств подразумевает или прямо утверждает, что некоторые примитивные сообщества благодаря везению или сообразительности одомашнили зерновые культуры и животных и основали оседлые поселения, а затем сделали следующий шаг – создали города и государства. Они отказались от первобытной жизни ради государства и цивилизации. Соответственно, варвары – это те, кто не совершил переход и остался за пределами городов и государства. После этого великого расхождения возникло две зоны: с одной стороны, цивилизованная зона оседлости, городов и государств, с другой стороны – примитивная зона мобильных и рассеянных по территории охотников, собирателей и скотоводов. Граница между ними проницаема, но только с одной стороны (так утверждает великий нарратив): примитивные народы могут войти в сферу цивилизации, но совершенно немыслимо, чтобы «цивилизованный» человек когда-либо вернулся в прежнее примитивное состояние.

Сегодня, благодаря историческим данным, мы знаем, что эта точка зрения в корне неверна. Она ошибочна по крайней мере по трем причинам: во-первых, она игнорирует тысячелетия плавных и резких переходов туда-обратно между оседлым и неоседлым образом жизни, а также множество их смешанных сочетаний. Постоянные поселения и плужное земледелие были необходимы для государственного строительства, но они были лишь частью огромного множества способов существования, которые можно было использовать или забрасывать в зависимости от ситуации. Во-вторых, сам факт создания государства и его последующее расширение, как правило, были связаны с перемещениями населения. Часть прежнего поселения поглощалась государством, но другая часть, возможно даже большинство, жителей уходили из зоны его контроля. Фактически многие варвары-соседи государства были беженцами, спасавшимися от последствий его строительства. В-третьих, как мы уже видели, после создания государства появлялось не меньше причин для бегства от него, чем для превращения в подданных. Безусловно, как утверждает традиционный нарратив, государства притягивали людей возможностями и гарантиями безопасности, но верно и то, что высокий уровень смертности вместе с бегством из сферы государственного контроля компенсировали тот факт, что рабство, захватнические войны и принудительные переселения были неотъемлемыми инструментами удовлетворения потребности древнего государства в рабочей силе.

Для нашего исследования важно то, что сразу после возникновения государство не только поглощало, но и извергало подданных. Причины их бегства были крайне вариативны (эпидемии, неурожаи зерновых, наводнения, засоление почв, налоги, война и призыв на военную службу) и порождали как постоянный небольшой отток, так и иногда массовый исход. Некоторые беглецы отправлялись в соседние государства, но очень многие, в первую очередь военнопленные и рабы, уходили на периферию, чтобы вести иной образ жизни, т. е. намеренно становились варварами. Со временем все возрастающая доля безгосударственных народов оказывалась не «изначально примитивными» и упорно отказывавшимися вести домохозяйство в пределах государства, а его бывшими подданными, которые приняли решение, пусть и в отчаянных обстоятельствах, держать государство от себя на расстоянии. Этот процесс, детально описанный многими антропологами, включая Пьера Кластра, широко известен и получил название «вторичный примитивизм»[225]. Чем дольше существовали государства, тем больше беглецов они выталкивали на свою периферию. Со временем районы, где концентрировались беглецы, превратились в «осколочные зоны»: их лингвистическая и культурная неоднородность свидетельствуют о том, что они заселялись на протяжении длительного периода разными волнами беглецов.