Инфанта (Анна Ягеллонка)

Действительно, перед ним стояла женщина с распущенными на плечи волосами, в белом плаще, так, как с ложа вскочила.

– Король! Король! Где король? Что стало с королём? – кричала она отчаянно, хватая Тенчинского и держа его.

– Король сбежал! – ответил Тенчинский. – Отпусти меня! Отпусти!

– Пане! Ради Бога! – испуганным голосом начала женщина. – Возьми меня с собой… Я сяду на коня! Дай мне коня! Я за ним должна! Я с ним должна!

Подкоморий отпихнул её с презрением и гневом.

– Прочь! Прочь! Потопчу тебя конём. Уступи!

В минуту, когда женщина упала на землю, собой ему закрывая дорогу, конь Тенчинского пустился вскачь… послышался только крик. Татары, которые были с ним, погнали с ним вместе. Бессознательная женщина осталась на улице.

Принцесса Анна, которая и в этот день ещё напрасно ожидала посещения короля, проговорив молитву с крайчиной, после грустного с ней разговора удалилась на отдых.

Беспокойство, которое со дня получения известия о смерти короля Франции охватило умы, передалось также и Анне. Надежды её постепенно рассеивались, уползали, исчезали.

Напрасно подруги старались её в них удержать; не противоречила, но их почти уже не слушала.

В первом сне принцесса как раз увидела перед собой сестру Катерину, ведущую за руку сыночка Сигизмунда, который ей улыбался, когда какой-то шум в замке её разбудил.

В тёмных окнах пролетали какие-то полосы света, как бы во дворах бегали люди с огнём.

Жалинская спала крепким сном рядом в другой комнате. Анна, внезапно разбуженная, услышав шум, испугалась пожара. Она помнила, что замок несколько раз горел при отце.

Она вскрикнула, испуганная.

С двух сторон вбежали со свечами охмистрина и крайчина, которая была ещё одетая, потому что тревога застала её над письмом княгини Бруньсвицкой. Она имела уже время выбежать в коридор и узнать о слухе, что король убежал.

Однако это казалось крайчине такой невозможной и страшной вещью, что не смела повторить Анне, о чём её уведомили.

Начала только успокаивать.

– Принцесса моя, – сказала она, – уже два дня плетут враждебные люди, королевские неприятели, что он имел намерение сбежать. Известно, что ему это не снилось, но сделали ночью тревогу, вбежали сенаторы… Всё это выяснится и через минуту успокоится.

Крайчина, действительно, поверить правде не хотела.

Анна с чётками в руке, дрожащая, вернулась к Жалинской.

– Иди, прошу тебя, пусть я узнаю правду. Среди ночи, в самый сон, чтобы решились в королевском замке в такую тревогу ударится!.. Неслыханная вещь, серьёзность величия оскорбляющая.

Жалинская также в себя прийти не могла.

Поспешила одеться.

Крайчина не отступала уже от Анны, которую беспокойство пронимало всё большее. Хотела встать, но Ласка ей не позволила. Настаивала в неверии.

Долгими выдались эти несколько минут, в которые должны были ожидать возвращение Жалинской. Она спустилась аж вниз и вбежала там в такую сутолоку и шум, что поначалу ничего узнать не могла.

К счастью появился подбегающий уже Конецкий, которому было всё известно.

Не было сомнения. Охмистр видел пустую спальню, слышал, что рассказывали о побеге. Аллемани сам ему подтвердил, что поведали.

Поэтому пошли назад к принцессе, которая наскоро оделась и, окружённая всем двором, стояла как столб, не в состоянии ещё собрать мысли.

Одни женщины плакали, другие старались её утешить, но ни одних, ни других она не слушала.

Крайчина громче других повторяла:

– Но что же снова такого чрезвычайного? Не хотели короля выпустить, поехал и вернётся. Так короны, которой присягал, не бросит и не откажется от неё.

Она поглядела в глаза Анны, которая не смотрела на неё.

Тем временем снизу прибегал то тот, то этот с известием о сенаторах, которые собирались, о погоне, которая должна была выехать за королём.

Знали уже, что Тенчинский немедленно собирался гнаться за убегающим.

Никто уже той ночью не думал возвращаться в кровать, и вскоре начало светать, а день нашёл город в состоянии такого кипения, как если бы ему угрожал неприятель.

Чернь всё более жестоко распалялась против короля, против французов.

Первым результатом этого возмущения было то, что кучка ремесленной челяди, приведённой, как казалось, несколькими замковыми придворными, напала на дом Седерина, ожидая там найти французов. Но ворота нашли запертыми и со стороны двора сильно укреплёнными, а окна обеспечены были изнутри железными ставнями.

Не помогло это. Начали сбегаться с железными штырями, чтобы ворота поднять, а хотя бы и стену разбить.

Наконец, как легко было ожидать, ворота не выдержали и простонародье вломилось в Старую Мельницу.

Французы, какие тут были, имели время убежать с тыла и схорониться в замке, а Седерин, также не чувствуя себя в безопасности, исчез.

Чернь рассыпалась по комнатам и подвалам, грабя, уничтожая, ломая и разбивая, на что напала.

Из людей, кроме местной службы, не нашли никого, на ком бы могли удовлетворить свою месть.

Имущества французов, по-видимому, тут уже не было, и запасы Седерина поплатились за его любовь к французам.

Кое-где, кроме того, в городе о французах слышали, где-то о них догадывались, везде на дома нападали. Никакая человеческая сила этого одичавшего от скорби и гнева простонародья задержать не могла.

Достаточно сказать, что едущий на коне как можно быстрей в замок Карнковский, референдарий, едва живым ушёл, потому что, зная его приятелем Пибрака, народ его камнями забросал и коня ранили.

Епископ даже в закрытой карете не мог показаться в городе.

Толпы обложили дома Зборовских и других особ, известных отношениями с французами.

Те почти все, предчувствуя, что их ждёт, заранее одни в замке, другие у Липомана, венецианского посла, у Дудича и других иностранцев должны были схорониться, ища у них опеки.

Нельзя было предвидеть, чтобы это скоро успокоилось, потому что, как всегда, когда народ волнуется, нашлись поджигатели, которые его раздражали и побуждали к насилию.

Долго скрываемая неприязнь к французам теперь свободно распоясалась.

В кучках, собравшихся на рынке, слышно было выкрикивающих ораторов, которые, взобравшись на пустую бочку или на столик торговок, сочиняли про короля и сенаторов.

Напротив Панны Марии стоял один, который срывал горло, доказывая, что от этого КОРОЛЯ НОЧИ ничего никогда хорошего быть не могло.

– Слепые мазуры его королём ночи прозвали, потому что ночью его короновали и ночью также убежал. Летучая мышь это – не король. Пяста нам нужно было, а не такого приблуду из-за моря, лепечущего на незнакомом языке. Почему его сразу не женили паны сенаторы, которые дали себя купить деньгами и кровь ягелонскую ему продали? Когда бы на принцессе женился, она бы его смогла удержать. Её нужно было выбрать королевой, а хотел бы иметь корону, пусть бы её взял.

Ближе к ратуше было хуже…

Там на столе, который поставили на чаны, мясницкая челядь сделала себе театр.

Выступал на нём вроде бы король, с тонкими, как палочки, ножками, в смешном костюме из каких-то оборванных кусков сукна. Передразнивающая Генриха карикатура.

Юноша, копирующий его, выворачивался, кланялся, брался за бока, а речь была смелая до смеха.

Эта кукла так понравилась, что к ней сразу несколько других присоединилось. Другой изображал Псубрата (Пибрака), иной Суврея. Нашёлся, наконец, играющий роль французской девушки, без которой, естественно, обойтись не могло.

Но это было только игрушкой, хуже на прилегающих улицах делалось, где штурмовали дома, догадываясь в них о схоронении французов. Не схватили людей, потому что те, устрашённые, спасали свою жизнь побегом в замок, в монастыри и усадьбы послов, но имущество, уже как для выезда упакованного, много расхватали.

Среди этой разрухи, которой ни паны, ни бурмистр и старшина не могли успокоить, принуждая толпы разойтись, оказался Талвощ, раньше проснувшийся.

Он равно с иными имел к королю и французам великую неприязнь, побег наполнил его гневом, но не знал, к чему могли бы привести бунты и уличные крики.

Поэтому он пытался, обращаясь к наиболее разъярённым, склонить их к успокоению. Никто не слушал.

Бродил по улицам, присматриваясь, где что делалось, вместе с несколькими давними товарищами и знакомыми, принадлежащими к королевской службе, когда Тенчинский вылетел как молния из замка со своими татарами и службой. Они остановили, чтобы узнать, куда и зачем он так спешил, когда в двадцати шагах от Талвоща та женщина бросилась, желая задержать подкомория.

Услышав её голос, Талвощ вздрогнул. Побежал сразу, распихивая толпу, к этому месту, на котором остановился Тенчинский, когда она упала на землю, и весь отряд, ехавший за паном, полетел за ним, топча лежащую на земле или объезжая её, этого не мог увидеть литвин.

Задетый состраданием, когда уже на улице при лежащей женщине никого не было, он подбежал, желая ей помочь.

Хотя была очень тёмная ночь, склонившись над бессознательной, Талвощ чуть не крикнул, узнав в ней Досю Заглобянку.

Лежала бледная, мёртвая, так, как будто без жизни… но крови и ран не мог заметить.

Двери дома, из которого она выбежала, заступая дорогу Тенчинскому, были ещё открыты, когда все другие были закрыты, потому что все хозяева камениц опасались возмущения населения.

С помощью двух товарищей, которые подошли, Талвощ поднял с земли не подающую признаков жизни девушку и велел искать в открытом доме жилья для неё и света.

Выбежали также сразу хозяева с фонарём, и, поднимая совсем онемелую и мёртвую Заглобянку втроём, по лестнице занесли в комнату, которую она занимала на втором этаже.

Хозяйка, напрасно обливая её водой, хотела привести в себя. Казалось, что жизнь с последним криком отчаяния из неё убежала.

Талвощ, однако, упирался спасать и одного из товарищей послал за лекарем, а сам, что только мог, пытался выдумать для возвращения её в сознание.

Долго все эти усилия были напрасными, а отправленный за доктором так долго не возвращался, что литвин должен был выслать за ним другого приятеля, сам оставшись один с Досей.

Он и отчаявшаяся и заплаканная старая хозяйка так хорошо работали около бессознательной, что в итоге жизнь её начала возвращаться.

Кони, к счастью, не задавили лежащей среди улицы, чего Талвощ боялся, обморок был следствием волнения, какое испытала.

Едва открыв глаза и придя в себя, Заглобянка, когда припомнила всё, что её так испугало, сорвалась с криком с ложа и упала на него, бессильная.

Талвощ начал её, как умел, утешать и успокаивать. Разлилась вся в слезах и стонах.

Он говорил ещё ей, когда она вскочила.

– Король? Король? Что стало с королём? Это неправда! Он не мог уйти!

Она заломила руки.

Литвин не знал, что ответить.

Прибежала к нему со сжатыми руками, умоляя:

– Король? Скажи мне, что стало с ним? Эти злые люди, эти его враги, они готовы…

– С королём ничего случиться не могло, – отпарировал Талвощ, – потому что ушёл с вечера и его уже ни Тенчинский и никто не догонит.

Дося слушала, глядя ошеломлёнными глазами.

– Король, король ушёл? – прервала она. – Может ли это быть?