Прийти, чтобы остаться

~~~~~~~~~~

Эпизод из фильма «Франкенштейн», снятого на студии «Халлмарк» в 2004 году.

Было как-то стремно смотреть, как мужчина в белом халате замер возле высокого стола и, затаив дыхание, ломая руки, истово шепчет:

— Ну давай… Давай… дыши, дыши, хороший пёс! Дыши!

На столе врастяжку лежит крупный спаниель, сбитый насмерть конным экипажем, его мало того, что лошадьми затоптали, так ещё и карета переехала. Стопроцентно мертвая собака.

— Вставай!.. — шепчет Виктор Франкенштейн.

Поднялся и опустился рыжий бок. Пёс открыл большие круглые печальные глаза. Робко покосился по сторонам. Дернул ухом… На лице Виктора безумное ликование, смешанное с изумлением и потрясением. Живой!.. Господи, он живой!

Пёс медленно поднялся, всё ещё робко кося глазами по сторонам, он не принюхивается, просто дышит, а в глазах горестная печаль. Постояв с минуту, пёс так же медленно улегся обратно. Закрыл глаза и перестал дышать.

Как же мерзко было смотреть на Виктора в тот момент, когда он разочарованно застонал-засуетился вокруг повторно умершей собаки. Так хотела крикнуть ему — да оставь его в покое! Не трогай мертвого! Будь человеком, идиот, перестань играть в бога!

Сценаристы и актеры меня не услышали. Виктор создал монстра, от которого тут же малодушно отрекся. А ведь бедное создание не заслуживало такого отношения. Как к собаке.

Его история в фильме закончилась во льдах, куда он унес тело своего создателя — Виктора Франкенштейна. Здесь она — продолжится.

__________________________________

Грохнул гром. Низко и раскатисто. Его рокот прошелся от горизонта до горизонта рычащим гулом, прижимая к земле старые липы и тополя. Один престарелый тополь не выдержал нагрузки, его разбухшие от дождя и времени ветви тяжело клонились вниз, сгибая и без того ослабевший ствол, чьи годовые кольца теснились внутри под страшным давлением огромного количества прожитых годов, и было их немало — ровно сто сорок ровных полосок-лет. В него не раз попадали молнии, его неоднократно спиливали, безжалостно обгрызая крону, но он упрямился, заживлял ожоги, полученные от молний, отращивал и выбрасывал в стороны новые побеги-ветви, восстанавливая заново покоцанную крону

А вот эта ночь, увы, стала для него последней. Очередной порыв ветра швырнул в его сторону мощный поток. Воздушный удар совпал со звуковым и физическим — волна грома вкупе с воздушным тараном и тонной воды обрушилась на ствол и стену конюшни. Ломая и корежа тополь. Падая, он проломил собой стену и всей многолетней многотонной тяжестью рухнул внутрь строения, круша балки и перекрытия.

Отчаянного крика человека, погребенного под рухнувшими стенами, никто не слышал. Даже лошади, стратегически отбежавшие в самый дальний конец левады, подальше от строений и деревьев.

Только под утро Люпин смог заснуть. Вконец умученная Лери, уложив сына в кроватку, устало потерла глаза — что за ночка! Всю ночь грохотала небесная дискотека, особенно сильно старались бас-гитаристы и ударники — высшая элита рок-н-ролла и хеви-метала. Так и представлялись их лохматые, прыгающие по сцене фигуры в обнимку с готическими гитарами, барабанами и тарелками… И ведь так не вовремя поддавали жару! Стоило ребёнку задремать-засопеть, как с небес доносился новый взвизг-росчерк молнии с грохотом барабанов следом. Ну как тут заснуть-то?!

Вздохнув, молодая женщина ещё раз взглянула на спящего сына — наконец-то он заснул, замучился, бедненький, понапугался-понавеселился за веселую ночь… Только-только задремлет, как новые раскаты грома заставляют его растопыривать глазенки и рваться к окну, чтобы ещё на одну молнию посмотреть, повизжать и попрыгать от восторга. Чудик невозможный.

Так, ладно, пока он спит, проверим, что там снаружи творится, а то она вроде чувствовала, как в какой-то миг земля дрогнула… Ох, хоть бы не дерево!.. Охваченная внезапными подозрениями и тревогами, Лери поспешно выбежала из комнаты. Ненадолго остановилась у лестницы, окинула внимательным взглядом холл, совмещенный с кухней и гостиной — ну, вроде цело всё… Спустившись, пересекла холл и отперла входную дверь.

Кардинальные изменения в окружающей обстановке бросились в глаза сразу, как тараном, страшной пустотой. Не было на месте тополя-исполина, незыблемой глыбой нависающего над конюшней и двором, его пышной, глубоко-зеленой кроны, мирно шелестящей на высоте тридцати с лишним метров.

«Я не успела его замерить», — похоронным набатом зазвенела в голове горестная мысль. Следом хлынули горячие слезы — тополь было неимоверно жаль. Всхлипывая и утирая бегущие по щекам соленые ручейки, Лери, спотыкаясь, побрела через замусоренный двор к конюшне, обогнула её и в полном потрясении уставилась на пролом в стене. Все её сожаления по поводу погибшего исполина в ту же секунду испарились бесследно.

— Ну… с-скотина, ты не мог в другую сторону упасть, гад древовидный?! — отчаянно заорала Лери, в ужасе обозревая разрушения, нанесенные рухнувшим деревом.

Следующая её мысль-тревога была о лошадях, и она бросила беспокойный взгляд в сторону озера-левады — уф, вон они, все трое: Орландо, Мэри и Солдат. Стоят мирно на берегу озера, головами к дому, на неё глазеют, мол, чего кричишь-то? Смутившись от собственной несдержанности, Лери виновато развела руками, потом, отвернувшись от лошадей, снова обозрела расхреначенную конюшню, этот жуткий пролом-провал в стене, мешанину балок и стропил, часть крыши. И, как апофеоз всему, поверх всего этого красочно разлегся тополь, толстый и наглый, раскинулся там, как в шезлонге мужик после бани! С пивом!!! Сука, мать твою!

На её ругательства от дома прибежал Холмс, серый пёс, прибежал, встал рядом, морду задрал и стал внимательно слушать. Потом его остроконечное ухо дернулось в сторону пролома, следом за ухом двинулся нос, трепетно и страстно внюхиваясь в новые запахи.

Лери, увидев это, тут же срочно замолчала — кого в пустой конюшне мог услышать пёс? А Холмс тем временем разобрался с запахами и немедленно налился честной сторожевой злостью, в глубине его поджарого длинного тела зародилось тихое злобное рокотание, на плечах и шее вздыбилась густая грубая шерсть, отчего он стал совсем похож на волка. Басисто взлаяв, пёс ломанулся в пролом, мощно продираясь сквозь хаос ветвей, балок и кусков стены. Лери настороженно замерла, ожидая драки или погони, кто его знает, кто у них в сарае решил грозу переждать, может, хорёк какой, или лиса приблудилась… Лай стих, сменившись ворчанием, а потом… Холмс снова залаял, на сей раз в совершенно иной тональности — зовуще и требовательно, как тогда, когда гриб в лесу найдет.

— Кто там? — крикнула Лери.

В ответ молчание. И повторный зов Холмса, в его голосе почему-то зазвучала мольба, Лери так и послышалось — ну пожалуйста, поторопись!.. Да чтоб тебя! В пролом Лери лезть не рискнула, прошла в конюшню через дверь, благо что та оказалась целой и далеко от места катастрофы. Сняв с полки у входа фонарик, она зажгла его и, ведя лучом перед собой, принялась исследовать катастрофу изнутри, отсюда всё выглядело ещё более плачевно: пострадали денник Орландо и часть прохода-коридора. Теперь Лери просто ненавидела старый тополь, рухнувший так растратно и неудобно, его ж распиливать придется и кусками выносить отсюда, гада деревянного… А ремонт конюшни во сколько обойдется?!

Тихо ругаясь сквозь зубы, Лери с предельной осторожностью стала пробираться через завал к находке Холмса, который тем временем продолжал умоляюще гавкать, подзывая и поторапливая хозяйку.

Находка оказалась большой: под мешаниной стропил и балок лежал человек. Лицом вниз и раскинув руки. Из горла Лери вырвался сдавленный вопль — только покойников ей не хватало до кучи!.. И заткнись, Холмс, просто заткнись, зараза! Зачем ты мне его нашел, зачем??? Холмс отозвался рычаще-злобным гавком, прямо в лоб говоря — «поторопись, дура!» Э? В смысле, он живой?

Продравшись сквозь доски, Лери с опаской прикоснулась к шее. Правда, сперва пришлось раздвинуть промокшие черные волосы, чтобы добраться до кожи… до теплой кожи живого человека. Ну слава те Господи, живой хоть!

Спешно выковырявшись из-под завала, Лери устремилась в дом — звонить в скорую-спасателям-полицию. Увы и нет. Ночная буря повредила не только конюшню, но и телефонную связь обрубила — телефон мертво молчал. Оцепенев от ужаса, Лери уставилась на телефонную трубку, потом, не веря, потыкала в рычаг отбоя, снова повертела диск, набирая номер девятой спасательской базы, которая, по идее, всегда должна быть на связи. Мимо. В трубке всё то же молчание. Твою маму… маму… Маму!

Лери нервозно закусила губу — так, до спасателей не дозвониться, соседей… тоже не дозваться. Рафаловы в отъезде, они геологи, их вечно дома не бывает, вон, ребёнка с собой таскают даже, а Энгус Франкель слишком стар, пока доползет с клюшкой, на своих подагрических ногах…

Схватив с дивана плотный плед, Лери рванула обратно к конюшне. Снова пробравшись к пострадавшему, она откинула с него крупные обломки, потом прикинула, сможет ли она вытащить его из-под завала? Вроде бы он не придавлен. На всякий случай она это проверила, прощупала все доступные части его тела вплоть до ног, которые, слава богу, тоже были свободны. Расчистив путь перед человеком и освободив ему голову, Лери ухватила бессознательного мужчину за подмышки и попыталась приподнять. Однако… сколько же он весит? Тонну, две? Покряхтев и попыхтев, потужившись с минуту, Лери смогла сдвинуть неподъемную тушу всего лишь на сантиметр. С тоской подумав о муже, которого нелегкая унесла в командировку в Лиенц почти на неделю, и о садовнике, который умотал в Инсбрук за клубнями топинамбура для весенней высадки, Лери лишний раз убедилась, что закон подлости сейчас действует во всей красе. Не было абсолютно никого, кто мог бы прийти на помощь.

Посмотрев на мужчину, она задумчиво наклонила голову к плечу — мужик довольно крупный, если к нему привязать постромки, а те — к лошадиной упряжи, то с помощью лошади его можно вытянуть. Задумано — сделано. Накатав-скрутив из простыней жгуты, молодая спасательница крепко обвязала мужчину поперек груди, пропустив концы импровизированных тросов под мышками, прикрепила к ремням постромок, протянув за пределы завала. Снова расчистив путь и расстелив брезент, Лери сочла, что к транспортировке мужик готов. Теперь дело за малым: припрячь к миссии спасения лошадь.

Забрав из шорной упряжь, она вышла к леваде. Подозвала к себе Орландо, бурого исландца, толстого и мирного. Накинув на пони упряжь, Лери завела его в конюшню, протянула к поперечному брусу постромки и пристегнула. Подошла к голове пони, взялась за узду и потянула, Орландо послушно влег в хомут. Потихонечку-полегонечку, серией манипуляций, мужчина был затащен на брезент, отбуксирован к дому и ввезен в холл, ради этого Лери разрешила лошади зайти в дом. Не нашлось под рукой другого носильщика… Развернув пони, она вывела его во двор, сняла с него упряжь и запустила обратно в леваду, после чего вернулась к найденышу.

Все эти действия, волочение по двору, по порогам-ступенькам мужика, кстати, в чувство не привели, он как был, так и продолжал валяться в отключке, в придачу ко всему ещё и завонял. Лери подозрительно потянула носом — пахло далеко не розами, а дикой смесью немытого тела и отсыревших носков дальнобойщика, две недели просидевшего за рулем российской фуры. Смердел дядя будь здоров, прямо как бич из подвала долгостроя.