Лихой ветер

Шамхум. Кафе Франка и Триши

Когда рассказ Шурфа смолк, в кафе повисла тишина. Триша подумала, что этот Лойсо Пондохва, наверное, довольно пугающий. Но и несчастный тоже. А может потому и пугающий, что несчастный: ни своего лица, ни своего места. Триша знала многих, кто менял лицо от случая к случаю: по настроению, погоде или времени года, например, но это всё были их собственные лица. Быть ожившим зеркалом — ну не жутко ли? Триша вспомнила про трюмо, стоявшее на втором этаже, и невольно поёжилась. Она надеялась, что если то вдруг оживёт, Франк сможет хотя бы сделать так, чтобы зеркалу не было одиноко.

А гости тем временем начали потихоньку приходить в себя, ёрзать на стульях, шуршать и оглядываться в поисках добавки. Франк поспешил за стойку, чтобы сварить собравшейся компании ещё кофе.

— Вот ведь как порой бывает, — сказал он досадливо, — приснишься кому-нибудь: просто так, ради шутки, а он возьмёт и начнёт делать всякие ужасные выводы и грезить о разрушении Мира!

— Погоди, — прервал его Макс, — так это ты снился Лойсо? Ничего себе совпадение!

— Нет, я ему не снился. Но мог бы. Выходка вполне в моём стиле, — пожал плечами Френк. — А стишок этот известный(1).

— А как всё-таки он выглядел на самом деле? — снова подал голос Макс, теперь уже обращаясь к Джуффину. — Этот портрет, который ты видел, он сохранился? А то ты твердишь «нетипичная для Ехо внешность», но ты про всех так говоришь: про меня, про себя, про Шурфа…

— Да-да, про всех, кроме сэра Кофы и генерала Бубуты, — перебил Джуффин. — Но что делать, если вы у меня все такие необычные? Портрет не сохранился: Лойсо не поленился заглянуть даже в Высшую Школу Холоми и спалил старую галерею дотла… — он потянулся, будто сытый кот, и извлёк из кармана кисет с табаком и трубку. Зажмурился, словно воспоминание, вопреки смыслу слов, доставило ему удовольствие, и ещё раз повторил: — Дотла! Но если хочешь узнать, как он выглядел, подойдёт и зеркало. Заметь: другим я этого не предлагаю…

— Подожди. Я не говорю, какие образы он принимал, я имею в виду его настоящую… — начал было Макс, но тут до него дошёл смысл последних слов Джуффина. — Подожди, ты хочешь сказать, он и правда выглядел, как я?

Джуффин раскурил трубку и замотал головой поверх клубов дыма.

— Нет, конечно. Это ты выглядишь, как он. Лойсо всё-таки постарше будет. И нет: это не случайность. Когда я начал задумываться о новом Вершителе…

Макс внезапно смерил Джуффина тяжёлым взглядом. Настолько тяжёлым, что — обычно равнодушный к подобным вещам, — тот даже поперхнулся(2). И поспешил сменить тему, будто и не было ничего:

— Что касается сна, не думаю, что Лойсо вообще сказал правду. Двухголовый истукан? Сдаётся, я знал такую притчу о проделках Стражей. Но что-то — или кто-то, ему, возможно, и правда приснился…

Меламори внезапно шумно вздохнула:

— Не знаю, как остальные, а я ничего не понимаю в этих ваших Стражах, а ещё меньше — почему ради шутки надо кого-то пугать. Что-то у меня голова кругом идёт… Пойду пройдусь.

С этими словами она запахнула поплотнее лоохи, отодвинула стул и вышла, — только дверной колокольчик прозвенел. Триша невольно восхитилась её смелостью: она сама тоже ничего не понимала из того, о чём говорили другие гости, но ни за что бы не решилась их перебить.

Сэр Макс дернулся было встать следом, но Джуффин его удержал:

— Пусть лучше одна прогуляется. Сколько помню, у Меламори всегда было особое отношение к историям о Лойсо. Вот уж не думал, что и теперь ничего не изменилось…

Ехо. Давным-давно, на заре Эпохи Орденов

Вначале он слышал взмахи крыльев. Потом в комнате на мгновение становилось темно, а когда он снова мог видеть, — на подоконнике сидела она. Всегда в одной и той же позе, полной напряжённого внимания. Её светлые глаза блестели, как звёзды, а по тёмно-синему лоохи были рассыпаны кристаллы мелких блёсток. Она была похожа на ночь.

Иногда она улыбалась, иногда — оставалась серьёзной, но глаза всегда были полны грусти и чего-то совсем нелепого — жалости. Лойсо даже не сразу понял, что это за чувство: ведь никому раньше не приходило в голову его жалеть.

Первый раз он увидел её после весенних экзаменов. Узнав оценки, курс не стал расходиться по домам, а засел в «Крашеной репе», и Лойсо вместе с ними. Не то чтобы испытания были сложными, но — последние экзамены перед долгим летом, — и традиция обязывала напиться. Иначе — какой же ты студент? Было весело. Он как обычно верховодил и увлечённо говорил философские глупости, раскачиваясь в такт разудалым мелодиям трактирных музыкантов, доказывая, убеждая и подшучивая. На деревянных балках потолка расцветали призрачные огненные птицы, столы и стулья то обретали собственную жизнь, то заново застывали в странных перекрученных позах, — и официантам требовалась немалая смелость, чтобы сновать среди подвыпивших студентов Высокой Школы Холоми: вот так превратят тебя во что-нибудь, а как расколдовать обратно — на трезвую голову и не вспомнят.

Под сводами таверны звенели громкие голоса, и его был громче всех. Но спустя час Лойсо резко и непоправимо протрезвел. Крики и песни вдруг показались слишком громкими, красные лица однокурсников — некрасивыми и искажёнными, будто в кривом зеркале. Он посидел ещё немного, но прежнее настроение так и не вернулось. Никем не замеченный, Лойсо выскользнул в ночь, решив, что для него вечеринка, видимо, закончилась.

Квартиру он снимал совсем недалеко, но даже не успел дойти до неё, как на него навалилась тоска. Осталось два года. Всего два года до выпуска, а кто он? Чем станет заниматься? Даже у самых глупых и ленивых была какая-то мечта, а Лойсо просто сдавал предмет за предметом. Они все давались ему легко. Ему было всё равно — и страшно от того, что всё равно. Он чувствовал себя одиноким и потерянным, шёл, не узнавая улиц, не чувствуя под собой мостовую. Для других экзамены были камнями фундамента их будущего. Лойсо бросал камень за камнем в пустоту, а она всё не заполнялась.

Он поднял затуманенный взгляд на луну, полную и зеленоватую, заливавшую камни переулков и домов призрачным морским светом. Этот Мир будто наступил ему на сердце(3), оставив свинцовую тяжесть в груди и желание что-то наконец решить.

Его тяжёлую поступь слуга принял за нетвёрдую походку пьяного и поспешил скрыться, чтобы не мешать хозяину. Но шаг подвыпивших тяжёл, когда они не в ладах с тем, что вокруг. Лойсо же тянуло вниз то, что внутри, и собственное состояние больше не казалось ему трезвостью — скорее какой-то странной изнанкой опьянения. Залезая в путаницу одеял, он был уверен, что до рассвета будет смотреть в потолок, сражаясь с прибоем паники, волна за волной катившей сквозь его рассудок. И всё же он уснул — и тогда ему впервые приснилась она.

Шамхум. Городской парк

Гравий шуршал под сапожками. Белый и блестящий — там, где его подсвечивало утреннее (всегда именно утреннее: первый час после рассвета, пока не высохла роса) солнце. Серый и какой-то уставший — там, где на дорожку ложились размытые тени сосен.

Когда Меламори пришло в голову остановиться, она была уже далеко. Людей в парке, как обычно, не было, птицы выводили где-то в небесах свои трели, а дорожки, спицами колеса отходившие от живописного старого фонтана, все как одна казались незнакомыми. Да и сам фонтан — пучеглазая пухлая рыба с мраморной рельефной чешуёй и плавниками из форсунок — Меламори тоже видела в первый раз. Она замедлила шаг, присела на край парапета — и едва не кувыркнулась назад, прямо в бассейн с водой.

Внезапный порыв ветра сорвал с неё тюрбан и разметал волосы.

— Долго же ты ждала, — прошуршало в шуме фонтана.

Меламори вскочила и быстро обернулась, пятясь назад по дорожке. Вместо рыбы на постаменте расправила крылья белая мраморная ворона(4). С кончиков крыльев били струи воды, а глаз — блестящий чёрный глаз на фоне мрамора — казалось, смотрел прямо на неё.

Новый порыв ветра плеснул по гравию неведомо откуда взявшимися сухими листьями. И в их шуршании Меламори послышался тихий вздох. Воздух казался холодным и как будто наэлектризованным. Она кивнула и запахнулась в плащ плотнее.

— Значит, это были вы.

Ехо. Давным-давно, на заре Эпохи Орденов

Красивая, печальная и молчаливая. Её взгляд нёс утешение, но ослаблял, подобно ране, и от него хотелось плакать. Лойсо и просыпался в слезах — но каждый раз лишь под утро. Сколько он ни пытался прервать сон или хотя бы заговорить с таинственной незнакомкой, — ничего не выходило. Отличник в магии и сильный от природы сновидец, Лойсо впервые не мог поделать ничего со своей грёзой, и это его пугало.

Пока другие наслаждались поздней весной в садах Ехо, он день за днём просиживал в библиотеках за пыльными книгами и табличками, пытаясь определить, кем была его ночная гостья. Им двигал страх — но не только. Ещё что-то неуловимое. Странное чувство, будто он хорошо её знал, только не мог вспомнить.

Летели дни, убывала и снова толстела луна, а Лойсо так и не приблизился к разгадке секрета. Она не была фэтаном(5) — уже хорошо. Не принадлежала и к племени сонных наездников, хотя непритязательный бытовой характер сна намекал на проделки Тубурских жителей(6). Оборотень-птица? Но справочники утверждали, что из всех животных птицы оборотнями быть не могут. Может, летучая мышь? Или ворона — автор не готов был поклясться, что они не умеют оборачиваться, особенно болотные вороны Ландаланда.

Но Лойсо и в эту версию верил не до конца: он чувствовал магию, а драххи(7) колдовать почти не умели… Оставалось — либо обычный человек, забрёдший в чужой сон в скитаниях по собственным, либо обычный сон — то есть бессмысленный набор несуществующих событий. Во второе Лойсо поверить был не готов, а первое проверил — и ничего не нашёл. Он помнил аромат её тени так ясно, что смог бы отыскать его следы даже на самом дальнем континенте. Но такой девушки попросту не существовало.

В каком-то совсем древнем манускрипте Лойсо наткнулся на упоминание, будто силы Мира могут принимать вид людей и животных. И тогда можно поговорить с луной, почитать стихи морской волне, выпить с огнём — или, чем тёмные магистры не шутят, — поцеловать руку самой Магии. Силе Сердца Мира. Идея Лойсо понравилась — ведь она единственная объясняла его беспомощность перед лицом ночной гостьи и таинственную ауру какой-то особенной магической силы вокруг неё.

Оставалось лишь понять, зачем она снится ему каждую ночь. Это знак, что он избранник Магии? Что ж, Лойсо и сам считал себя таковым, и в этом не было ни хвастовства, ни преувеличения. Но почему тогда она так печальна? Почему не говорит ни слова, а только смотрит, смотрит — будто важнее его нет для неё в целом мире, но это разрывает ей сердце?

Шамхум. Городской парк

— Можно и на «ты», леди. Всё же мы так давно знакомы…

На этот раз ветер и впрямь говорил: тихим, но внятным и глубоким голосом. Этот голос не казался старше того, что Меламори помнила, но стал как-то… весомее?

Не зная, куда смотреть, когда разговариваешь с невидимым собеседником, она упёрлась взглядом в ворону. Только упрямство не позволяло Меламори отступить, да ещё понимание, что от Лойсо Пондохвы вряд ли сбежишь. Если бы она хотела спрятаться, осталась бы в кафе, под защитой сэра Джуффина, Макса, да ещё Франка, пожалуй.