Древний знак

— Предпочитаю хирурга...

— Это вы... вы предпочитаете. А что предпочитают другие? Вот, допустим, ваш приятель. Я же вижу, насколько ему претит ваш максимализм...

Болезненно поморщившись, Оскар провел руками по лицу, как бы смывая с него выражение отрешенности, и тихо сказал:

— Ну вас к черту с вашей политикой. Я размышляю о вечном, о боге и дьяволе. — И, бесцеремонно ткнув в сторону гостя пальцем, продолжил: Я понимаю, вам бесконечно дорога версия, что земной мир принадлежит дьяволу, а потусторонний — богу. С одной стороны, реальный хаос, который бесы создают ради собственной корысти, а с другой — иллюзия возможной гармонии после страшного суда....

Голова Стайрона начала свое медленное, словно бы неотвратимое движение, перекатываясь, как ядро, то в одну, то в другую сторону и все больше багровея. Казалось, что взрыв неизбежен. Но гость вдруг неузнаваемо преобразился, смягчив лицо улыбкой добродушнейшего укора:

— Ай-яй-яй, нехорошо, дорогой Оскар, нехорошо. Вы и впрямь ко мне как к истинному дьяволу адресуетесь. Впрочем, продолжайте. Мне любопытно проследить за ходом вашей мысли.

— Ждите, ждите, грешники, страшного суда! — продолжал Оскар, еще злее становясь во взгляде и в голосе. — И знайте, если бог — извечный ваш судья, то дьявол — извечный ваш палач. Трепещите перед тем и другим. Удобно, черт побери, нечистый устроился!

Кивнув в сторону Ялмара головой, как будто хотел боднуть его, Френк Стайрон шутливо воскликнул:

— Вы чувствуете? Он все-таки считает меня дьяволом...

И опять Ялмар, готовый расхохотаться, с преувеличенным ожесточением погрозил Оскару кулаком.

— Так-то ты обходишься с гостем! — На своем языке добавил: — Ты только не разряди в него пистолет, как твой сержант в бомбу. Кстати, не кажется ли тебе, что голова его похожа на ядро, в котором, возможно, уже происходит движение критической массы? Вот если рванет!

— Я у тебя еще раз спрашиваю, на кой черт ты мне его привел?

— О, хотя бы для того, чтобы поразмышлять о вечном — о боге и дьяволе...

— Я понимаю, вы, Ялмар, уговариваете своего друга быть со мной поделикатнее, — глядя на Оскара с улыбкой великодушного всепрощения, сказал Стайрон. — А хотите, я вам открою великую истину о том, как дьявол сумел поправить самого Иисуса Христа? Коль скоро тут принимают меня за дьявола, то я позволю себе открыть эту истину в доказательство, что мы все-таки кое-что можем.

И снова Оскар повернул стул, сел на него как полагается благовоспитанному человеку и почти елейно попросил, не смягчая, однако, прежней свирепости во взгляде:

— А ну, ну. Мне, кажется, сегодня действительно повезло на собеседника. — Ткнул кулаком в бок Ялмара. — А то с этим балдой я уже просто измучился.

— Так вот. Все дело в том, что мы живем в мире без пространства и времени, где все происходит мгновенно и повсеместно. Мы живем в пору цивилизации, именуемой потреблением и наслаждением. Так полагает мыслитель Маклюэн.

— Ишь ты, как мудро! Стало быть, мыслитель! — откровенно издевался над гостем Оскар.

Стайрон лукаво погрозил ему пальцем и продолжил:

— Одной фразой мудрец зачеркнул предрассудки о родине, о корнях, об идеалах будущего. Нет будущего, как и не было прошлого — никакой истории. Есть одно лишь огромное настоящее, так сказать, грандиозно возвеличенный миг! Вы чувствуете, куда я клоню?

— Еще как! — На этот раз уже Ялмар подыграл гостю.

— Помните, о чем Фауст уговаривался с Мефистофелем?

Едва я миг отдельный возвеличу,
Вскричав: «Мгновение, повремени!» —
Все кончено, и я твоя добыча...

Фауст ослепил себя, чтобы пристальнее разглядеть грядущее. Не знаю, что он, бессмертный, видит в данный миг текущей вечности, когда в роли искушаемого находится уже все человечество. Не выкинул ли он белый флаг! Ведь дьявол нынче действует глобально и тотально. А какое нынче богатство бесовских соблазнов! Могло ли что-нибудь подобное в свое время сниться Мефистофелю?

— Что верно, то верно, — теперь уже бесконечно подавленно промолвил Оскар, все ниже и ниже склоняя голову.

— Ну, ну, что вы так вдруг приуныли? — казалось, с искренним сочувствием спросил гость. — Теперь наберитесь терпения и вдумайтесь в мою главную мысль. Вы, конечно, знаете библейскую притчу о том, как Иисус Христос, оказавшись в бесплодной пустыне, мог бы из камней сотворить хлебы для страждущих. Мог бы! Но не сотворил божий сын чуда, предпочитая духовный хлеб для людей хлебу для их бренного тела. А теперь вникайте в чудо дьявола...

Сделав многозначительную паузу, Френк Стайрон спросил почти торжественно:

— Что такое злато, как не камень, обращенный в хлебы? Если есть у кого хлебы, так это от злата. Если хочешь иметь хлебы, тянись к злату. Но этим чудо еще не исчерпывается... Что такое всесветно возвеличенный миг? Это хлебы, сотворенные из злата, будем считать, из камня. Хлебы, способные равновелико утолять и дух и тело одновременно. Чувствуете, какой мощный поворот произошел в бытии человеческом? Вот во что вы должны уверовать. А уверовав, истолковать с проникновенностью самого пророка...

Ялмар как-то конфузливо потер нос кулаком, словно не выдерживая дурного духа непроходимой фальши, и спросил:

— Скажите, а господин Маклюэн в пророках у вас не значится?

— Не исключено.

— Ну, так-то сумеет любой: отменить историю, а заодно будущее — это, знаете ли, раз плюнуть. Когда вам необходимо, вы можете мгновенно испечь и героя, и гения, и пророка. Бесовство сотворяющих калифов на час по принципу: использовал — выброси...

Тяжко поднявшись со стула, Оскар застонал. И опять жесткий рот его словно судорогой свело в горькой и едкой усмешке. И он начал метаться по мастерской.

— Нет, к черту! — рычал он. — К черту вашего Маклюэна! Иначе сделают тебе пересадку... вместо сердца бесчувственный камень. Подсунут камень... пусть хоть из злата... но камень, и скажут, что ты сожрал дарованные тебе самой судьбой хлебы и насытил якобы и душу и тело. Равновелико и одновременно. Нет, мистер Стайрон, никого вы не поправили. Вы испохабили души людские вашим всесветно возвеличенным мигом!

И, стремительно подойдя к Ялмару, Оскар потряс его за ворот, словно это именно он осмелился подступиться к нему с сомнительным мыслителем.

— Вот, вот в чем бесовство! Вот про что тебе писать надо!

— Кстати, и тебе тоже, — смиренно ответил Ялмар, не делая ни малейшей попытки вырваться из цепких рук Оскара.

— Вы банальнейший буржуа, мистер Стайрон! — наконец оставив Ялмара в покое, сказал Оскар, — Буржуа не только по солидному весу принадлежащего вам золотого тельца, но и в нравственном смысле. Вы как скверный анекдот, который может рассмешить лишь пошляка. А всем остальным впору выть от тоски и безнадежности.

— Ну, ну, только не впадай опять в бесовство обреченности, — сказал на своем языке Ялмар.

— Не вкуси от его хлебов. А то зажиреешь и пойдешь служить в «пророки», — посоветовал, в свою очередь, Оскар. — Холуй-пророк — это занятно, черт побери! Уж больно велик соблазн...

Ялмар рассмеялся и воскликнул с шутливой торжественностью:

— Благодарю за предостережение! Иначе я мог бы свихнуться.

И на этот раз уже Оскар погрозил Ялмару кулаком в притворной свирепости.

Бритая голова Френка Стайрона, лицо его стали словно безжизненны: ни тени усмешки, ни тени лукавства, на которое он был так неистощим. Казалось, что эта голова была отлитой из металла невиданной прочности на самом секретном заводе. И глаза его совсем не глаза, а линзы электронного устройства; накалялось в тех линзах нечто сатанинское, что нынче с особенным значением называют расщеплением ядра...