Инфанта (Анна Ягеллонка)

В тот самый день, когда панов сенаторов обманывал заверениями, что вовсе не нужно спешить, что ждать будет терпеливо, пока сейм решит о выезде, король уже бесповоротно решился на побег.

Все приготовления к нему были сделаны.

По чрезвычайному движению и беспокойству на дворе можно было, на самом дел, догадаться о чём-то, и люди подозревали Генриха, но Тенчинский, епископ Карнковский, Зборовский громили тех, что смели даже допустить, чтобы хотел так позорно их обмануть.

Подкоморий был готов клясться за короля, жизнь давать за него; ругал и сопротивлялся, когда ему напоминали о том, что за королём надлежало следить.

Многие действительно были этого мнения.

Тенчинский, который сам никогда не лгал, рыцарское слово которого не было никогда нарушено, рвался к оружию за королевскую честь.

Также Крассовский, приобретённый и убеждённый, защищал Генриха.

По лицу французов можно было читать кто что хотел. Одни из них ходили мрачные как ночь, что, казалось, доказывает, что не ожидают скоро увидеть Парижа, другие бегали, спеша, теряя терпение, казалось, готовятся к дороге. Но некоторые из них могли быть высланы без короля, по правде говоря, многие из них с позволения, а несколько, возможно, без объявления, самовольно выскользнули.

У Седерина теперь было постоянно полно народа, а между Старой Мельницей и Вавелем как бы текло постоянное течение.

Только сам хозяин, казалось, специально показывался в воротах любопытным глазам, чтобы доказать, что ничего не делал и так особенно занят не был.

В течении дня Вилекье и Суврей несколько раз приезжали от него.

Французам, несмотря на это, казалось, что отличные приготовления были в тайне и никто ничего не догадался.

У принцессы в течении всей среды ожидали или посещение короля, или известия от него. Конецкий, однако, объяснял, что он так был занят с панами сенаторами, с французами, отъезжающими в Париж, занят составлением писем, совещаниями, отправкой, что ни минуты свободной не имел.

Поздним вечером, когда уже дамы собирались расходиться, а Анну крайчина отправить на отдых, объявили Талвоща.

Ждал он принцессу, бледный и грустный, как всегда. Она вышла к нему одна.

– Что ты мне принёс? – сказала она, приближаясь. – Наверное, ничего хорошего, и сомневаюсь, чтобы что-то новое. В замке тут сегодня судный день.

– О! И в городе не лучше, – отпарировал литвин, – пожалуй, хуже, потому что тут никто бы не решился говорить, что на рынке громко кричат.

Принцесса с любопытством приблизилась, Талвощ понизил голос.

– Нет сомнения, – сказал он, – что король скоро нас бросит.

– А! Басни это, – прервала Анна. – Был у меня Крассовский, король над этим смеётся и не думает спешить.

– Всё это на наше ослепление говорит и делает, – отозвался Талвощ спокойно. – Вольно вашему королевскому высочеству верить мне или нет, но я знаю о том наверняка, что Седерин королю и его товарищам коней готовит и что, ежели не сегодня, то завтра, ночью выскользнет.

Принцесса Анна сильно возмутилась.

– Мой Талвощ, – воскликнула она, – уж его таким заблуждением и клеветой не годится чернить без доказательства. Этого он не допустит! Этого не может быть!

– Это точно произойдёт, – сказал Талвощ, – я знаю о том лучше, а один способ, чтобы это предотвратить, короля избавить от позора и нас также избавить от боли и стыда – это заранее дать знать панам сенаторам. Я человек маленький, чтобы решаться на это, но не хочу иметь на совести, что, зная, хоть ваше королевское высочество о том не уведомил. Король сбежит…

Анна повторно встрепенулась.

– Не говори мне таких вещей, – сказала она Талвощу, – я давно заметила, что ты сердца к нему не имеешь, значит, легко веришь плохому. Люди плетут…

Литвин усмехнулся.

– А если подтвердится? – спросил он.

Какое-то время Анна стояла задумчивая.

– Если бы это подтвердилось, это взаправду было бы для нас великим несчастьем, но Бог знает, что делает, Ему доверимся. Я уже ничего слушать не хочу, – добавила она, давая рукой ему знак прощания.

– Будь здоров, мой Талвощ.

Литвин поклонился и ушёл.

Несмотря на это согласие с волей Божьей, когда принцесса вернулась к крайчине, горящий на её лице румянец и блестящие глаза, как бы испугом и беспокойством, выдавали, что душа была сильно взволнована.

Крайчина не узнала от неё ничего, потому что та сразу опустилась на колени на молитву.

В четверг в замке после отъезда нескольких французов было спокойней, а ни один новый посол не прибыл.

Предупреждённый король в течении всего этого дня прикидывался бездеятельным и равнодушным, движение около него прекратилось, французы сидели спокойно, некоторые из них спали, на запас, может, чтобы позже могли лучше выдержать бессонницу.

В городе, несмотря на это, раз брошенная весть, что король хочет сбежать, упорно держалась.

Около дома Седерина кружили любопытные, другие заглядывали в замок, искали предлоги, чтобы сюда попасть, подслушать и что-нибудь подсмотреть.

Капитан стражи Лархант, насколько мог и умел, не допускал тут разговора.

В течении всего этого дня Тенчинский почти не отступал от короля. Он как-то тревожился, предчувствовал или его беспокоило, но показывал себя постоянно таким бдительным, недоверчивым, что король под вечер начал ему делать выговоры:

– Мой граф, – сказал он ему, – недоверие по отношению ко мне иным может быть прощено, но не вам. Я дал вам столько доказательств моей дружбы, что вы должны мне немного верить. Откуда это беспокойство? Подозреваете меня?

– Наияснейший пане, – воскликнул Тенчинский, – я имею к вам неограниченное доверие, ваше слово для меня свято… но невольно поддаюсь тому, что меня оружает. В городе царит непередаваемая тревога, сенаторы ей поддались. Шлют ко мне, проведывают, беспокоятся.

Король, который смехом, – потому что ему легко было его показать, – чаще всего отделывался, громко рассмеялся.

– Что за чудачество! – воскликнул он.

Но затем разговор повернулся дивно.

Тенчинский недавно перед этим подарил королю прекрасного коня.

– Очень жалею, что ещё не успел его испробовать, – сказал Генрих, – но на этих дня не имел ни часа свободного. Он выносливый?

– Как все наши и восточные, – воскликнул Тенчинский, – не требуют они избыточных усилий, а часто почти одной водой могут жить, вы должны иметь также под собой кобылу такую выносливую, как они.

Прежде времени король начал зевать, жаловался на усталость, и Тенчинский проводил его в спальню. Тут же его ждала служба. Генрих лёг в кровать. Подкоморий так был ещё неспокоен и встревожен, что в этот день не поехал домой и приказал постелить себе какую-нибудь постель в замке внизу.

До поздней ночи он не мог заснуть, вскакивал потом во сне несколько раз и спозаранку был на ногах.

Но вся эта тревога оказалась напрасной. Король встал в обычный час – ничего не извещало, чтобы подозрения были правдивые.

Тенчинский значительно успокоился.

Другие паны продолжали подозревать и опасаться.

Епископ Карнковский чуть свет прислал в замок к подкоморию, требуя ведомости о короле.

Генрих встал в этот день с ясным лицом, более весёлый, и внешне пытался обмануть на счёт распространённых слухов.

Вилекье пришёл утром грустный.

– Всё приготовлено, – сказал он королю, – но, несмотря на наши старания, чтобы не дать по себе узнать, что готовим побег, кто-то должен был предать нас. Седерин говорит, что сенаторы выпрашивают на ночь стражу в замке при всех дверях. Тенчинскому покоя не дают, делая его ответственным за всё. Я боюсь…

– Будь что будет, – прервал король нетерпеливо, – что решено, нужно исполнить. Сегодня ночью мы должны уйти, один день дольше и всё откроется. Мы совершили ошибку, что той ночью я не ушёл. Иди, готовься, это моё последнее слово. Сегодня.

И король уже не хотел слушать своего любимца, который ушёл смешанный. После Вилекье Суврей прибыл с тем же донесением и получил ту же самую отправку.

Гневный Генрих кусал уста.

Подошла обеденная пора, король ел один, пажи прислуживали.

Погружённый в мысли, сидел он, не много в состоянии взять в рот, когда услышал кашель со стороны порога.

В дверях в белом фартуке, с лицом, немного от него цветом отличающимся, стоял кухмистр, которого король наследовал от Ягелонов, господин Францишек Аллемани.

Это явление незваного пред королевский облик могло действительно удивить. Поэтому он должен был вторгнуться силой, несмотря на слуг.

Король поднял на него любопытные глаза. Думал, что пришёл с какой-то жалобой на французов, потому что те встречались часто.

– Что ты тут делаешь? – спросил король, немного хмурясь. – Хочешь, чтобы я тебя за обед поблагодарил, которого не ел?

Аллемани сделал странное лицо, боязливо оглядываясь вокруг.

– Наисянейший пане, – сказал он, подходя ближе, – наияснейший пане, прошу простить меня, думаю, что обязанность моя – предостеречь.

– О чём?

– Не говорю о том, что в городе, но в кухне и в замке все говорят, что ваше королевское величество хотите сегодня ночью уйти из Кракова!

Король поначалу содрогнулся и гневно вскочил, но тут же пришёл в себя, поглядел остро на кухмистра и начал смеяться.

– Благодарю тебя за предостережение, – ответил он, притворяясь равнодушным. – Между тем прошу, однако, чтобы обед назавтра приготовил как обычно.

Аллемани, успокоенный или нет, собирался уходить, когда, хоть это не его был час, вбежал Тенчинский.

– Наияснейшмй пане, – воскликнул он с порога, – в городе переполох и ужасное горе. Все твердят, что ты хочешь нас покинуть и тайно уехать. Неизмеримая тревога.

Король встал от стола мрачный и с упрёком приблизился к подкоморию.

– Мой граф, – отозвался он серьёзно, – рассудительные люди, как вы, не могут этому верить. Вы знаете, что постановил совет сенаторов. Что касается глупой толпы черни, которая не знает, что плетёт, оставьте её в покое. Не забочусь о слухах, а речь идёт о моём добром имени.

Тенчинский казался успокоенным и поблагодарил короля.

– Всё-таки, – сказал он, – поскольку слухи ширятся, а умы кипят, я должен идти заверить и обезопасить пугливых.

– Иди, мой граф, – сказал король, – скажи, что виделся со мной, и что слышал от меня.

После выхода графа подошли Вилекье и Суврей, оба довольно неспокойные, подтверждая то, что говорил граф.

Через минуту потом присоединился к ним Лархант с объявлением, что около ворот и брам расставили везде стражу.

Король посмотрел на него.

– По крайней мере, – сказал он решительно, – что постановил, должен исполнить.

Лархант склонил голову в молчании.

– Будем искать средства, – сказал он и вышел.

Наступал вечер. Беспокойный король пробегал комнаты, то одного, то другого из своих придворных призывая и отправляя с тихими приказами.

Смеркалось, когда снова вернулся Тенчинский, делая вид вполне спокойного, но не в состоянии отрицать то, что другие сенаторы и город по-прежнему пребывали в страхе.

– Чтобы раз вас всех заверить, что вовсе не думаю уходить, – отозвался король, зевая, – мне кажется, сделаю лучше, когда при вас пойду в кровать. Можете остаться на страже, пока не засну, а надеюсь вскоре заснуть, потому что я этим всем утомлён и измучен.