10000 лет во льдах

– Передайте мадам, что я спешу выполнить ее приказ, – ответил голос. – Путь мне известен, я не стану утруждать вас проводить меня туда.

Я был совершенно уверен в этом, но прекрасно понимал, что аббат не хотел появляться передо мной в точно таком же наряде как и маркиза, поскольку такой шаг мог вызвать у меня подозрения, поэтому я демонстративно удалился, чтобы дать ему возможность пройти в салоны без риска быть обнаруженным. Оказавшись там, ему нечего было бояться, кроме личной встречи с маркизом, которую он, конечно же, доверил мадам, чтобы она защитила его.

Теперь моя роль заключалась в том, чтобы рассчитать время своего возвращения к маркизе так, чтобы увести ее подальше от будуара до прихода аббата, но при этом не допустить, чтобы она увидела его, когда он будет спускаться по лестнице. Жест приветствия с его стороны разрушил бы все, если бы он случайно увидел ее, в то время как, с другой стороны, появление Мефистофеля на лестнице в равной степени раскрыл бы личность, которую теперь маркиз пытался скрыть. Соответственно, я задержался у подножия лестницы, пока не услышал шаги на верхнем этаже, а затем, быстро предсав перед мадам, сообщил ей, что маркиз приближается к будуару, и что месье Круа-Блан ждет в северном коридоре.

– Размышляя о моем поведении в ту ночь, – прервал рассказ баскский пастух, обращаясь ко мне, – даже через столько времени я чувствую глубокий стыд за свое двуличие, каким бы благим намерением оно ни было оправдано. Я был увлечен чувствами и интересами момента, и поистине, горько я заплатил за это!

Он продолжил повествование:

Целью мадам было не встретиться с маркизом, а заманить его в свой будуар и подождать там. Поэтому она избегала ближайших салонов и перешла в оранжереи. Вскоре я последовал за ней, получив от маркиза указание занять свою позицию за вазой и подать ему условленный знак, когда влияние лекарственного платья должно было привести аббата в беспомощное состояние.

Ночь была теплой, и одно из окон будуара было оставлено с приоткрытой створкой, через которую, с того места, где я находился, был виден интерьер. Через несколько мгновений дверь из гостиной открылась, и вошел Мефистофель, которого по росту, фигуре, осанке и одежде я не смог бы отличить от маркиза, если бы не знал, что это аббат, настолько хорошо искусство помогло природе создать сходство.

Он постоял, словно в раздумье, минуту или две, а затем начал беспокойно расхаживать по комнате. Часы в будуаре пробили одиннадцать. Аббат остановился, повернулся, выглядя нерешительным и, наконец, нетерпеливым жестом растянулся во весь рост на диване, подперев щеку рукой. Я пристально наблюдал за ним. Часы тикали пять минут, десять, но фигура так и не изменила своего положения. По чертам лица под маской ничего нельзя было понять, но положение конечностей указывало на полный покой. Казалось, что платье, очевидно, делало свое дело, единственный вопрос заключался в том, наступил ли момент сообщить об этом маркизу. Еще через пять минут наблюдения я решил выяснить состояние аббата, и соответственно кашлянул и издал шуршащий звук там, где я был. Фигура не двигалась. Осмелев, я подошел к открытому окну и позвал тихим, отчетливым голосом: "Месье Круа-Блан! Месье Круа-Блан!" Голова не сделала попытки приподняться, тело слегка пошевелилось, но ответа не последовало. Очевидно, время пришло. Распростертая передо мной фигура, по-видимому, достигла второй, или безмолвной и беспомощной стадии, которую доктор описал мадам, так что, очевидно, моим долгом было проинформировать маркиза.

Я вернулся в салоны и вскоре обнаружил Мефистофеля, прогуливающегося под руку с одалиской. Я прошел перед парой, казалось, не замечая их – знак, предварительно согласованный с маркизом. Обернувшись, я увидел, что они движутся в направлении будуара, и, как только я смог сделать это, не привлекая внимания, я вернулся в оранжерею и занял свое прежнее место за вазой, маркиз приказал мне сделать это, чтобы я мог быть в пределах досягаемости, если понадобится. Когда я посмотрел в полуоткрытое окно, моему взору предстала странная сцена. Там, в будуаре, на диване, точно так же, как я его оставил, лежал Мефистофель в маске, которого я знал как аббата, а перед ним стояла одалиска – иначе мадам Маркиза – опираясь на руку другого Мефистофеля, которого она приняла за аббата, но который был в реальности маркизом.

– Франсуа, – сказала одалиска, глядя на своего партнера, – ты можешь, по крайней мере, говорить без утайки. Сегодня ты не раскрыл своих уст. Прошу вас, не будьте настолько невежливы с месье маркизом, чтобы даже не попрощаться с ним. Я уверена, что он никогда не простил бы нам нехватку вежливости.

Стоящий Мефистофель оставался неподвижным, не выдавая ни словом, ни действием, что он слышал одалиску. По телу лежащего Мефистофеля пробежала дрожь, которая показала, что он услышал и оценил слова мадам. Его рука немного приподнялась, но бессильно упала рядом с ним, в то время как движение маски, казалось, указывало на то, что попытка заговорить оказалась безуспешной.

– Что может быть не так с господином маркизом, – шутливо продолжала одалиска, – что он не встает, чтобы поприветствовать нас? Возможно, слишком много вина – кто знает? Я думаю, нам лучше снять с него маску и впустить свежий воздух. Это может помочь привести его в чувство, – и она сделала движение в сторону кушетки. Ее Мефистофель удержал ее, крепко сжав ее руку своей. Она казалась удивленной, но мгновение или два ничего не говорила.

– Что ж, Франсуа, – наконец заметила она, – похоже, бесполезно затягивать эту беседу. Если никто из вас ничего не скажет, что я могу поделать? Я позвоню Лизетт, которая вызовет Филиппа. Он разденет его и уложит в постель, пока мы совершаем нашу маленькую прогулку, вы согласны, милый? – и она сделала шаг к звонку.

Все еще стоящий Мефистофель, непроницаемый и безмолвный, как и прежде, крепко прижимал ее к себе, и снова лежащий Мефистофель бессильно корчился на ложе. Теперь, впервые, одалиска проявила признаки беспокойства.

– Франсуа, – прошептала она, – Франсуа, давай покончим с этой сценой. Странное предчувствие наполняет меня. Это может зайти слишком далеко. Давайте воздержимся, пока не стало слишком поздно. Давайте позовем Филиппа и немедленно отправимся в путь.

По-прежнему недвижимая и зловещая фигура рядом с ней ничего не говорила и крепко держала ее, а его двойник в маске все еще дрожал на диване. Я скорчился, пораженный ужасом и затаивший дыхание, дрожа от неизвестного страха перед тем, что может произойти.

Внезапно, со скоростью света, одалиска высвободилась из рук своего партнера и, метнувшись к кушетке, сорвала маску с лежащей фигуры, открыв хорошо знакомые черты аббата, которые исказились самым отвратительным образом и, казалось, демонстрировали смертельную муку.

С диким и продолжительным криком одалиска вскинула руки и упала в объятия Мефистофеля. Этим движением она опрокинула восковую свечу с подвесного канделябра на потолке, которая, упав на одну из легких драпировок будуара, мгновенно окутала всю комнату пламенем. Я выпрыгнул в открытое окно и помог маркизу вытащить мадам через боковую дверь в коридор, как раз вовремя, чтобы спасти ее от огня. Когда я бросился обратно в будуар, чтобы спасти аббата, меня перехватил маркиз, который с силой оттолкнул меня назад, сказав:

– Уходи немедленно. Я позабочусь об этом. Забирай Лизетт и уходи.

Я не нуждался во второй команде, но взлетел по лестнице только для того, чтобы встретить бегущую вниз Лизетт. На ней было дорожное платье, а в руках она держала небольшую сумку.

После этого у меня нет четких воспоминаний о событиях. Все запутано. Я помню крики "Пожар! Огонь!" Безумная спешка разношерстной толпы по коридорам и вниз по лестницам. У портика стояли две кареты, в одну из которых четверо мужчин в плащах и капюшонах несли неподвижную фигуру одалиски, а в другой увезли нас с Лизетт. Я помню, когда мы отъезжали, рев пожарных машин, плеск воды, треск пламени, падающие бревна и зловещий блеск горящего здания. Я смутно помню поездку по железной дороге, суматоху отходящего парохода и то, что мне выделили каюту, и то, что ко мне обращались "месье Дюбуа", но только когда мы были в трех днях пути от Гавра, я восстановил душевное равновесие.

Когда мы добрались до Нью-Йорка, я с нетерпением стал искать парижские газеты. Они рассказали о сожжении особняка маркиза де Б. во время бала-маскарада, и о том, что мадам Маркизу больше никто не видел и не слышал, и о том, что аббат Р. таинственным образом исчез в ту же ночь, и поскольку служащий пароходной компании проследил за тем, чтобы на борту "Бельгика" были заняты каюты, и поскольку было доказано, что эти каюты были заняты леди и джентльменом во время перехода в Америку, общественное мнение, естественно, решило, что аббат сбежал с маркизой. В развалинах был обнаружен единственный обугленный и неузнаваемый труп, предположительно одного из слуг. Чей это был труп, я предоставляю судить вам самим. Что касается маркизы, у меня сложилось впечатление, что маркиз планировал тайно увезти ее и замуровать в женском монастыре или сумасшедшем доме, и что карета, в которую, как я видел, погрузили тело одалиски, была там для этой цели. Я помню, что видел сообщение о смерти маркиза три года спустя.

Что касается меня, деньги маркиза не принесли мне ничего хорошего. Я два или три раза открывал бизнес в Нью-Йорке и терпел неудачу. Лизетт умерла два года назад. Затем я приехал в Калифорнию, и вот я здесь. Я вижу, ты дремлешь, так что тебе лучше расстелить одеяло в том углу у камина и лечь спать.

1879 год