Инфанта (Анна Ягеллонка)

* * *

В замке царило самое глубокое молчание, свет погас; служба собиралась ложиться.

Один пан Францишек Аллемани, который, отправленный шуткой короля, ушёл не вполне убеждённый, а по природе был подозрительным, не ушёл на отдых. Ходило по его голове то, что в течении дня видел и слышал.

Поразило его, что Вилекье, Суврей, Лархант, Мирон и некий дю Халле просили ужин раньше времени, велели его себе подать отдельно, ели и пили, постоянно что-то шепча и совещаясь, а сразу же по окончании его начали поспешно расходиться в разные стороны.

Любопытный Аллемани поглядывал и очень беспокоился.

– Что-то светится, – повторял он в духе, – этому французику доверять нельзя. Все они, начиная с него, лгут очень умело. Что-то готовится.

Пошёл поглядеть около ворот и брамы, везде стояла стража, но в то же время узнал, что Вилекье, Мирон и все, за исключением Суврея, вышли в город.

Поставленный им рассудительный парень ручался Аллемани, что те паны не должны были выбираться в дорогу, так как вышли без ботинок и без шпор.

– Как будто ботинки и шпоры нельзя спрятать под плащами! – забормотал Аллемани, который всё ещё не мог убедить себя, что король убегать не думает.

Какое-то предчувствие держало его на ногах.

Припомнил не слишком заметную и мало значимую калитку, которая выходила на Казьмеж. Пошёл проверить, но там не нашёл стражи. Обитая дверь была заперта на задвижку и укреплена крепким замком.

Он знал, что у бургграфа были ключи. В его окне ещё горело. Аллемани вошёл с приветствием. Не хотел выдать себя со своим шпионажем, а желал что-нибудь узнать.

Бургграф проговаривал молитвы, стоя в одной рубашке.

Пан Францишек поздоровался, они были друг с другом в дружеских отношениях.

– Если бы вы были так любезны дать мне ключ от дверки на Казьмеж, у меня дело в городе, – сказал, кланяясь, кухмистр.

Бургграф как раз перекрестился, кончая молитву.

– Но ба! Если бы имел ключ, дал бы его вам охотно, – сказал он, – лихо дало, что у меня этот распутник Сувра, или как его там зовут, который при короле, только что его выпросил. Говорит, что его какая-то мещанка на ужин с глазу на глаз пригласила! О! Эти французы!

У Аллемани пошли по спине мурашки.

– Вот те на! – воскликнул он. – Сувра! Наверное, для короля.

Бургграф ещё оправдывался ему и объяснял, когда кухмистр уже, беспокойный о дверке, попрощался с ним, вышел как можно быстрей и поспешил встать на стражу.

Железная задвижка доказывала, что Суврей не пользовался ещё ключом. Аллемани решил укрыться в тёмном коридоре, из которого хорошо было видно дверку и дорогу, через двор ведущую к ней.

Сердце его живо билось.

Не любил короля, а привязался к Польше и двору. Убегать отсюда казалось ему непростительным преступлением.

В замке царила тишина, которую едва прерывали далёкие шаги стражи. От города долетали звуки бьющих часов. Аллемани уже потерял много времени.

Ночь была очень тёмной.

Он стоял уже достаточно долго и начинал задумываться, не напрасно ли тревожился, когда услышал тихую поступь нескольких особ. Кто-то шёл от замка к дверке. Аллемани встал так, чтобы мог видеть как можно лучше. Он был уверен, что подходил Суврей и что он был не один.

Вдалеке как три тени невыразительно показались три силуэта.

В одном из них легко можно было узнать плечистого и сильного Суврея, другого Аллемани не мог назвать, но был уверен, что королём быть не мог, третьего…

Несмотря на плащ, несмотря на необычное покрытие головы, рост, движения, всё так чрезвычайно было похоже на Генриха, что Аллемани заломил руки. Когда, идя очень осторожно, оглядываясь вокруг, подошли ближе, кухмистр не только узнал уже короля, но мог расслышать его приглушённый голос. Это был он! Не подлежало сомнению!

Три тени с большой осторожностью проскользнули к дверке, два плечистых француза сняли задвижку и внимательно, дабы не учинить ни малейшего шума, положили её на землю.

Суврей достал из кармана ключ, не спеша покрутил им в замке, дверь отворилась. Король первый легко и поспешно перескочил порог. Аллемани слышал закрывающуюся дверку, ходящий в замке ключ. Всё было окончено.

В течении минуты Аллемани так был возмущён, что хотел крикнуть и броситься на уходящих, что, несомненно, заплатил бы жизнью, но на ум ему также пришло, что не обязательно ночной выход из замка мог означать побег.

Все знали, что король имел в городе любовниц, что ни один раз к ним выскальзывал. Сделать напрасную тревогу, короля подставить, было неразумным.

Что теперь предпринять?

Пот каплями падал с его лба.

Задумался.

Он ещё был одет, как стоял, вернулся назад к бургграфу, который уже собирался ложиться.

– А, вы тут ещё, сеньор Аллемани? – забормотал старик довольно кисло.

– Как видите, возвращаюсь к вам, – ответил кухмистр. – Всё-таки мне нужно в город, отворите мне какую-нибудь дверку, дайте ключ, какой хотите. Срочное дело, королевская служба.

Бургграф среди множества разбросанных на столе ключей стал поспешно искать и наконец подал Аллемани огромный ключ, который должен был ему отворить другую боковую калитку.

– Но ради Бога, – добавил он, провожая его до порога, – закрывайте за собой и не впускайте и не выпускайте никого.

Едва что-то ответив, кухмистр спешным шагом направился к указанной калитке. Он с лёгкостью отворил её, но, когда переступил порог, двое человек выскочило с обеих сторон из-за пристенков и закрыло ему дорогу.

У одного из них был даже фонарь и огромная алебарда в руке.

– А вы тут что делаете? – спросил кухмистр.

– Нас поставили на стражу!

– Но мне выйти не можете запретить, – воскликнул кухмистр, – иду по срочной необходимости.

Люди знали его, потому что принадлежали к замковой службе, не отвечали ничего.

– Жаль, что вас поставили не у дверок Казимира, – пробормотал Аллемани, – там бы, может, на что-нибудь пригодились.

Спустившись шибко в город, только на дороге догадался беспокойный кухмистр, что не знал, где искать Тенчинского. До дома его на Подвале был приличный кусок дороги для старых ног. Не было, однако, иного способа попасть туда, как пешком и довольно медленно.

У подкомория всё спало, он едва мог достучаться. Наделал, однако, такого шума, что Тенчинский, услышав его, в рубашке подскочил к окну, крича:

– Кто там? Чего?

Он лёг спать неспокойный и, едва начал лихорадочно дремать, когда Аллемани его разбудил. Предчувствовал уже что-то плохое.

– Аллемани, к вашей милости!

– Дело срочное, вставайте!

Без раздумья подкоморий прервал его сильным криком:

– Король!

– Король сбежал! – ответил кухмистр.

Не отвечая ему, Тенчинский сбежал вниз, отворили двери, вся служба вскочила.

– Коней! Коне! – кричал подкоморий, который почти обезумел.

Выбежал в рубашке к итальянцу.

– Может ли это быть? – воскликнул он с отчаянием.

– Я видел своими глазами короля, выходящего через дверку на Казьмеж с Сувреем и другим французом, – сказал Аллемани.

– Но он ли был?

– Он самый.

Тенчинский одевался уже, разрывая на себе одежду, давал спутанные приказы, бессознательный, своим людям приказал сесть на коней и идти за ним вооружёнными. Он сам схватил оружие, но ему ещё верить ужасной вести не хотелось.

Для Аллемани запрягли возок, чтобы отвезти его в замок, потому что старик едва дышал.

Подкоморий галопом полетел на Вавель. Там всё спало в самой торжественной тишине и покое.

Тенчинский как безумный добежал до крыльца, разбудил службу, велел подать свет, и с некоторой опаской приблизился к дверям спальни короля. Постучал.

Никакого ответа.

Король мог спать. Аллемани могло привидеться, будить его после такой торжественной гарантии не мог Тенчинский. Верил королевскому слову.

Вместо того чтобы долбить в спальню, он повернул к знакомой ему комнате Вилекье.

Застал её пустой. Никого! А что больше, много вещей исчезло Он подумал, что Вилекье мог выскользнуть в город. Повернул к Суврею. Его также не было. Всё более нес– покойный бежал он уже к Мирону, не застал и его.

Дверь от комнаты капитана Ларханта была открыта, заглянул туда; и его не было в замке.

Тенчинский, убеждённый, что Аллемани говорил правду, не нуждался уже, чтобы щадить кого-нибудь и на кого-то смотреть. Он забил тревогу, призывая службу, а сам побежал в спальню. Двери её были заперты изнутри.

Не желая терять времени, он приказал выбить окно, выходящее в коридор, и вбежал, наконец, в королевскую комнату.

Тут нашёл всё так же, как было, двое бледных пажей сидело на своих местах у кровати на стражи, горели свечи.

Он раздвинул занавески. Кровать была пуста.

Пажи бросились ему в ноги, потому что он был таким разъярённым, что они испугались за его жизнь. Объяснялись приказом короля. Запретили им отворять, пока не наступит день.

В одну минуту весь замок роился разбуженными людьми.

Что осталось в нём французов, из страха, как бы в первые минуты безумия не напали на них, забаррикадировались в своих комнатах.

Толпа придворных и польской челяди наполняла лестницы, сени, покои, дворы.

Тенчинский, бессильный, отчаявшийся, упал на стул, едва имея столько хладнокровия, чтобы немедленно разослать гонцов к Зборовским, маршалку и воеводе, к литовскому маршалку, к епископу куявскому, ко всем, находящимся в городе.

Ночь была тёмная, разосланные всадники схватили факелы и, неся их зажжёнными, пустились в город.

Встречающимся людям, спрашивающим с испуганными глазами жителям они кричали:

– Король ушёл! Король сбежал!

Что тогда произошло в городе, какая тревога вдруг задвигала его волнением и гневом, этого описать невозможно. Всё способствовало увеличению впечатления, какое вызвала эта новость. Враждебное расположение мещан, страхи, распространяющиеся уже несколько дней, ночной час, шум, который доходил из замка, пролетающие по улицам зловещие факелы, всё множило замешательство.

Множество людей, не зная, ни как, ни куда должны бежать за королём, срывались идти в погоню на все стороны, схватить беглеца и как узника назад привести.

В нескольких костёлах, думая о пожаре, не зная причины тревоги и шума, ударили в набат.

Из панов сенаторов, кто мог только, наполовину одетый прибывал в замок. Не хотели верить новости… отчаяние тех, которые застали замок пустым, было ужасным.

Все те, которые до сей поры защищали короля и сопротивлялись принятию средств осторожности, каялись теперь за чрезмерное своё доверие.

Другие напали на епископа куявского, на Тенчинского, упрекая их в медлительности и даже в предательстве.

Тенчинский не мог объясниться, не хотел оправдывать себя – люди ждали во дворе, он немедленно пустился в погоню за королём.

Легко было догадаться, что Генрих самой короткой дорогой доберётся до границы империи.

Хотели задержать Пибрака, которого не без причины считали соучастником, но Ги уже также уехал. Из французов остались только те, которые были под приказами, а никогда никаких не выдавали. Все любимцы короля исчезли.

Тенчинский прямо из замка пустился в город и гнал уже к предместьям, когда узрел какую-то фигуру, как ему казалось, женскую, с криком преграждающую дорогу. Она выбежала из каменицы и дерзко бросилась на его коня, так что подкоморий, хоть кипящий гневом и нетерпением, должен был остановиться.