Древний знак

Поединок в мастерской Оскара Энгена

То было год назад. Ялмар шел с Френком Стайроном в редакцию одной из столичных газет. И вдруг у дома Энгена ему в голову пришла озорная мысль познакомить Оскара с человеком, которого уже твердо считал своим недругом. «Пусть схватятся, — подумал он, — пусть искры посыплются, это, возможно, хоть на какое-то время выведет Оскара из сплина».

У парадной двери Ялмар встретился с отцом Оскара — Юном Энгеном. Ялмар дружил с этим стариком — знаменитым в столице строителем-каменщиком, любил поразмышлять с ним о «мировых проблемах». Это был волшебник в своем древнем как мир ремесле. Он чаще всего возводил заново и реставрировал дворцы и храмы. Ялмар как-то опубликовал о нем очерк, и старик был ему безмерно благодарен, и не столько за себя, сколько за то, что он нашел такие искренние и уважительные слова о его ремесле.

Крупный, с могучей статью, Юн Энген говорил, что и сам он от ног до головы весь из кирпичной кладки, как его храмы, а внутри у него не сердце, а колокол. Юн Энген был неистощим на крепкое словцо, и часто, когда он размышлял о политике, многим сильным мира сего порядком от него доставалось.

Столкнувшись в дверях с Ялмаром, старик показал вверх, имея в виду второй этаж, где находилась квартира и мастерская Оскара.

— Ты поднимись, поднимись к нему! Сын там такую бомбу нарисовал, что впору жаловаться в ООН на дальнейшее распространение ядерного оружия. Теперь, черт побери, и наша страна — ядерная держава. Я посмеялся над ним, и он так разбушевался, что я подумал, не взорвалась бы его бомба!

Когда поднялись в мастерскую, Ялмар сказал Оскару, представляя гостя:

— Это именно тот господин, который успокоит тебя после твоей стычки с папашей или еще более взбесит.

— Что, старик уже успел проинформировать прессу о семейном раздоре? — пытался шутить Оскар, стараясь прийти в себя от пережитого возбуждения.

Крепко пожав руку Оскару, Стайрон принялся рассматривать его полотна. Оскар выставил на середину мастерской столик, откуда-то извлек флягу виски.

— Хватит того, что меня уже взбесил мой родитель, — угрюмо сказал он. — Всмотрелся старик в моего сержанта и бомбу и вдруг стал хохотать. А затем хитро так поинтересовался: «Бомба грязная или чистенькая, кажется, нейтронной ее величают? Если чистенькая, то жди от папаши этой бомбочки на рождество открытку. Спасибо, дескать, дорогой Оскар, что ты такую отвратительную рожу этому сержанту намалевал. Пусть знает, как моего беби расстреливать».

— И что же тебя в этом обидело? — осторожно спросил Ялмар.

— Ты же знаешь, как он хохочет! Так вот, хохот его и покоробил меня, будто старик соли мне на хвост насыпал.

— Да-а-а, однако же и обидчив ты. А соли-то он насыпал на хвост дядюшки Сэма, у которого мы ходим в послушных племянничках... Кстати, отца нейтронной бомбы тоже зовут Сэмом. Самуэл Коэн! Ну а запросто, значит, Сэм.

— Скажи, какое знаменательное совпадение!

Услышав знакомое имя, Стайрон указал на полотно:

— Разрешите сфотографировать? Я это непременно должен показать моему другу Сэму Коэну...

— О, они даже друзья! — воскликнул Оскар. — Кажется, так он сказал? У меня очень туго с английским. — Махнул в сторону гостя рукой: — Валяйте!

— Ты, на радость мою, уже начинаешь беситься, — усмехнулся Ялмар.

— На кой черт ты его ко мне привел?

— С умыслом, дорогой Оскар, с умыслом. Уверен, пойдет на пользу.

— И почему меня обидело то, что должно было обрадовать? — вернулся Оскар к прежней мысли. — Отец тут ходил и рассуждал так, будто именно он, он и есть хозяин положения вещей в этом мире, будто непременно за ним последнее слово. Конечно, он был очень смешным, но он не был жалким. Мало того, он был великолепным в своем буйстве. И потому, что отец не был жалким, вот таким жалким, как я... мне и пришло в голову назвать его одноклеточным... Дескать, где уж тебе, мужику, постигнуть эту ужасную мировую скорбь!.. А мне надо бы постигнуть секрет его равновесия. Это мой-то отец существо одноклеточное?! Нет, господа, шалите! Это я... я инфузория по сравнению с ним...

Сфотографировав еще несколько полотен, Френк Стайрон подошел к столику, с любопытством рассматривая хозяина, перевел взгляд на Ялмара:

— Вы, кажется, ругаетесь?

— Да, я вот пришел свести счеты с этим типом. — Ялмар, притворно негодуя, погрозил Оскару кулаком.

— Объясните суть конфликта, — добродушно улыбаясь, попросил гость. — Мне надо определиться... на чью сторону встать?

— О, конечно же, на мою, и только на мою! — весело воскликнул Ялмар. — Садитесь, за глотком виски станет яснее, по какую сторону баррикады вам надлежит быть...

Френк Стайрон с удовольствием сел, поднял рюмку.

— Меня очень, очень заинтересовал ваш сержант, дорогой Оскар. А еще вот это полотно... Огромный сейф и две ракеты по бокам. Там, внизу, видимо, название картины. К сожалению, не владею вашим языком...

— Картина называется «Храм», — почему-то очень нехотя ответил Оскар, не глядя на гостя.

— Храм? Любопытно, очень любопытно...

— Теперь нам предстоит определить, кто в этом храме выполняет роль первосвященника, — дружески положив руку на плечо гостя, сказал Ялмар...

— Если учесть, что я скоро стану единственным наследником одного из крупнейших магнатов... то, видимо, служить мессу в этом храме доведется и мне... Как вы думаете, Ялмар?

— Полагаете, что именно это должно было прийти мне на ум? — спросил Ялмар, охотно подтверждая догадку собеседника якобы уместным здесь сомнением.

И Френк Стайрон с удовольствием принял игру, лучась добродушием и в то же время зло возбуждаясь. И круглая голова его перекатывалась на плечах, словно перемещалось ядро от пришедшей в действие скрытой в нем бешеной силы. Она, эта сила, пока бушевала где-то глубоко внутри, излучая энергию, которой обладатель «ядра» мог вполне управлять. Ну а что будет, если реакция станет неуправляемой? Ялмар внутренне рассмеялся: о ядерный век, какие жуткие образы навязываешь ты! По крайней мере, не так уж и плохо для памфлета. Надо бы сказать об этом Оскару. Кивнув в сторону полотна с храмом и тонко усмехнувшись, Ялмар спросил:

— Шокирует?

Стайрон ответил с такой же тонкой усмешкой:

— Признаться, да.

— Но ведь это именно то, что происходит у вас там. — Ялмар махнул рукой в беспредельную даль. И снова устремил насмешливый взор на полотно «Храм». — Кафедральный собор точно такой же архитектуры... в сущности, воздвигнут у вас. Сейф и ракеты! И первосвященники в том соборе служат свою жуткую службу, отпевая все живое на Земле. Хотя сами надеются отсидеться в этом храме-бункере.

— Браво, браво! — Стайрон сделал вид, что рукоплещет. — Храм-бункер. Есть в этом что-то от существенных примет сегодняшнего времени.

— Храм-реактор, где происходит гибельное облучение не ураном, а златом. Болезнь пожирает совесть, честь, чувство милосердия. Жажда злата искажает лица, делает хриплыми, фальшивыми голоса.

— И все-таки это именно жажда, естественная и вполне объяснимая, — невозмутимо возразил Френк Стайрон. — Просто у одних злато есть, а у других его нету. Только в этом и разница. А жажда одинаковая. Это норма, норма, дорогой Ялмар.

— Вот, вот, норма! — Ялмар плесвул в рюмку виски, — Вы подвели человечество до самой роковой черты, за которой стала возможна трагедия Хиросимы. И теперь вдалбливаете в сознание всего рода людского, что не только возможна, но и необходима новая Хиросима, что это вполне допустимая норма. Бесовство жаждущих преисподни, где они хотели бы выполнять роль истинных дьяволов.

Стайрон усмехнулся с таким видом, словно он давно постиг высшую истину, недоступную Ялмару, сказал с какой-то эллегической патетикой:

— Хиросима! Трагическая, жертвенная Хиросима! Она стала великой тем, что ей предопределено отныне являть собой символ действительно иной духовной нормы в жизни рода людского. После Хиросимы в мире стало все иначе, началась иная эра. Кому-то надо, надо было вот так, ценой собственной жертвенной крови, возвестить эту неизбежно грядущую эру. Стало быть, Хиросима, если вдуматься со всей мощью человеческого разума, не только величайшая трагедия, но и величайшая честь... ее граждан...

Ялмар отшатнулся от Стайрона, обхватил плечи Оскара, спросил на своем языке:

— Ты все... все понял, что сказал сей господин?!

Оскар промолчал, тяжко осмысливая откровение странного гостя.

— Не собираетесь ли вы, господин Стайрон, доставить и нам, европейцам, подобную честь?

— Я понимаю, вам, Ялмар, жутковато. Я бы мог сказать, что вы слишком много даете воли собственному малодушию. Это не позволяет вам возвыситься над... Впрочем, оставим эту тему. — Стайрон вздохнул сочувственно и великодушно и вдруг улыбнулся Оскару:

— Ну а вы что так мрачно молчите?

— Видимо, потому, что вам пока не удается меня развеселить...

Задержав на Оскаре посерьезневший взгляд, Стайрон отхлебнул виски, повернулся к Ялмару.

— Вот вы заговорили о бесовстве. Прочел в английском переводе, сделанном Марией, вашу статью «Бесовство китча». Кстати, не слишком ли вы увлеклись моей переводчицей? Учтите, я из тех... Впрочем, об этом потом. Вернемся к вашей статье. Вы размышляете о том, насколько отвратительно хамство банальности, бесовство китча — бесовство дешевки. Вот уж не думал, что и тут возможно обнаружить нечистого...

— Есть, есть и тут нечистый. Держи его за хвост! — Ялмар глянул на Оскара, как бы приглашая его на охоту за самим дьяволом.

Оскар передвинул стул, развернул его, сел верхом и уставился на гостя взглядом, в котором, кроме горечи, было какое-то свирепое недоумение.

— Да, да, за хвост, непременно за хвост, — машинально скороговоркой отозвался Френк Стайрон, напряженно думая о чем-то своем. — Значит, как там у вас?.. Бесовские силы навязывают миру свой стиль откровенной дешевки, стиль китча. В этом непроходимо банальном стиле создаются фильмы, пишутся книги, ставятся спектакли. Да и все, все, что называется жизнью, бесы превращают в этакое банальное шоу... С ума сойти можно!

Как бы выражая свое безусловное единомыслие с автором статьи, Стайрон слегка дотронулся до висков, дескать, действительно можно сойти с ума.

— Какая-то жуткая диктатура моды! — словно бы обличительно продолжал он. — Глобальная мода на вещи, на одежду, на песни, на танцы, на манеру поведения, на мысли! Банальнейший стиль китча — этого многоликого, неистребимого хама программирует, унифицирует, приводит к общему знаменателю все и вся в этом грешном мире. Стиль китча формирует личности, вернее, штампует, как маски, угодные дьяволу нравственные, социальные, идеологические лики. Тут есть от чего караул закричать! Правда, вы караул не кричите, у вас как-то все это по-мужски, достойно получается...

Ялмар склонил голову в преувеличенно почтительном поклоне.

— Благодарю вас.

— Мода, демократичная, всем доступная мода, при которой официантка дешевого кафетерия чувствует себя равной дочери миллионера. А возможно, это не так уж и плохо, дорогой Ялмар, а? Шутка сказать, у нее, у официантки, точно такие же джинсы, как у дочери банкира. У той и у другой, как у кобылиц на крупе, одно и то же тавро солидной фирмы! Не печать ли это хоть в какой-то возможной степени достигнутого равноправия и братства? Вам не приходило подобное в голову? Я понимаю, вы скажете — это бесовство социального обмана. Но всегда ли обман зло? Ведь когда болит у вас, допустим, печень, вам дают успокоительное...