Сердце пудренное

«И это имя, такое протяжное и нежное…»

Эсфири Р.

И это имя, такое протяжное и нежное,
имя библейских цариц,
так непохожих на тебя
своей пряной пламенностью и красотой;
и этот долгий, застывший льдинкой вопрос,
пробивающийся сквозь сероватые завесы
глаз твоих,
светлых, застенчивых глаз твоих,
так много говорящих мне
своей грустной и милой наивностью;
и эта тонкая, прозрачная осеннесть
умершей от слишком большого счастья
любви,
интимной и изящной,
выдержанной в перламутрово-серых тонах,
без малейшего налета
диссонирующе-яркого пурпура, –
о, как все это близко усталой,
уронившей крылья
душе моей,
тянущейся к тебе с немного стыдливой
и мягкой улыбкой, –
как странно и радостно, сестра моя,
как странно и радостно!

«Сегодня…»

Сегодня,
немного после полудня,
когда я впервые угадал под твоими ресницами
матово-розовый огонек,
тот самый, что застилает сероватым дурманом
бедную, красивую голову мою,
усталую от безнравственных рассуждений
о нравственном, –
сегодня,
немного после полудня,
ты подарила мне этот удивительный
кусочек Юга –
листок какого-то странного,
своевольного дерева.
Правда,
он совсем засох,
и в нежно-оливковых морщинках его,
сколько ни вглядываюсь,
я не различаю больше ничего,
что бы напомнило мне Юг,
с его исступленной радостью бесстыдного Солнца
и природой,
насыщенной острой красотой.
Но мне кажется, что каждой извилинкой своей
он говорит о твоей любви,
безумной, как Небо,
и безвольной, как Земля,
о любви,
только что созданной,
только что вспыхнувшей
в твоих длинных, тоскливых глазах.
Я знаю,
что этот листок держала в руках
ты,
немного божество, немного женщина,
перед которой я, такой измазанный жизнью,
меняю улыбку на подавленный стон,
и которая вкладывает
в мозаичный узор жизни моей
так много кристалликов светлой грусти.
И я беру твой подарок,
через минуту весь бы зацелованный,
и тихонько рву
на обрывки, все еще зеленоватые,
которые из кусочков Юга
превратились в куски
страдания.
И я упиваюсь
той болью, которую мне причиняет
заплеванность моего божества,
я упиваюсь
тем невыразимым страданием,
которое рождает моя же воля –
и я теряю рассудок,
я ломаю руки,
я пьянею от отчаяния, –
о, этот злой кусочек Юга!

«Мне больше не для кого…»

Мне больше не для кого
быть красивым.
Моя девочка умерла.
Голубые тоненькие пальчики
не удержали кружева ласок,
уронили в ладонь смерти.
А вы не видели
как глаза замерли,
совсем стеклянные стали.
Теперь,
в сером холоде одиночества,
мне больше не для кого
быть красивым.

«А если постучится в дверь…»

А если постучится в дверь,
погоди, крикну,
впущу.
Отбегу в синий угол,
лихорадочно выпью из флакона
острый яд.
И уже слыша,
что и Смерть стучится в дверь.
схвачусь за грудь,
шепну,
войди, жизнь моя,
войдите вместе.

«В аллее черно-синий мрак…»

В аллее черно-синий мрак.
И запах ели хватается цепко за горло.
Я держусь за деревья, чтобы не упасть.
Я не один.
Мне нельзя падать.
Мне надо казаться мрамором.
Дьяволом, изваянным из холода и одиночества.
Я не один.
Со мной – девушка.
Вчера – это была моя жизнь,
моя буря, мой крик, –
моя скорбь.
Кто поверит, что одна ночь выжгла все
угрюмой лаской Смерти?
Перед глазами черно-синий мрак.
Кружится все как-то судорожно.
Как скажу ей Смерть ее?..

«Он ушел от меня…»

Он ушел от меня.
Мир не мой больше.
Я чужая. Я нелюбимая.
Я осколок, кинутый в горе.
Третью ночь я вбираю воспаленными глазами
третью белую, мертвую ночь.
Почему плачет кто-то рядом?
Это мама,
руки мои целует тихо.
Мне кажется,
в мои жилы боль налита вместо крови.
Я не вижу ничего.
У меня нет больше сердца.
Он ушел от меня.

Слово: «может быть»

«У тебя сегодня глаза как у девочки…»

У тебя сегодня глаза как у девочки,
большие и очень добрые,
конечно не такие, как вся ты.
И вся ты сегодня как-то притихла,
будто не знаешь, кто мы с тобой,
чужие или очень близкие.
Может быть, тебя делают такой
твои светлые волосы, особенно гладко связанные
в узел,
который я так люблю целовать;
или, может быть, ты думаешь о чем-то,
что никогда не залетало в твою ветреную головку.
Право, лучше не думай о глупой жизни,
посмотри в мои глаза
с той же искоркой радостного удивления,
что и всегда:
мы тихо спрячем свет за мягкой шторой
и утонем в голубом, наивном сумраке.

«Ты весь стальной. Ты весь упрямый…»

Ты весь стальной. Ты весь упрямый
Ты весь как будто из Огня.
Такой же злой. Такой же пряный.
Такой же дикий. Весь в меня.
Сегодня – знаю – будешь нежным,
Колени тихо целовать,
Ковром из лилий белоснежным
Меня наивно покрывать.
К моим ногам в налете страсти
Прильнешь, моля отдать себя.
В моей сегодня будешь власти!
Ты будешь мной, меня любя.
А завтра – знаю – снова гордый,
Ты будешь холоден и стыл,
С улыбкой истинного лорда,
С досадой злой за дикий пыл.
Ты спросишь вежливо: «Здоровье?»
Прищурив дерзко левый глаз,
И я прочту вкрапленным в брови
Презренье сотен жестких фраз.
Пускай! с моих я не сняла стен
Портрет твой – тот, на что молюсь.
Ты был рабом уж, был подвластен –
И я довольна. Я смеюсь.