Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

Все герои Сенчина (как и главный автобиографический персонаж) с готовностью входят в ирреальность, чтобы уйти от реальной жизни, отгородиться от ее проблем. И эта запредельная реальность, как показывает Сенчин, практически не дифференцирует бред и мечту. Последние в минус — мире существуют на равных правах.

Установка Сенчина — писателя через нелицеприятное «самокопание» автоперсонажа обретает характер допустимой достоверности и, как следствие, обобщающий (типизирующий) характер. По мнению прозаика (и его героя), каждый современный человек — «середняк», каждый (во всяком случае в его прозе) есть порождение «провинции» (и провинции духа, несомненно), существо малоактивное и умеющее приспосабливаться к любым условиям жизни («как насекомое»), каким бы узким жизненное пространство вокруг него ни оказалось. Потому для главного героя — у Сенчина типического героя — характерна «усредняющая» установка: «…когда нормально — это и есть хорошо…» NB: не вполне так, как у Владимира Сорокина в «Норме», но в тексте Сенчина различима примерно та же современная («новореалистическая») установка — норма и есть счастье, норма и представляет собой суть жизни, норма не опасна и спасительна.

Авторская нейтральность в отношении к герою проявляется прежде всего в том, что как герой не судит себя (строго не судит), так и автор не эксплицирует собственную позицию, авторскую аксиологию, отношение к поступку и поведению персонажа. Сенчин формирует такой стиль повествования, когда ни отбор фактов, ни образ центрального героя, ни художественный пафос не выдают авторского отношения к происходящему: автор словно бы соблюдает нейтралитет, и тем самым как бы дает возможность читателю самому дать оценку происходящему, без чужого и чуждого влияния сложить мнение о герое. Л. Теракопян: «Сенчин не судит своих героев»[383].

Авторская объективность и нейтральность в повести Сенчина, несомненно, мнимые и иллюзорные. Автор сознательно скрывает собственную аксиологию, чтобы сосредоточить внимание исключительно на герое, на его субъективной объективности. Герой старается быть честным с самим собой и таковым предстать перед читателем — реципиентом, но воспринимающему субъекту понятно, что в ядре персонажной объективности неизбежно доминирует субъективность. Однако автор сознательно допускает это «несоответствие» — ему необходимо как можно более приближенно показать «внутреннего героя» и попытаться понять, есть ли в сердцевине героя потенция выхода из минуса жизни (или нет), есть ли у персонажа «обратная» перспектива.

Именно объективность в саморепрезентации героя и становится условием (или предпосылкой) поиска (возможности поиска) персонажем жизни другой, смысла иного, чем только выпить и заснуть, откликнуться на позывы плоти. Герой — недеятель в окружающей жизни сохраняет способность быть деятельным внутри, на уровне сознания, на уровне мечты (то есть, на наш взгляд, может быть определен как современный Обломов, хотя и в присущем «новому реализму» этико — эстетическом «минусе»).

Однако в условиях так называемого «нового реализма» (в рамках которого развивается проза Сенчина) вряд ли можно было бы ожидать, что герой изменится. Этого в повести Сенчина не происходит. Героя «ноги механически тащат дальше, дальше по тыщу раз хоженному тротуару», он идет «привычной дорогой выполнять привычный набор операций». В финале повести герой Роман Сенчин остается все тем же чернорабочим театра, монтировщиком сцены. Но теперь последнее словосочетание — «монтировщик сцены» — прочитывается уже иначе, чем в начале повествования: остается пусть и слабая, но все — таки надежда, что внутренне недовольный собой герой сумеет смонтировать новую сцену собственной жизни. И даже если этого не происходит в рамках повести «Минус», важно, что психологизм прозы Сенчина ориентирует его героя на поиски иной жизни.