Пшеничная вдова

Глава 5. Призраки ночи

В темнице она просидела всего день. Наутро за ней пришли, но только чтобы кинуть куда-то в тоннели под гротом и луны потянулись колким веретеном. Исбэль и не знала, что под замком есть такие места. Тьма обняла сразу, как только ее бросили на мокрую пыль, смешанную с глиной. Падая, Исбэль вытянула вперед ладони, кожа расступилась, обжигая раной. За тьмой пришла тишина, нестерпимо холодная. Неизвестно, что пугало сильнее. Девушка пошарила руками, нащупала стену и прижалась к ней, словно испуганный олененок — она всегда боялась темноты. Тьма заливала глаза, путалась в волосах — сюда не проникало ни единого лучика света, будто свет весь сожгли до черных углей. В ней всегда прятались чудовища, Исбэль верила в это, несмотря на то что уже давно выросла. Но каким бы чудовищам тьма ни давала жизнь, худший из них сейчас сидит там, на троне, при свете дня — в это она тоже верила.

Постели не было, только камни. Иногда она натыкалась на цепи вбитые в стены и не решалась пройтись по ним ладонью чтобы узнать, чем они оканчиваются. Пахло мочой и грязной плотью. Не нашла она и отхожего места, даже ведра. Может, оно и затерялось где-то во тьме, но Исбэль боялась отойти далеко от стены. Однажды ладонь ее провалилась под землю, когда она пятилась вдаль по стене. Дыра оказалась совсем малая, но этого вполне хватило, чтобы заменить ведро. Прикрывалась она одной из юбок платья, так почти не чувствовался запах испражнений.

— Если смотреть сквозь камень, то можно увидеть звезды, — Исбэль не выдерживала глухоты и начинала говорить с собой. Она знала, что надо жить, но пока не придумала, ради чего. Оказалось, если лишиться всего, ценность жизни стремительно тает. Пустая жизнь делает пустой смерть. Исбэль страшилась, что перестает страшиться смерти... — Страх проникает в самое сердце и убивает его, — она уже сомневалась в этих словах. Храбрость перед ликом смерти приведет к такому же итогу. Есть страх или нет, для нее уже не имело никакого значения — везде тупик. Тьма, страх и смерть... Она надеялась не сойти с ума до того, как голод окончательно съест ее внутренности.

— Воистину безумие желать встретить конец трезво, чувствуя каждую боль... Но только боль напоминает о том, что ты пока еще жив, да, мама? Ты же сама мне это говорила... я точно помню. Пшеничная вдова должна привыкнуть к боли, чтобы научиться видеть жизнь. Мне так не хватает твоих слов.

Поначалу спасение виделось во сне. Сон всегда давался ей легко, был крепок и долог, но здесь, во тьме, когда не было разницы, опущены ли веки или распахнуты настежь, Исбэль со вздохом выныривала в тишину и тьму. Они заползали в ноздри, мешая дышать, страх запускал липкие пальцы в забытье, отчего оно получалось зыбким и было наполнено образами прошлого.

Теплая ладонь легла на растрепанные волосы. Где-то вдали послышался шорох волн.

— Волшебство... выпей... — послышался голос матери, и Исбэль почувствовала тепло, идущее от ее груди, — ...слабость до силы...

Она захотела кричать.

— Мама! — раскрыла она рот, но из груди вырвался только хрип, будто сон заморозил горло. Она ее не слышит, поняла Исбэль и рванула вперед, чтобы прижаться к теплой груди, но руки встретили только туман. Мать исчезла внезапно, будто и не было ее вовсе, а говорило с ней белесое марево. Ладонь тоже оказалось обманом — вместо нее Исбэль почувствовала пепел. Он прорывался сквозь туман, превращая белое в серое. Исбэль кинулась грудью на туман и пепел, пытаясь найти выход, но глаза ничего не видели, уже много дней ничего. Пепла становилось все больше и больше, и вскоре идти стало трудно, ноги начали вязнуть.

— ....откуда... — услышала она собственный голос, и он напомнил ей голос матери.

Пепел валил не с небес, он шел от нее и вместо волос у нее полыхало пламя. Каждый волос раскалился докрасна, напоминая расплавленную медь. Исбэль остановилась. Рядом с грудью ее повис клинок — у него не было хозяина. Рука не сжимала гарду, потому как и гарды тоже не было. Начищенное до блеска лезвие запуталось в крови — Исбэль знала, что это кровь ее отца. Холодные ладони схватились за клинок, не страшась пораниться. Она тянула его на себя, будто желая отобрать сломанный меч у врага, рук которого даже не видела. Ладонью она тоже почувствовала жар — синие линии под кожей вспыхивали, плавя кровь в жилах, этот жар передавался клинку, раскаляя его докрасна. Клинок дернулся. Исбэль поняла — это объявился враг и подняла голову. Но вместо ненависти она встретила лицо собственного отца с перерезанным горлом. Он открывал рот, но вместо слов из зияющей прорези текла раскаленная, словно лава, кровь. Исбэль зажмурилась и опустила голову, чтобы не видеть, но глаза глядели сквозь веки. Перед ней снова возникло лезвие, отражающее пепел, словно зеркало. Исбэль взглянула в него, чтобы увидеть свое лицо и не смотреть на мертвеца с перерезанным горлом. Но вместо своего лика она встретила чистое пламя — оранжевое, разрывающее сталь густыми лепестками вулканического цветка.

Проснулась она от собственного крика, застрявшего в горле. Послышался лязг железной двери — впервые за долгое время кто-то развеял тьму. Исбэль увидела пляшущее отражение пламени в прорези двери, а потом она отварилась и вытянулись кусачие тени. Исбэль отвернулась, даже тусклый свет факела причинял ей боль. Внутрь вошли вороненые рыцари и ключник. Палачи настигли ее, дернув за ноги, Исбэль метнула руки в сторону, пытаясь схватиться за воздух. Сердце екнуло в груди. Она думала, ее будут бить или надругаются, окончательно растоптав ее честь. Верзила-ключник держал ее, а рыцарь схватил железные оковы, вбитые в стену. Она услышала лязг цепи, волочившейся по камню, металл схватил холодным укусом ее лодыжку.

— На, жри, — кинули ей кружку тухлой воды и тарелку жидкой похлебки. Враги ушли.

Перед глазами до сих пор стоял образ отца с перерезанным горлом, пока она с жадностью пила воду и похлебку. Живот заныл с непривычки. Наверное, я должна поплакать, думала Исбэль, наверное, так станет легче, но слезы не шли. Они будто застыли в глазах вместе с ее сердцем, прошлым, будущим и всеми причинами, чтобы жить. Ее начали кормить, поняла она то ли с ужасом, то ли облегчением и не недоумевала, почему. Но точно знала, что на такой пище тело ее быстро иссохнет. Может, Реборну и не нужно, чтобы она выжила? Может, только чтобы дожила до чего-то...

Сначала она думала, что шепот моря только лишь сон, но потом почувствовала запах соли и в затхлый воздух тоннелей зашел бриз. С первым же свежим вздохом она догадалась, что тоннели не замкнуты — там, внизу, где-то плещется пена. Исбэль проснулась, когда тело ее ползло к морю. В ногу врезалась сталь — враги узнали о выходе раньше нее. Начались приливы, море заполнило гроты, карабкаясь вверх, к столице, значит, совсем скоро праздник пшеничной весны. Кое-где с потолка размеренно капала дождевая вода — прошли первые весенние дожди. Вчера ночью она слышала как вода билась о промерзшую землю. Море кидалось в каменные провалы бурной пеной, издавая призрачный клич морских сирен, по крикам этим девушка отсчитывала луны. Похлебка утром — шепот стихал, похлебка вечером — шепот снова говорил с ней. Она насчитала девятнадцать. Эти звуки прогнали безумие, но все равно не вызвали слез.

С волнами пришел холод, только Исбэль совсем не страшилась его — на ней было бессчётное число юбок. Еще тогда, ожидая осады, мороз сковал ее кожу ледяными иглами, не помогал ни горячий чай, ни обнаженное пламя камина. Она надевала подъюбник, потом еще один, пока движения не стали даваться с трудом, а ноги поднимали свинец при каждом шаге. Но и тогда она ощущала холод... Исбэль вынула из-под себя несколько юбок и куталась в них, словно в одеяла. Среди них было и несколько шерстяных. Нет, холод совсем не пугал... пугали крысы. Как и всякая женщина, Исбэль боялась мышей, а крысы были ее монстрами из темноты... они пришли вместе с приливами, разгоняя тишину. Норовили залезть ей под юбки и выгрызть шерсть. Исбэль нащупывала камни и кидалась ими, кричала на крыс, обещая казнить, каждую, кто укусит и первое время они боялись этих угроз... Но потом стало опасно даже спать и она делала это сидя.

«Когда мертвец сядет на трон, пламя раскалит сталь докрасна, время обратится вспять и мертвые восстанут, пойдут за своим королем и обратятся в живых», — Исбэль вздрогнула, очнувшись от затягивающей дремы.

По коридору заплясали тени, свет факела тускло осветил молчаливые мокрые камни. Кривые решетчатые тени легли на грязную ткань платья. По углам засуетились крысы, послышался скрежет проворачеваемого в замке ключа.

Свет факела ослепил, кольнув глаза, и Исбэль подняла руку, чтобы защититься. Отползла в сторону и затихла, как и всегда. Смотреть не имело смысла, как и принюхиваться к еде. Желудок знал, что еда рядом, но не заболел сильнее от предвкушения встречи с водой и похлебкой — теперь он ныл всегда.

— Ваше Величество? — послышалось из темноты и Исбэль не поверила своим ушам. Голос незнакомца, она была уверена, что не знает этого человека, снова позвал, произнеся высокий титул.

— Кто вы? — с удивлением услышала свой голос Исбэль.

— Новый ключник, — ответил голос, вставляя факел в держатель на стене, — Пентри.

— А где же старый? — обескураженно спросила Исбэль, хотя, наверное, должна была спросить, почему он обратился к ней Ваше Величество, к тому же, имя его совсем ничего не говорило.

— Зарезали, — спокойно ответил Пентри, умолчав, что сделал он это собственными руками. Когда на улицах стало тесно от народа и вражеские гарнизоны уже не справлялись, стражу сняли для подавления мятежей. На выходе осталось только два вороненых рыцаря, взбудораженно озираясь по сторонам. Пентри наблюдал за ключником — высоким глаэкорским верзилой и тот ему не нравился. До того, как Пентри научился чистить картошку в королевской темнице, он успел поработать наемником на межевых. Платили ему больше чем рыцарям, потому как Пентри себя честью и доблестью не утруждал. Но болезнь кишок заставила его обнаружить в себе тягу к людской доброте и кустам. Осел он в итоге в столовой, поближе к картошке, от которой у него воцарялся мир в животе.

Резал он, вспоминая былое, вокруг кружил хаос и бегали люди, лаяли собаки и горели дома. Вернувшись к куче овощей, Пентри сполоснул нож в бадье с рыбой, в которой было не меньше рыбьей крови. Пришли к нему вечером, пока он спокойно заканчивал свои дела. Копьем его не проткнули — это и не удивительно, помощник повара дружил с ножом и скрытностью. Только удивился он, когда к ногам его полетели ключи от темниц, и велено было выйти на смену к утру. Собираясь, Пентри уже посчитал, сколько яиц может пихнуть за пазуху.

— Ты назвал меня королевой, — Исбэль подползла к кружке воды, жажда не признавала страха, — Почему? — не пришел ли он ее бить, а это лишь повод, провокация?

— Потому что вы королева, — словно ребенку объяснил Пентри, — Ваше Величество, вы помните меня?

Шея его вытянулась, Пентри пытался подставиться под свет факела, но пламя все равно оставалось позади и чернило его лицо. Будь он даже при свете дня, Исбэль бы не узнала его: лысый, с отвисшими морщинистыми щеками, не худ и не толст, руки длинны и в мозолях. Такие мужчины — обыкновение, нет в них ничего особенного и похожи они друг на друга, как яйца в лотке.