Древний знак

И невольно вспомнилось Марии

В каком-то бесконечно долгом оцепенении наблюдала за всей этой сценой Мария. Она сидела рядом с Ялмаром у костра и не могла оторвать взгляда от Сестры горностая. Смотрела в ее глаза и видела Леона.

В свите Френка Стайрона Леон оказался белой вороной. Всех остальных своих «ассистентов» Френк Стайрон привез с собой. Это были расторопные парни, понимавшие «босса» с полуслова, и бог знает какие его задания они выполняли. Что касается Леона, то он добросовестно занимался истинной энтографией, глубоко проникаясь сочувствием и любовью к северным племенам, которые приходилось ему исследовать. Мария с удовольствием обрабатывала материалы Леона, и они постепенно сдружились. Но наступил момент, когда она обратила внимание на странное поведение юноши, который с каким-то болезненным нетерпением искал с ней встреч. Случалось, что Мария невольно оборачивалась, чувствуя на себе его взгляд. Вот тогда-то и поразили Марию глаза Леона, в которых бушевала страсть. «Боже ты мой! Неужели он не понимает, что я на десять лет старше его?»

А Леон действительно не понимал и не хотел понимать этого. Порой он ожесточался в ревности или впадал в мрачную меланхолию. Мария, испытывая к молодому человеку почти материнское чувство, не знала, как обходиться с ним. Она то подчеркивала свою строгость к Леону, даже отчужденность, то старалась внушить, что расположение ее к нему имеет именно материнское, и только материнское, начало.

И теперь вот, провожая взглядом уходившую прочь от стойбища мать Леона, Мария с особой остротой ощутила тревогу за ее сына. «Господи, как, должно быть, невыносимо трудно этой женщине», — думала она.

Гонзаг присел костра крайне возбужденный, взъерошенный.

— Лихо у вас получилось с поцелуем руки, — не без восхищения сказал Томас Берг.

— Я уж было начал молиться за вас, — в тон отцу сказал Ялмар, подвигаясь, чтобы освободить рядом место Гонзагу.

А Сестра горностая шла в стадо, надеясь увидеть мужа. Иногда она останавливалась то у одной, то у другой лужицы, отмывая руку, которую поцеловал Гонзаг. При этом она брезгливо морщилась.

Брат оленя не ждал увидеть жену. Сидел он все еще на том же камне, обдумывая, как ему вести себя в этом неожиданном положении. Если Гонзаг станет его задирать, он стиснет зубы и будет молчать до тех пор, пока это позволит чувство достоинства: только бы не подвести безрассудным поступком Сестру горностая...

Брат оленя подвесил выкуренную трубку к поясу, собираясь идти в стойбище, как вдруг увидел жену с карабином за спиной. По неровной ее походке он догадался, что на сей раз злой дух Оборотень вселился в нее. Значит, клятвы жены оказались не тверже ее походки. Что ж, как бы там ни было, но теперь ее следовало проучить.

Поравнявшись с мужем, Сестра горностая долго и мрачно смотрела ему в лицо, покачиваясь, наконец сняла с себя карабин и выстрелила в воздух. Брат оленя не шелохнулся, снова раскуривая трубку.

— Я застрелю Ворона! — выкрикнула Сестра горностая и снова выстрелила в воздух.

— Перепугаешь стадо, — спокойно предупредил Брат оленя и указал на камень возле себя. — Садись, расскажи, как это вышло, что ты заставляешь меня выть волком. Помнишь, я предупреждал, что завою?

Сестра горностая не просто покачала, а потрясла головой: дескать, да, помню.

— Я только что стреляла в Ворона... не убила.

— Почему же ты не сдержала клятву?

Брат оленя поднялся с камня, внимательно осмотрел стадо и вдруг, запрокинув лицо кверху, завыл по-волчьи. Ближайшие олени насторожились, с удивлением глядя на человека, у которого обнаружился голос волка. Некоторые из них захрапели, беспокойно закружились на месте.

Прибежал, запыхавшись, пастух Брат орла, сказал испуганно:

— Я уж было подумал — волк. Чуть не выстрелил...

— Жаль, что не выстрелил, — печально сказал Брат оленя.

— Замолчи! — закричала Сестра горностая и, упав на колени, разрыдалась.

— Ну ладно, я пошел, — смущенно сказал Брат орла. — У вас тут свои дела.

— Ты постереги оленей и за меня, — не глядя на пастуха, попросил Брат оленя. — Я заночую наверху, у каменного великана. Там у меня палатка. Мне кажется, что в тех камнях опять таится эта подлая росомаха. Я пошел...

Даже не глянув на плачущую жену, Брат оленя пошагал в гору. О, как он боялся, что Сестра горностая не сдвинется с места и не побежит за ним вслед! Ведь у нее был и другой путь: вернуться в стойбище, туда, где сидел у костра Гонзаг. Как медленно тянется время! Далеко ли он уже ушел от камня, где осталась. Сестра горностая? Оглянуться бы. Но он скорее разобьет себе голову о камень, чем позволит это.

И вдруг Брат оленя споткнулся — услышал позади тяжелое дыхание Сестры горностая.

— Прошу тебя, подожди и прости еще раз! — закричала уже где-то совсем рядом Сестра горностая.

Но Брат оленя продолжал испытывать и себя и жену. Вот она уже схватила его сзади за ремень.

— Подожди. У меня сердце выскакивает... — И только после этого повернулся Брат оленя. — Ты же хотел... ты же надеялся, что я тебя догоню...

— Очень хотел. И очень надеялся... Сядь вот здесь, со мной рядом, отдышись.

Сестра горностая села на землю, положила голову на колени мужа. Оба долго молчали, находя умиротворение в том, что слышали дыхание друг друга...

Жена, похоже, уснула. Брат оленя не будил ее, вглядываясь и вслушиваясь в безбрежный мир: ему так хотелось найти в собственной душе устойчивость, равновеликую порядку в самом мироздании. Молчаливы и задумчивы горы. Ярус за ярусом поднимаются три хребта. Синие вершины их настолько истончаются в прозрачном воздухе, что кажется, они тоже становятся небом и соединяют с ним землю в единое целое. И море тоже соединяется с небом. А душа человека соединяется с горами и морем, а значит, и с небом.

Солнце, едва коснувшись воды, опять тронулось в небесный путь на своих златорогих оленях. Мерцали темно-красные блики на волнах. Брат оленя уже знал о несчастье на морском берегу: погиб его друг Рагнар Хольмер.

Да, это случилось всего несколько часов назад примерно в трех милях от стойбища. Каким тяжелым оказался день! Завтра надо, сколько возможно, заготовить мяса на зиму для собак. Для этого хватило бы и двух моржей, от силы трех. Нелишне содрать и несколько шкур. Но для этого тоже нужно не больше двух-трех моржей. Однако загублено больше сотни. Мерцают багровые блики на морской воде, и невольно приходит мысль о пролитой крови. Брату оленя кажется, что это души убитых моржей все еще никак не могут расстаться с морем и солнцем. Мерцают души, отдают последнее тепло морю, шлют свой прощальный свет всякому существу. Есть среди этих багровых знаков, трепещущих на морских волнах, и знак души человека. Печально Брату оленя. Всхлипывает во сне Сестра горностая. Надо бы разбудить ее, увести спать в палатку.

Горы наливаются голубым светом, истончаются их верхушки, соединяясь с небом. Гаснут красные блики на море. И там, где оно становится небом, как чье-то дыхание, вереницей летит лебединая стая. Печально Брату оленя от мысли, что Рагнар Хольмер этих лебедей не увидит.

А Сестре горностая снился сын...