Дружи наперекор всему

Глава восьмая. Змеиная прямолинейность

Полет на вертолете — это ни с чем не сравнимые ощущения. Никакого сравнения с самолетом, но одно дело — лететь над облаками и видеть только небо, и совсем другое — парить на высоте птичьего полета и рассматривать леса, поля, дома, которые выглядят как игрушечные. Впрочем, Невиллу самолет был неведом и ему не с чем было сравнивать, но впечатления от полета он получил самые упоительные, такие, что у него дыхание в зобу спирало… Еще более невероятные впечатления Невилл получил при полете в кабине летчиков на месте второго пилота — да-да, ему оказался доступен и этот эксклюзив!

Неудивительно, что все проблемы и неприятности сверху показались очень мелкими. Но вот что поразительно: когда полет закончился и вертолет спустился на землю, они остались такими же ничтожными. Спросите, почему? Просто там, под облаками, Невилл испытал ощущение невероятной легкости и обрел новый взгляд на мир.

Мурашки по коже, головокружение, щекотание нервов, бабочки в животе, адреналин, невесомость, необыкновенная красота с высоты птичьего полета на скорости ста восьмидесяти километров в час, вселенская любовь к природе, жизни, и всё это — полет!!!

Ну честно же, ни малейшего сравнения с трансгрессией, когда тебя скучно и банально пропихивают сквозь длинный шланг! С этим мог сравниться разве что полет на фестрале… но, к сожалению, это было ночью и слишком быстро — встречный ветер норовил сорвать с костлявой спины коня, и приходилось крепко держаться за выпирающую горбом холку. Вдобавок было темно, так что никакого удовольствия или особых потрясений от того полета Невилл не испытал.

Когда перестали дрожать колени и кружиться голова, Невилл почувствовал себя обновленным — так поразило его путешествие на вертолете. Виконт стоял рядом и с независимым видом обозревал горизонты, терпеливо дожидаясь, когда парень очухается от своего первого перелета. Дождался. С вежливым полупоклоном простер вперед руку, приглашая двигаться в направлении небольшой крепости, желтеющей вдали. На всё ещё подгибающихся ногах Невилл поковылял к резиденции семьи Бейли, внутренне готовясь ко встрече с бабушкой.

Бабушка… старенькая, седенькая, казалась совсем крошечной в огромном кресле-качалке. На коленях — клетчатый плед, в руках — книга, на носу — очки. Невилл подходил к ней, как к хрустальной вазе, стоящей на высокой неустойчивой тумбе. Но дух, светящийся в глазах бабушки, был прежним: несокрушимым и воинственным. Красиво изогнув бровь, она с ехидной насмешливостью смотрела, как крадется к ней внук. Когда он подошел ближе и остановился в нерешительности, бабка нетерпеливо рявкнула:

— Невилл, я ещё не покойница! Смелее!

Узнав прежнюю старушку с боевым настроем, Невилл с облегчением шагнул к ней и отдался её крепким объятьям. Прижимая к себе бабулю и вдыхая её родной запах, Невилл спиной ощутил ещё чьё-то присутствие — некто появился на террасе и встал позади юноши. И Невилл, разворачиваясь к ней от бабушки, уже знал, кто это. Полумна.

Тоненькая и изящная, она стояла у перил и смотрела на него огромными синими глазами, пугающе глубокими и ищущими. Он не спрашивал, откуда она взялась и почему тоже здесь — это было уже неважно. Важно, что она здесь.

Храм мой — тело твое белое…

Вольно трактуя строку Писания, —

Господи, что я с собою делаю

В явном соблазне непонимания…

Откуда-то издалека донеслись слова неизвестной песни на неизвестном языке. А может, они шли из сердца — ведь слова были так понятны…

Читаю ладони твои, как Библию,

Вглядываясь в каждую черточку пристально,

Иду Израилем, прохожу Ливию,

Возвращаюсь к Истокам жадно, мысленно…

В унисон песне Невилл трепетно взял маленькие ладошки и пальцами провел по всхолмьям и складкам, вдоль каждой черточки-изгиба. Заглянул в глаза.

Лбом запыленным коснусь коленей:

Так, припадая к порогу церковному,

Раненый воин, бредущий из плена,

Спешит к высокому и безусловному Слову.

Да, он тоже раненый воин, тоже спешит к своему храму — Луне. Прижаться лбом ко лбу и смиренно выслушать следующий куплет, пропуская его сквозь сердце…

Наполненные смирением,

Рвутся цветы из-под снежной скатерти,

Или осенних лесов горение

Огненной лавой стекает к паперти.

Да, это именно то, что я чувствую. Луна, как же долго я к тебе шел!..

Плечи твои… Не на них ли держится

Весь этот свод, изукрашенный фресками? —

Не Богоматерь, не Самодержица,

Не Баба степная с чертами резкими…

Дальнейшие слова песни были приглушены поцелуем, а потом и вовсе стихли, потому что стало не до неё. Двое воссоединились и существовали теперь только друг для друга. И тихо улыбалась в кресле-качалке старая леди, любуясь прекрасной юной парой.

* * *

После того разговора с мамой и последовавшего эмоционального всплеска Гермиона стала более открытой. Кошмары войны отпустили её. А вот с Гарри всё было сложнее, намного сложнее, его могла отогреть только Гермиона. Только её руки, её душа, её улыбка. В тяжелых липких снах, полных вязкого болотного бреда, всё так же звучал хохот мерзкого безносого урода и шелестел вкрадчивый голосок Дамблдора с его вечной, набившей оскомину фразой «всё это ради общего блага, мой мальчик», после чего вздымался кверху наставительный сухонький перст и высверкивали из-за половинчатых очков голубые рентгены глаз. Эти глаза догоняли Гарри, и он с криком просыпался, не в силах выдержать предательства того, кому он когда-то верил, как самому себе… И тут же оказывался в теплых объятиях Гермионы, ласкающей и целующей его, шепчущей на ухо нежные слова, утешающей и отгоняющей кошмары прочь. Только своей Гермионе он так доверял и только её благо для Гарри было основополагающим и имеющим смысл. Пока она дышит, ходит, улыбается, смотрит на него своими невозможными глазами — значит, всё хорошо. Все остальное не имеет смысла. Поэтому, хотя в его сердце живет война, но бьется оно только для Гермионы.

Первое время они спали в предоставленной им одной из гостевых комнат, а потом, когда май перевалил за вторую половину и погода стала практически летней, молодой паре предложили переселиться во флигель. Сообразив, что это означает абсолютное уединение под одной крышей, Гарри с Гермионой моментально согласились перебраться на отдельную жилплощадь. При детальном рассмотрении домик оказался просто сказочным, как раз для них: уютная гостиная с камином, небольшая кухонька, соединенная со столовой, спаленка, санузел и рабочий кабинет. Мечта, а не дом! Эту чудесную летнюю резиденцию Гарри с Гермионой старательно обжили, совершенно не думая о будущем — им было хорошо вдвоем. А где они, там и дом — вот главное жизненное кредо для двух любящих сердец.

В той части сада, где стоял флигель, росли преимущественно яблони и кусты сирени с одуряюще пахнущими белыми, розовыми и лиловыми цветками. Всю эту красотень художественно оттеняли ажурные рябины и невесть как затесавшаяся сюда черемуха: аромат её беленьких цветочков-звездочек тонко вплетался в композицию сиренево-яблоневых запахов. И конечно же, здесь была скамеечка. Глубоко врывшаяся в землю и потемневшая от времени, она интимно пряталась под деревянной скошенной крышей беседки. Эту уединенную лавочку Гарри с Гермионой вскоре облюбовали и часто приходили к беседке вечерами — посидеть на фоне деревьев и заката.

В этот особенно душный вечер Гарри и Гермиона, как всегда, возвратились из сада после трудов праведных. В беседке хоть и была тень, она мало помогала — от нагретых солнцем досок к стропилам поднимались волны горячего воздуха, но парочка увлеклась поцелуями и на духоту мало обращала внимания. И вот, когда Гарри полностью ушел в нирвану, до его слуха откуда-то сверху донесся тихий мурчащий голосок.

"М-мр-р-ррр, глупая собака… глупые дети… Тупая кошка и дурацкий пони. Мр-р-ррр, неужели никто не откликнется, никто не поможет? М-мррр?"

Гарри оторвался от губ Гермионы и в страхе посмотрел вверх. Гермиона встревоженно проследила за его взглядом и тоже оглядела испод крыши.

— Что там?.. — шепнула она.

— Кто-то сказал — «глупые дети»… — шепотом отозвался Гарри, напряженно всматриваясь в доски над головой.

— Но я ничего не слышала! — в голосе Гермионы прозвучало недоумение.

— Да? — засомневался Гарри. — А чей же голос там сказал, что пони и собака тупые?

"М-мррр! Неужели меня кто-то понял?!" — возрадовался голосок.

Раздался скрип, и с края крыши посыпались труха и сухие прошлогодние листья. Теперь и Гермиона услышала и поверила, что над ними кто-то есть, и испуганно прижалась к Гарри, одновременно выставляя спонтанно созданный щит. Что-то съехало вниз по опорному столбу и шлепнулось в траву. Что-то длинное и лохматое…

Когда оно подняло голову, Гарри невольно поджал ноги и нацелил палочку, скользнувшую ему в ладонь движением мысли. Ибо существо выглядело престранно — как змея, одетая в длинную шерстяную муфту. Узкая головка с черными глазками, тело, свившееся в стандартные змеиные кольца, но тело этой несомненной змеи покрывала густая коричневая шерсть, живописно расцвеченная желтыми и черными пятнами. Размеры её были примерно с молодого удавчика — в полтора метра.

"Вы же поможете мне, правда?" — не дала она ребятам допугаться.

— В чем? — нервно спросил Гарри, чуть отведя палочку.

"М-р-ррр… — лохматая змейка посмотрела на небо. — Он как спит, только страшно. Беспробудно. Понимаете? И кровь носом идет. Мама и Папа при этом зовут целителей, но сейчас рядом с Мальчиком только глупый маленький ребёнок. А он Мальчику ничем не поможет… Вы поможете ему не уснуть?" — змейка заискивающе заглянула в глаза Гарри. Тот опустил палочку и посмотрел на Гермиону.

— Где-то тут человек истекает кровью, — торопливо сказал он девушке и обратился к змее: — Где он?

"В длинном кресле позади дома у бассейна. Через сад и парк туда", — змейка головой указала направление.

Секунду поколебавшись, Гарри наклонился и протянул руки. Шерстяная змейка доверчиво скользнула к нему — она оказалась на удивление теплой, почти горячей, что очень поразило Гарри: насколько он помнил из уроков биологии, змеи — холоднокровные существа.

Крыша соседнего дома была хорошо видна из этой части сада, так что ориентир им был известен. Прибежав на задний двор, Гарри и Гермиона увидели безжизненно вытянувшегося в шезлонге человека, лицо и грудь которого были густо залиты кровью. Возле него отчаянно рыдала маленькая девочка лет двух…

Гермиона кинулась к малышке, схватила её и прижала к груди. Гарри склонился над мужчиной. Проверил пульс, одновременно поливая мужчину прохладной водой; рядом с ним Гермиона, держа малышку одной рукой, другой вычерчивала палочкой диагностические чары.

— Так… Ясно! Гарри, держи ребёнка!

Сказав это, Гермиона передала ему девочку и занялась оказанием экстренной медицинской помощи. А Гарри принялся укачивать и успокаивать малышку. Та никак не хотела сидеть спокойно на руках у парня — вертелась и изворачивалась, чтобы посмотреть на мужчину. Жалобно хныкнула: