Книги стихов

синь глаз, не детский ли в глазах испуг,

и мужественно-женственная статность

служителя в отличие от слуг.

Рот в виде рта, которого недуг

не омрачил еще, но вероятность

высказыванья крепнет, а превратность

судьбы на лбу напишется ли вдруг?

Пока еще лишь чаянье – залог

свершенья или, может быть, страданья,

предмет неутомимого гаданья,

но зреют вещи до преобладанья,

и замысел в действительности строг.

Король

Шестнадцатилетний на троне король,

в шестнадцать лет властелин

играет свою в государстве роль,

смотрит мимо седин

вельможных, привлеченный Иным.

Что ему ордена!

Под подбородком уже стальным

холодная цепь Руна.

Смертный перед ним приговор.

Все думают: не решается он

имя свое начертать.

Он принял сам для себя закон:

сперва до семидесяти считать,

но не знает об этом двор.

Воскресение мертвых

Граф смотрит на гробницу,

сквозь щель он видит в ней

родную вереницу:

тринадцать сыновей.

Их встретив честь по чести,

двух жен встречает граф;

выходят обе вместе,

для вечности восстав.

Шел Эрик, не робея,

как будто смерти нет;

Ульрика-Доротея

(семь и тринадцать лет),

что в тысяча шестьсот

десятый мрачный год

во Фландрии почили

и старших научили,

как выходить на свет.

Знаменосец

Идут в одежде жесткой на войну,

кто в ткани, кто в железе или в коже,

и пусть перо на нежный перст похоже,

солдат в суровой замкнутости строже,

а тот несет, как юную жену,

вдаль знамя, символ празднично-нарядный,

так что над ним струится шелк парадный

и на руки ему порой течет.

Ничто его теперь не отвлечет,

улыбка никакая перед часом,

когда случится вражеским кирасам

прорваться к ткани с пламенным окрасом,

а он тогда сорвать уполномочен

полотнище и спрятать под мундир,

лишь девственностью этой озабочен,

и он потом всей армии кумир.

Как последний граф фон Бредероде не попал в плен к туркам

Была погоня жуткая за ним.

Смерть пеструю метавшая вражда

ему грозила. Так он был гоним,

что предков благородных череда

значение утратила. Так зверь

бежал бы от охотников. Но путь

река пересекала, и свернуть

не мог он, потому что в нем теперь

вдруг проявился прежний отрок знатный,

взрослеющий для будущих тревог

средь милых женщин юношески статный,

и в этом сердцу всадника не мог

конь отказать и прянул, безвозвратный,

как в замок, с ним в бушующий поток.

Куртизанка

Венецианским солнцем из волос

моих творит алхимия свой дар,

не золото ли, чей роскошен жар;

мосты бровей, рассадник чар,

влекут опасностью бесшумных гроз:

глаз, ласково таинственных с тех пор,

как в них и рябь каналов, и простор

морской с волнами быстрыми; кто взор

ко мне стремит, потом исподтишка

завидует моей собачке милой.

Рука моя прохладная порой,

ее лаская, тешится игрой:

влечь юношей знатнейших с новой силой,

которым смерть от губ моих сладка.

Лестница оранжереи

Версаль

Как иногда то вверх, то вниз без цели

по лестнице ходили короли,

чтоб с двух сторон придворные смотрели

и любоваться мантией могли,

так между балюстрадами просторных

по-прежнему ступеней череда;

хотя склоненных больше нет придворных,

над лестницею небо, как всегда;

как будто, некой карою грозя,

она располагается келейно,

так что ни вверх, ни вниз теперь нельзя,

тяжелый шлейф неся благоговейно.

Перевозка мрамора

Семь битюгов массивный груз везли,

отяготивший каждое копыто;

и то, что было в мраморе сокрыто,

завещанное недрами земли,

явилось людям, и не под чужим

неверным именем, а сутью самой

героя, властно движущего драмой,

когда событий ход непостижим;

так, позволяя на себя взглянуть,

в своем великолепьи заповедном,

как триумфатор, в шествии победном,

гнетущий, возложив на пленных гнет,

по улицам он ехал в свой черед

и преграждал другим при этом путь.

Будда

Пилигрим уже на расстоянье

золотую чувствует капель:

впереди покой и покаянье,

царственно-таинственная цель.

Осияв смятение людское,

тот, кто высотой бровей привлек,

всем дает понять, что не такое

золото сосудов и серег.

Кто бы дал ответ простой и точный,

плавили какое вещество,

чтобы водрузить на трон цветочный

этот образ и его убранство,

чтобы, как себя же самого,

в золоте мог трогать он пространство.

Римские фонтаны

Над чашей чаша, воду проливая

с журчанием на мраморном краю,

где ждет ее внизу вода другая,

ловящая кипучую струю,

безмолвием смысл речи придавая,

вверяя полой длани песнь свою,

в темно-зеленом небо открывая,

как вещь неведомую и ничью,

переполняя свой сосуд прекрасный

и не томясь по прежней вышине,

рассеянные брызги в стороне

на мшистые роняя занавески,

между которых чаша в тишине,

и в зеркале внизу смеются всплески.

Карусель

Jardin de Luxemburg

Вращается под солнцем с кровлей тень,

и пестрая процессия видна,

а в ней мелькает лошадь не одна,

хотя одна и та же каждый день.

В тележку пусть иная впряжена,

свои у каждой доблести и шашни;

злой красный лев – попутчик их всегдашний

в сопровожденьи белого слона.

Олень, совсем лесной, но под седлом;

пристегнута малютка голубая

к седлу, согрев его своим теплом,

а мальчик бел, ему сам воздух сладок;

сидит на льве, рука его нежна;

лев скалит зубы, кружит, хищно гладок

в сопровожденьи белого слона.

Из девочек взрослеющих любая,

перерастая скачущих лошадок,

глазами ищет будущих загадок,

одну и ту же точку огибая

в сопровожденьи белого слона.

И в череде бесцельно ежечасной,

ежеминутной, длящейся с утра,

и серой, и зеленой или красной,

вращающейся ныне, как вчера,

улыбке тоже место есть согласной,

чтобы могла казаться безопасной

слепая безуспешная игра.

Испанская танцовщица

Как спичка загорается едва,

исканью искр свой свет вверяя жгучий,

так зрителей сплотить спешит сперва

она горячим жестом торжества,

вступая в круг змеящихся созвучий.

И сразу в танце пламя прорвалось;

от вспыхнувших безудержно волос

ее черты и стан ее в огне;

она в горящем платье, как в броне;

жар гибких рук в неуловимом взмахе;

гремучие так вьются змеи в страхе.

Но тесно ей в наряде огневом,

и на пол сброшен с плеч огонь потом

пренебрежительным телодвиженьем,

но, сброшенный, грозит еще сожженьем,

чтобы ее гордыню испытать,

и с легкою улыбкой губ небрежных

она благоволит его топтать

упругими толчками ножек нежных.

Башня

Tour St. Nicolas, Furnes

Земные недра. Кажется, из них

ползешь на ощупь: над тобой земная

поверхность, где, потоки зачиная,

бьют родники, чей говор не затих,

из темноты, которую лицом

рассеиваешь в поисках высот,

не собственным ли будучи гонцом,

а над тобою бездна, словно свод,

и для тебя она ориентир;

когда, забрезжив, рушится основа,

и видится тебе при этом снова

бык, на которого навьючен мир,

но властно разлучает с тесной тенью

свет ветреный; исток его – эфир;

твой путь от затемненья к затемненью

в глубинах, возражающих гоненью,

дни малые, как будто Патенир

писал их осмотрительно часами,

и прыгают охотничьими псами

мосты, беря нетерпеливо след;

где дому дом – беспомощный сосед,

она в кусты под небесами

идет, с природой не считая лет.

Площадь

Furnes

Распространяющиеся просторы,

где уличных страстей катился вал,

где смертные вершились приговоры

и тесен был торгашеский квартал,

для герцогского поезда, который

на всю Бургундию блистал

(начало древнее начал),

отсюда площадь приглашает в дали

окрестных окон суету сует,

кого бы сроки ни препровождали

в торговые ряды текущих лет,

но пустоте ни миг, ни век не страшен,

и только на домах, того гляди,

фронтоны выдадут соседство башен,

которые витают позади.

Quai du Rosaire

Brügge

Похожи переулки на людей,

идущих медленно к выздоровленью

в раздумии: как верить отдаленью?

друг друга ждут, потом до площадей

доходят и спускаются туда,

где светит ясным вечером вода,

а вещи мягче в зыбких отраженьях;

подвешен мир в светящихся сближеньях

и не уподобляется вещам.

Куда девался город? Видишь сам,

как по закону странному зеркал

отражена в причудах монотонных

жизнь проявлений редкостно-исконных

с висячими садами в бликах сонных,

чтоб ночью в стеклах вспыхнувших оконных

в кафе вращался танец и мелькал.

А выше что? Никто там не бывает.

Лишь тишина, не знающая слов,

там ягоду за ягодой срывает,

качая в небе гроздь колоколов.

Бегинки

Монастырь Святой Елизаветы, Брюгге

1

Высокие не заперты ворота,

сюда ведет, как и отсюда, мост,

но на земле надежней нет оплота,

и двор притих под вязами, где прост

порядок жизни: полосою ровной

из келий к службе лишь ходить церковной,

чтобы постигнуть, как любовь щедра,

и на коленях под льняным покровом

там, с тысячеголосым схожий зовом

хорал поют все, как одна сестра,

среди столпов сияющих зеркальных

от песнопений и от нот хоральных,

когда возносятся на небеса

молитвенные эти голоса,

и нет из кущей ангельских возврата.

Но и внизу притихнувших утрата

возносит, и они водой святою

кропят одна другую с простотою

душевною, когда душа чиста,

чело прохладно и бледны уста.

С паломничеством возвращенье схоже;

все та же полоса домой ведет

тех, кто постарше, тех, кто помоложе:

всех пропускает старица вперед,

и в каждой келье сердце бьется тайно,

сквозь листья вязов разве что чуть-чуть

чистейшее в окне каком-нибудь

проглянет одиночество случайно.

2

Церковное при этом не скупится

на свет и на сиянье допоздна

окно, пока возможность в нем видна

старательно грех искупить, упиться

игрою райской старого вина.

А между тем давно уже готовы

для вечности проснуться и заснуть,

нетронутые, сумрачно свинцовы

там дали, призывающие в путь.

Не путы, нет, напомнить об ином

в убранстве зыбком солнечного лета

могла бы седина, зимы примета:

там ждущий за окном в потоках света

и ждущая в слезах перед окном.

Процессия с Девой Марией

Металл стекает с башен громче рек;

потоки эти неумолчно гулки;

из бронзы улицы и переулки

и день, и город весь отлит навек,

и четкою подвигнуты границей,

свой открывая заново статут,