Против зерна: глубинная история древнейших государств

Я убежден, что в истории был длительный период, измеряемый не столетиями, а тысячелетиями, начавшийся с появления первых государств и закончившийся лишь четыреста лет назад, который можно назвать «золотым веком» для варваров и безгосударственных народов в целом. На протяжении большей части этой эпохи не существовало политического огораживания, характерного для современных национальных государств. Постоянные пространственные перемещения, открытые границы и смешанные хозяйственные стратегии были отличительной чертой этой эпохи. Даже исключительные и обычно недолговечные империи, существовавшие в эту длинную эпоху (Римская, Хань, Мин, а в Новом Свете государства-сверстники майя и инков), не могли помешать широкомасштабным перемещениям населения по своей политической орбите. Сотни мелких государств возникали, недолго процветали и распадались на составные социальные элементы – деревни, кланы или группы. Жившие в тот период люди искусно меняли хозяйственные практики, как того требовали обстоятельства: отказывались от плуга ради леса, от леса – ради подсечно-огневого земледелия, а от него – ради скотоводства. Хотя рост населения способствовал интенсификации хозяйственных стратегий, хрупкость государств, их подверженность эпидемиям и огромная безгосударственная периферия не позволяют говорить о чем-то вроде государственной гегемонии по крайней мере до 1600 года. До тех пор значительная часть мирового населения никогда не видела (обычного) сборщика налогов, а если и видела, то все равно могла сделаться фискально невидимой.

Нет необходимости настаивать на квазипроизвольной дате 1600 года – это примерное окончание великих евразийских варварских волн: морских набегов викингов с VIII по XI век, великого царства Тамерлана в конце XIV века, завоеваний Османа и его непосредственных наследников. Между этими волнами варвары разрушали, грабили и завоевывали сотни мелких и крупных государственных образований и вынуждали миллионы людей переселяться. Варварские волны были и великими рабовладельческими экспедициями: главным призом этих кампаний были не только драгоценные металлы, но и люди на продажу. После 1600 года набеги не столько прекратились, смешавшись с торговлей, сколько стали более фрагментированными. Эдвард Гиббон, сравнительно редкий голос, которому есть что сказать от лица язычников, задался вопросом, остались ли в Европе в конце XVIII века «варвары» (он говорил о берберийских пиратах в Македонии и высокогорных шотландцах, отмечал, что европейцы присоединились к арабам, прочесывая рабовладельческие порты африканского континента в поисках рабов). За пределами Европы и Средиземноморья набеги, торговля и рабовладение оставались основными видами деятельности горных народов в Малайском мире и в высокогорьях Юго-Восточной Азии. По мере того как росли государства и долговечные пороховые империи, возможности безгосударственных народов совершать набеги и контролировать небольшие государства сокращались со скоростью, которая зависела, в первую очередь, от региона и его географии.

Древнейшие государства, благодаря своим торговым возможностям, которые были дополнены набегами и защитным рэкетом, представляли собой качественно новое окружение для безгосударственных народов. Значительная часть мира вокруг них обрела ценность: они могли в полной мере участвовать в новых торговых отношениях, не превращаясь в подданных государств. Случались периоды, когда отказ подданного государства от плуга в пользу скотоводства и собирательства на суше или на море представлял собой одновременно рациональный экономический расчет и стремление к свободе. В подобные моменты соотношение варваров и государственных подданных, видимо, менялось в пользу первых, потому что жизнь на периферии была более, а не менее привлекательной.

Жизнь «поздних варваров» судя по всему была относительно хороша. Их хозяйственные стратегии задействовали несколько пищевых сетей, а будучи рассеяны, они избегали риска исчезновения единственного источника пропитания. Скорее всего, они были здоровее и жили дольше, чем население государств, особенно женщины. Прибыльная торговля предоставила варварам больше свободного времени, тем самым еще увеличив разрыв между собирателями и земледельцами по соотношению отдыха и тяжелого труда. И, наконец, что крайне важно, варвары не подчинялись и не были одомашнены иерархическим социальным порядком оседлого земледелия и государства. Практически во всех отношениях варвары были свободнее, чем знаменитые земледельцы-йомены. Это неплохой итоговый баланс для класса варваров, который якобы был давно сметен волнами истории.

Однако в золотом веке варваров было два глубоко печальных обстоятельства, каждое из которых напрямую связано с экологически детерминированной политической фрагментацией их жизни. Несомненно, большинство товаров, которые варвары привозили в торгующие с ними государства, составляли представители безгосударственных народов, которых продавали в рабство в государственных центрах. Эта практика была столь широко распространена в материковой части Юго-Восточной Азии, что возникла своего рода хищническая цепь, в которой лучше стратегически расположенные и более мощные группы варваров совершали набеги на своих более слабых и рассеянных соседей. Таким образом, варвары укрепляли ядро государств за счет своих собратьев-варваров.

Второй печальный аспект новых хозяйственных укладов на периферии, которые поддерживало государство, состоял в продаже ему варварами своих боевых навыков в качестве наемников. Трудно найти древнее государство, которое бы не вербовало безгосударственные народы – иногда оптом – в свои армии, чтобы ловить беглых рабов и подавлять восстания своего беспокойного населения. Наемники из числа варваров внесли не меньший вклад в строительство государств, чем в их грабеж. Систематически пополняя рабочую силу государства рабами, а также защищая и расширяя его своей военной службой, варвары добровольно вырыли себе могилу.