Мёд с корицей

Листва стекает понемногу,

но не берет меня хандра,

мне хорошо — я верю в Бога,

в победу света и добра.

Кустарник птицами забанен,

он сверху кажется литым,

как будто лично мэр Собянин

листву покрасил золотым.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Столица любит что повыше:

дома, деревья, небеса.

Влюбиться можно даже в крышу,

коль отказали тормоза.

Собянин рассадил по веткам

пернатых, по шесткам — сверчков.

И за одну лишь пятилетку

очистил город от ларьков.

В году менял по пять раз плитку

в местах одних и тех же мэр.

Он менеджер крутой и прыткий,

Всё было честно, без афер.

Листву теперь решил покрасить

во славу светлых добрых дел.

В нём куча разных ипостасей.

…Бордюры клал вчера, пострел.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Склеили из плоти и духа,

а потом ушли, обманули.

Если пуля свищет над ухом,

уклоняйся, детка, от пули.

Выглянешь на улицу — ветер

гонит на убой самолёты,

направляйся, детка, на север

к леммингам, песцам и койотам.

Угол наклонения оси

изменился. Тронулась суша.

А медведей, детка, не бойся,

человек страшнее и хуже.

Наши шкуры — верх дешевизны,

удаляйся, жми на педали,

этот мир опасен для жизни,

но другого не предлагали.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Я могу бесценных советов

надавать и взрослым, и детям.

Если бьют тебя как поэта,

значит, стоит спеться дуэтом.

Если бьют кастетом, то надо

убежать иль пулей ответить.

Если полетела граната,

главное — штаны не пометить.

Если же ядрёную бомбу

(ядерная — ох как ядрёна)

в небе зришь, то и в катакомбах

не спастись железобетонных.

Потому готовиться нужно

загодя и тщательно очень:

пусть не встретит Север радушно,

шанс ещё пожить правомочен.

Так вперёд на северный полюс

к леммингам, песцам и койотам.

Пусть там не цветёт гладиолус,

Но туда летят вертолёты.

Взрослые и дети, спасайтесь,

кто как может и кто не может.

…А советов глупых чурайтесь,

даже если я их умножу.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Мы брали снег и делали огонь,

но нам сказали, ждите, будет осень,

на пустыре, похожем на ладонь,

сегодня, возле виселицы, в восемь.

Мы так решили: встанем и пойдём,

посмотрим, для кого она желтела,

среди травы, исколотой дождём,

найдём её измученное тело

и воскресим. Пусть радость чистоты

красивых женщин, что на распродаже

себе купили новые зонты,

но ими не воспользовались даже,

пусть эта радость капает с крыльца

на острова засушенных газонов,

на двери, на улыбку без лица,

на улицы повешенных сезонов.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Огонь не крали, словно Прометей,

но делали они его из снега.

Мошенники, стяжавшие люлей?

Волшебники из сказочного века?

Им заявили: осень только будет,

её дождитесь, в прошлое — ни-ни!

Они, решив, что с ними просто шутят,

под снег свои впихнули пятерни.

Листвы пожухлой отыскать хотели,

чтоб, лето пропустивши, оживить

труп осени (без марта и апреля,

без мая). Воскреся — крестить.

Мудрили с мертвецом без маски

Волшебники. И тут явились

«Двенадцать месяцев». Как в сказке.

Зонты подснежником раскрылись.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Медлительно, как древняя пирога,

боками дымноватыми алея,

плывёт рассвет. Окраина. Дорога.

Век двадцать первый. Эра Водолея.

Земля нетленна, густонаселённа,

над ней столбы застыли часовые,

внутри двора от тополя до клёна

натянуты верёвки бельевые.

Поэзия закончилась. Ни песню

не сочинишь, ни горестную оду.

Лишь изморось над крышами, хоть тресни,

да санкции на зимнюю погоду.

Мой дом выходит окнами на небо —

я на него смотреть предпочитаю,

но Бог давненько в наших сферах не был,

здесь Докинза архангелы читают.

Вот и лежу в миру материальном,

смотрю из незаправленной кровати,

на то, что оказалось идеальным:

косяк двери, розетку, выключатель.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Что вижу, то пою. Чего не вижу,

О том я тоже песню сочиню.

Поэзия отыщет свою нишу,

Хоть оды не живут в моём меню.

«Ходил большой тайга» я тут намедни

(ходила же, конечно, не ходил)

и землю наблюдала не в передней,

а в тех местах, в каких медведь бродил.

Я заблудилась, долго я металась

(вокруг сплошные ели, не аллеи),

но не отчаялась, в итоге оказалась

я на дороге… в эре Водолея.

И как так сразу в двадцать первом веке?

Ведь только что в глухой тайге бродила.

И вдруг верёвки, тополя, калеки.

Ой, нет калек — у атеистов сила.

Я пó миру пошла… ой, нет, по миру:

в материальном есть определённость.

Я прозреваю, мозг не тихомирю:

В тайге какая ж густонаселённость?

Лежу в кровати, дальше прозреваю

косяк двери, розетку, выключатель.

Я не хочу в тайгу. Я оды знаю.

…Не всякой жизни хочет созерцатель.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Деревья раскачивал ветер,

дождило, шуршала листва,

что может быть лучше, чем эти

особенности естества.

Стучат полуночные оси,

заснуть бы сейчас под шумок,

но жизнь осмысления просит,

и кошкою трётся у ног.

Вот с неба сбежавшие воды,

а это гардина с пятном,

на червы из старой колоды

похожа листва за окном.

И вот потому, потому я

Брожу в долговязом плаще,

смотрю на листву поцелуя,

на тополь, на мир вообще.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

В болото жизнь меня не гонит,

ведь не жестянка жизнь моя.

и не поганка. Урезонит

любые хныканья кутья.

Хоть жизнь хвостом и не виляет,

но твёрдо держит хвост трубой.

Она мяукает (не лает),

Грустит, но дарит мне покой.

Грущу по-светлому. В округе

шуршит листва: дождит с небес.

Любые мрачные потуги

погибнут в зарослях словес.

В соседнем доме окна жолты,

по вечерам и по ночам

скрипят задумчивые болты,

сомкнуться не дают очам.

Картишки, плащик долговязый,

гардина — моему чутью

бананово-лимонных связей

недостаёт для сна в раю

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Смеркается. Встроенный в бок магазина

зеленым горит банкомат.

Над новым районом, над старой осиной

навис полосатый закат.

Шумливо, умышленно, слезоточаще,

стирая балконную тишь,

прощальные капли зимы уходящей

срываются с жалобных крыш.

Я горечь весны с удовольствием выпью —

теперь холода не страшны.

Дома бесконечны. Оранжевой сыпью

их панцири поражены.

И хочется с тем, кто разумней и злее

беседовать начистоту,

и хочется долго по мокрой аллее

идти и идти в темноту.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Район у нас нов, но осина — старушка.

Зелёный горит банкомат,

а возле него, словно на побегушках,

потомки Адама кружат.

Закат полосатый, прощальные капли,

оранжевый панцирь домов,

балконная тишь. Даже крыши одрябли,

прощаясь с остатком снегов.

Зима позади, и весенние краски

Желают поэта завлечь.

Но сумрак сгустился. Я сбросила маски

и музу могу поберечь.

Мой взор не стесняется больше стесняться:

теперь на зелёный косит.

Цвет зелени любит на доллар равняться:

то манит меня, то манит.

По мокрой аллее, пустынной и тёмной

(плевать на любой компромат)

я в сторону брошусь, где светом зелёным

Горит и манит банкомат.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Я проснулась на рассвете,

подошла к балкону, глядь —

обволакивает ветер

туч резиновую гладь.

Ночь — предмет аксессуара —

спала с ворота, и вот,

по неспешным тротуарам

путешествует народ.

Он идёт на автомате,

через площадь, напрямик,

но сегодня на закате

ночь поднимет воротник.

Шарф надену потеплее,

выйду, встроюсь в эпизод,

прогуляюсь по аллее,

я ведь тоже пешеход.

Есть погода, есть надежда,

есть фонарик на крыле,

лишь осенняя одежда

тянет тяжестью к земле.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Ночь — предмет аксессуара.

Вечер, утро, даже день.

Для прогулок и пиара

всё иное — дребедень.

В путешествиях нет смысла

на юга и на моря.

Тротуар — вот тут зависла

я, сама себя дуря.

Сколько мелких эпизодов

в путешествиях подчас

приключается с народом,

что хоть год кричи «Атас!»

В самый мелкий и забавный

втиснусь, встроюсь эпизод.

Ночь тогда со мной на равных

воротник поднять рискнёт.

Я увижу — нет надежды.

Сердце бьётся — просто жуть.

Шарф — тяжелая одежда:

Хочется в земле уснуть.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Берега рыжебокой Пахры

очертили неровности суши —

бесконечны речные миры,

неизменны рыбацкие души.

Под водой колыхаться луне,

зеленеть над водой хлорофиллу —

рыба, рыба, рождайся во мне,

я себя на крючок наживила.

Эта речь холодна и тиха,

уготована прозе, но снова

богомольная самка стиха

пожирает партнёра по слову.

Лейся, песня, до устья реки,

дотянись до глубин океана,

до коралловых чудищ морских,

до магнитного меридиана.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Мелкий царь неизвестной реки

(и не царь даже, просто царёк)

добивался девичьей руки.

Не был нужен такой муженёк.

Ожидая морского царя,

я царька от себя отмела,

но потом оказалось, что зря:

мне судьба и царя не дала.

Я теперь на речном берегу

одиноко толкусь при луне.

И зудит в воспалённом мозгу:

«Рыба, рыба, рождайся во мне».

Но в царьке зуд ко мне поутих:

не желает водиться со мной.

Мне кого-то из чудищ морских

предстоит оказаться женой.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Ореолом своим звенит,

источается светом лап —

это солнце ползет в зенит,

неуклюжее, словно краб.

Тонок каждый его сустав,

металлический панцирь бел —

мы ведь тоже войдем в состав

каталога небесных тел.

Оставляя дымящий шлейф,

как бессмысленный атрибут,

унесемся, преодолев

силу трения о судьбу.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Я не знала о том, что есть

у небесных тел каталог.

Так и села, прослышав весть,

но мой мозг получил толчок.

Я на солнечный диск гляжу,

и меня осеняет вдруг.

Это «вдруг», я вам доложу,

Скрасит даме любой досуг.

Значит, вот почему звенит

и ссыхается цветом лап

это солнце, ползя в зенит,

неуклюжее, словно краб.

Металлический панцирь свой,

каждый свой лучевой сустав

хочет солнце кривой тропой