Древний знак

Если идти от легенды

Вдруг почувствовал Белый олененок всадника на себе и понял: это явился Хранитель — значит, произошло волшебство. Теперь он огромный олень, и на рога его звезды могут садиться, как птицы. Обнял Хранитель Волшебного оленя солнечными руками и тихо сказал:

— Успокойся, мой добрый олень, я не позволю, чтобы тебя подтащили к костру на закланье.

А между тем сын злого духа и росомахи уже был тут как тут, черный аркан для броска изготовил. Свистнул в воздухе черный аркан, но Хранитель рассек его на лету лучом, как мечом.

А костер полыхал. Тот жаркий древний костер.

— Да, это древний, очень древний костер, — подтвердил Хранитель, — однако ты увидишь у этого костра и такое, что происходит в настоящий миг текущей вечности. Странно? Да, конечно. Привыкай, так будет еще не однажды...

Волшебный олень все смотрит и смотрит на костер, пытается понять, кто его разжег и что здесь происходит. Чуть вдали от костра, на расстоянии длины одного аркана, лежит на возвышении мертвый человек в дорогом похоронном убранстве. С другой стороны костра, совсем близко у огня, стоят на коленях семь прекрасных женщин со связанными руками. Бьется о землю с храпом заарканенный белый олень. К костру подходит увешанный амулетами косматый человек с лицом, расписанным черными знаками, в котором можно смутно узнать Лицедея. И слышатся приглушенные возгласы: «Явился! Жрец явился!» Плачут женщины. Бьется, храпит на аркане, изнемогая от предсмертного ужаса, белый олень. Жрец вздымает кверху руки и восклицает: «Умер наш вождь! Да пусть прольется жертвенная кровь белого оленя, на котором он поскачет к верхним людям».

И подтащили оленя к костру. Жрец ударил ножом оленю прямо в сердце. Захрипел олень, упал раной кверху.

И Волшебный олень тоже захрипел и упал на правый бок. Хранитель коснулся оленя солнечной рукой, заставляя встать на ноги, и указал в сторону костра: мол, смотри, вникай, постигай истину. Встал Волшебный олень, не понимая, что было с ним, кажется, убивали его. Да, возможно, именно его убивали давным-давно, тысячу, десять тысяч лет назад.

Жрец снова воздел руки к небу и провозгласил: «Ускакал великий вождь на олене. Вон, вон, смотрите, над багровыми тучами плывет белое и чистое облачко — это душа великого вождя. Ему тяжело было с нами расставаться. Он просит, чтобы хоть один из нас отправился вслед за ним».

Жрец все ближе подходит к женщинам; одна из них сейчас должна умереть. Волшебный олень разглядывает женщин и замирает: вон та, что третья слева, похожа на Сестру горностая. Как?! Почему?! В чем смысл этого страшного видения? А на похоронном ложе уже лежит не вождь, а Гонзаг. Села муха на его нос, и он не выдержал, быстрым взмахом руки согнал ее. Жрец завязывает шкурой черной собаки свои глаза, замирает перед женщинами. Каждая из них, умирая от страха, даже дышать перестала. Волшебный олень предчувствует, что жрец сейчас укажет именно на Сестру горностая, хочет крикнуть: «Не надо, не смей!» Но непреодолимо проклятье неизреченности. И вскинул жрец руку, а потом медленно опустил ее, упираясь указательным пальцем в лоб Сестры горностая.

Затряс головой Волшебный олень, желая освободиться от страшного видения. Если бы можно было предупредить Брата оленя: «Поторопись! Ты должен спасти Сестру горностая!» И ведь есть, есть эти слова, вот они вышли из самого сердца. Волшебный олень с мучительным усердием ворочает языком, раскрывает рот, но ничего, кроме хрипа, исторгнуть не может. И вдруг вместо Сестры горностая он увидел Марию. Гонзаг, кажется, хотел закричать от ярости: ему была необходима у жертвенного костра именно Сестра горностая. Взбешенный, он вскочил с похоронного ложа, сорвал с жреца его мантию, сам в нее облачился. Но недолго похоронное ложе было пустым, на нем оказался сын злого духа и росомахи по имени Лицедей. И едва Гонзаг глянул на него, как тот вмиг переменился. Напряженно вглядывается Гонзаг в Лицедея, пытается понять: кто, кто же теперь в его обличье? И вот он, раскинув руки для объятий, быстро пошел к похоронному ложу, приговаривая: «О, Френк, дорогой мой друг, как давно я тебя не видел». Бритоголовый человек на похоронном ложе сделал над собой усилие, приподнялся. «Пусть, пусть будет в данный миг у жертвенного костра именно Мария», — сказал он, улыбаясь жрецу в образе Гонзага. И опять олень голову вскинул, захрапел, затрубил. Он вспомнил, как эта женщина коснулась его головы рукою и сняла его боль. Рядом с Марией снова возникла Сестра горностая. Вспомнил Волшебный олень, что и эта женщина спасала его: именно она, она давала ему грудь, когда он уже погибал. Теперь он обязан спасти их, надо исторгнуть человеческие слова. Вот они, кажется, вышли из самого сердца и душат, душат, душат его, требуя изреченности.

Гонзаг куда-то исчез, и в мантию жреца облачился тот, кого он назвал своим другом. А на похоронном ложе возник кто-то другой — лежит во фраке и белых перчатках. Но странно: на белом то исчезают, то снова появляются красные пятна крови. Человек во фраке время от времени трет рука об руку, желая избавиться от красных пятен крови на белых перчатках, но тщетно. Жрец в образе Бритоголового снимает с человека, лежащего на похоронном ложе, перчатки в пятнах крови, ищет кого-то глазами. И вот, кажется, нашел. И удивился Волшебный олень, увидев чуть вдали от костра Ялмара Берга. Медленно протягивает Бритоголовый перчатки Ялмару и спрашивает: «Не могли бы вы их отстирать?» Ялмар глаза рукою закрыл и с отвращением отвернулся.

А у жертвенного костра за спиной Сестры горностая и Марии, словно возникнув из дыма, смутным видением появилась черноволосая женщина в кимоно. Приподнялся господин во фраке, лежащий на похоронном ложе, и закричал, обращаясь к женщине в кимоно: «Нет, нет, нет! Я тебя сжег! Ты уже была на закланье».

Женщина в кимоно осторожно раздвинула рядом стоящих Сестру горностая и Марию, встала перед ними и тихо сказала: «Господин президент, одним росчерком пера на страшной директиве вы сожгли меня и сотни тысяч моих соотечественников. Затем тот огонь через десять лет сжег мою дочь. Внучка моя пока что жива, но и она скоро сгорит. И уже сгорает правнук мой, не успев родиться». Женщина в кимоно указала на Бритоголового в мантии жреца, который все еще держал в руках перчатки с пятнами крови, и так же тихо продолжила: «Он ищет кого-нибудь, кто мог бы отстирать ваши перчатки. Да пусть будет проклят тот, кто за это возьмется!»

И вскочил с похоронного ложа господин во фраке, указал на женщину в кимоно и закричал, обращаясь к жрецу: «Подойди к ней и коснись пальцем ее лба! Пусть она еще раз сгорит!»

И снова захрапел Волшебный олень, мучаясь от неизреченности. Он должен, должен высказать человеческим голосом предостережение. Как ему хочется задать страшный вопрос: «Ну почему, почему мертвые хватают живых? Вон тот, который лежит на похоронном ложе, он мертв, однако требует жертву. Почему?!»

Уже пошли вторые сутки, как прибыл на остров Ялмар, а Брат оленя так все еще и не поговорил с ним о самом главном. Надо бы послушать, какие вести принес он. В прошлый раз Ялмар много размышлял о злой силе второго огня, именуемого атомным. Первый огонь издревле известен всем: его нынче добывают спичкой, раньше добывали ударом кресала о кремень. Были и другие способы. Но вот теперь, по словам Ялмара, появилось новое невиданное кресало, появился новый невиданный кремень — порождение ума человеческого. Вспышку именно такого огня и ждет колдун, вглядываясь вдаль с вершин холмов и гор. Нет, он не заклинает тот огонь, не укрощает, он как бы выкликает его, как злого духа. Странный человек. Он упорно навязывает ему, Брату оленя, свой поединок. Что ж, придется принимать вызов. Но не это сейчас занимает Брата оленя. Он хотел бы спросить у Ялмара: существует ли заклинатель второго огня? Возможно, Ялмар и хотел бы, судя по его размышлениям, стать одним из таких заклинателей. Что ж, если это именно так, то пусть ему сопутствует солнечное начало...

Брат оленя поднялся с камня, на котором сидел. Поднялся на ноги и Белый олененок. Со стороны стойбища донесся запах костра. И заметался Белый олененок, тревожно хоркая.

— Ну, ну, успокойся, — промолвил Брат оленя с какой-то болезненной нежностью в голосе. — На тебя не накинет аркан Лицедей, и не уведет он тебя на закланье к жертвенному костру. У тебя есть Хравитель. В чем-то, наверно, это и я...