Ненаписанное будущее

Глава 1. Вступая в темные воды

Гермиона сидела в одиночестве у стены и смотрела на праздник. Окружающее ее жизнерадостное веселье казалось напускным и натужным, и словно царапало что-то в душе. Нет, она понимала, что людям надо развеяться, но внутри никакой радости не было; все, что она могла, это наблюдать за ними и пытаться вспомнить, каково это — быть счастливой. Она глотнула еще шампанского и оглянулась вокруг, на восстановленный Хогвартс — в конце концов, именно это они сейчас отмечали.

Перестройка замка отняла много времени и сил, но теперь обновленный потолок Большого зала вновь радовал глаз великолепием закатного неба Шотландии. Зал украсили перед балом, и он выглядел сказочно нарядным, ведь праздничное убранство скрывало вмятины и заплатки из камней там, где недавно зияли дыры. На стенах появились таблички с именами погибших в последней битве — всех, невзирая на расу. Время от времени к ним кто-то подходил; наклонившись, читал, касался рукой дорогого имени — и вновь отчаянно кидался в вихрь музыки и смеха.

Никто не подходил к памятнику, возле которого она сидела. Черный мраморный бюст на грубом постаменте, одном из древних камней Хогвартса. Таком же побитом жизнью, как человек, чей бюст был на нем установлен — она сама не нашла бы более подходящего образа. Мастер хорошо поработал; скульптура была не подписана, нигде не объяснялось, кого она изображает, но перепутать его с кем-то другим было просто невозможно. Она взглянула на его высокий лоб, на глубокую морщинку между бровей, выдающийся нос — точно, как у оригинала, и такой же некрасивый... на изящную линию губ. Неужели у него и правда были такие чувственные губы — как лук Купидона? Теперь, когда они не сжимались в гневе, рот выглядел как-то иначе.

Она вздохнула. Какая потеря для магического мира…

Одна из многих потерь. Слишком многих.

Флитвик дал знак музыкантам, и они заиграли веселый вальс. Все оживились, и в центр зала потянулись парочки с ослепительными, какими-то шальными улыбками. Она увидела, как Гарри закружил Джинни, лишь на мгновение остановившись, чтобы со смехом кивнуть Молли и Артуру. Минерва танцевала с Кингсли, болтая без умолку — вероятно, обсуждала перемены, которые ждут школу, когда она через два месяца вновь откроет двери для студентов. Помона оказалась в паре с Хуч; обе они пытались вести в танце и весело смеялись. А Рон…

…ох, Рон.

Он хорошо выглядел, и ему очень шла черная парадная мантия. Вот он закружился с Падмой — а потом танец унес их дальше, и Гермиона упустила их из виду. Рон был счастлив. Это же самое главное, правда? Не могла же она требовать, чтобы он разделял ее горечь и тоску. В конце концов, она сама от него ушла. Жаль только, что после их разрыва все, кто мог бы заменить ей потерянную семью, отдалились от нее. Молли и Артур по-прежнему вежливо общались с ней, но былая близость в их отношениях исчезла. И Гарри с Джинни тоже — дружелюбные, открытые, но неспособные разрушить возникшую между ними стену. Именно Гарри придумал снова свести Рона и Падму, и на этот раз, похоже, у них все пошло на лад. Весь этот вечер они были неразлучны. А тот взгляд, которым Падма провожала его — Гермионе он показался обожающим до неприличия.

Она осушила бокал и поставила его на стол. Не могла она на это смотреть.

— Простите, профессор, — обратилась она к бюсту. — Мне надо проветриться.

Она проскользнула к двери, ведущей в розовый сад. Эта дверь, как и сам сад, была волшебной; раньше ее наколдовывали только по особым случаям. Однако после того как именно на этом месте в стене образовалась брешь, было решено устроить здесь постоянный выход, а потом за ним разбили сад-мемориал.

Через распахнутую дверь в сад пролилась музыка; Гермиона глубоко вдохнула свежий воздух.

— Привет, Гермиона.

Она повернулась и увидела на скамейке профессора Синистру. За последний год Гермиона сдружилась со своей бывшей преподавательницей астрономии. Восстанавливать замок помогали сотни людей, но лишь немногие решились поселиться здесь и работать с утра до вечера. И те, кто все-таки решился, образовали свою группу — небольшую, но сплоченную.

— Похоже, у тебя тоже не получается веселиться, — сказала Синистра. — Иди сюда, расскажи тетушке Авроре, что тебя тревожит.

Гермиона улыбнулась и подошла. Села, постаравшись не зацепиться мантией за колючие кусты, и вздохнула, подняла взгляд к звездам, которые только-только начали появляться на небе.

— Наверное, дело в том, что они отчаянно хотят забыть. А я — не хочу, — ответила она. — Прошло всего чуть больше года. Стольких людей больше нет, — она покачала головой. — Совсем нет.

Аврора кивнула.

— Я знаю. Жизнь продолжается, и нужно двигаться дальше, но этот праздник... нас словно заставляют взять с места в карьер.

— Да! Именно это я и чувствую, — Гермиона яростно закивала, изо всех сил демонстрируя согласие.

Некоторое время они молчали, слушая музыку и глядя, как движутся по земле тени танцующих людей.

— Кого тебе больше всех недостает? — спросила Аврора.

— Родителей, — не раздумывая, ответила Гермиона.

Преподавательница повернулась к ней и положила руку ей на плечо.

— Ох, мне так жаль. Ты не говорила, что потеряла их.

Гермиона сморщила нос.

— «Потеряла»… какое точное слово. Они живы, но я стерла им память и отправила в Австралию, прежде чем сама подалась в бега. Потом я попробовала все исправить, но у меня не вышло, — она покачала головой. — Это было ужасно. Где-то в глубине души они тосковали по мне. Мать проходила гормональное лечение в надежде забеременеть, и они с отцом даже обсуждали возможность суррогатного материнства. Смотреть на это оказалось невыносимо. Им не нужна была свалившаяся с неба взрослая дочь — им были нужны воспоминания о ней. В конце концов я подлила маме зелье фертильности и оставила их в покое.

Синистра сжала ее руку.

— Как это грустно. Мне очень жаль.

Гермиона наклонила голову, стирая набегающие на глаза слезы. Шмыгнула носом и спросила:

— А вам кого больше всех недостает?

Синистра грустно улыбнулась.

— Колина Криви. — Она заметила удивленный взгляд Гермионы и кивнула. — Он был такой лапочка. И один из моих лучших учеников — когда удавалось его заинтересовать и он хотя бы пару минут слушал, что я говорю. Он стал для меня символом этой войны. Невинность, детство — цена, заплаченная за нашу свободу. — Синистра легко поднялась на ноги. — Пойдем, прогуляемся.

Они шли по саду — медленно, рука об руку. Аромат роз бальзамом ложился на душу, а призрачно-белые цветы смотрелись здесь удивительно уместно.

— Интересно, а в них он тоже стал бы бросаться проклятьями? — тихо произнесла Аврора.

— Кто? Профессор Снейп?

Она кивнула.

— Еще один из тех, кого мне недостает. Мерлин, как же я гордилась собой в тот последний год, когда исподтишка ему пакостила — вместе со всеми остальными преподавателями. И все это время он защищал нас, как мог. А теперь уже поздно просить прощения.

Гермиона вздохнула.

— Да уж. Это просто ужасно — всю жизнь прожить среди неприязни и непонимания.

Синистра слабо махнула рукой.

— Он сам так хотел — по крайней мере, об этом писали в газетах после расследования. Сам настоял на том, чтобы Дамблдор никому не рассказывал правду.

— Я знаю. Но разве от этого легче? — спросила Гермиона.

— Нет. Не легче, — Синистра покачала головой.

Тропинка повернула, и впереди послышалось сдавленное хихиканье и шуршание. Они с улыбкой переглянулись, а потом развернулись и пошли в другую сторону.

— Вот почему он так ненавидел розы, — сказала Аврора.

Гермиона фыркнула.

— Мне рассказывали, как он разнес все укромные уголки в саду после Святочного бала — в тот год, когда проходил Турнир Трех Волшебников.

— Не только тогда. Он всегда это делал.

— Он что, так не любил розы? Или целующихся по углам подростков?

— Скажем так, его страшно раздражали подростки, целующиеся в розовых кустах. Думаю, это потому, что ему ни разу не довелось быть на их месте. А еще ему больно было вспоминать о той, кого он потерял. Только представь: всю жизнь любить одного человека… и знать, что она-то тебя никогда не любила. Нет, даже думать о таком не хочется, иначе я тоже начну ненавидеть розы.

— Что-то я не совсем поняла…

Синистра печально покачала головой.

— Здесь он впервые застал Лили Эванс и Джеймса Поттера вместе. Кажется, они учились на шестом курсе. Или на седьмом? Нет, не помню. Именно я тогда остановила дуэль и назначила этим двоим отработки. Опять. Я вечно назначала им отработки, но тот вечер мне особенно запомнился. Мне было так его жаль. Мы все видели, как он по ней вздыхал, и понимали, к чему все идет. Пожалуй, именно в то мгновение она наконец разбила ему сердце. Трудно продолжать лгать себе, когда видишь, как твоя Прекрасная Дама валяется на земле, задрав ноги.

Гермиона передернулась. Бедный профессор Снейп…

— Чем больше я узнаю — Минерва тоже мне кое-что рассказала, — тем меньше понимаю, почему он настолько ее обожал. Она ведь с ним совсем не считалась. Представьте, как бы все обернулось, если бы он все-таки получил свою мечту — а потом понял, что она обычная недалекая стерва.

Синистра засмеялась.

— Пожалуй, примерно так все бы и кончилось, — она помедлила и продолжила: — Хотя я думаю, что это открытие не стало бы для него таким уж ударом, если бы он просто увлекся другой девушкой.

— Что вы хотите сказать?

— Да ты наверняка видела, как это бывает. Люди часто играют в такие игры. «Ты мне не нужен, но никому другому я тебя все равно не отдам». Эванс водила его за собой, как ослика на веревочке. Ей нравилось, что ее обожают. Обычное дело, особенно среди подростков; вот только со временем парни перерастают такие отношения и уходят к другим. А Снейп так и не смог забыть об Эванс. Когда она умерла, другие девушки перестали для него существовать, как и другая судьба. Вот если бы он хоть немного заинтересовался кем-то еще, пока она была жива… Северус был слеп там, где дело касалось Эванс; слеп, но не глуп. Узнав о сопернице, Эванс бы обязательно взбесилась, и он бы понял, что она из себя представляет.

Аврора сорвала розу с куста.

— К несчастью, он так и остался один. Бедняга, он был слишком невзрачным, чтобы на него заглядывались девушки.

Гермиона махнула рукой в сторону Большого зала.

— Вообще-то, я тут рассматривала его бюст, и он не показался мне таким уж страшным. То есть красавчиком профессора, конечно, не назовешь, но было в нем что-то такое... необычное.

— Ох, Гермиона, ты бы видела его улыбку! Он прямо преображался и казался почти красивым. Однако не зря говорят, что лицо — зеркало души. Он был несчастным — и выглядел несчастным. Был отталкивающим — и таким и выглядел. Понимаешь? Его озлобленность и скверный нрав перечеркивали все, что в нем было привлекательного, и на корню убивали любую симпатию.

— Это да. Он бывал грубоват.

— Грубоват? — Аврора расхохоталась. — Ну, можно и так сказать. Он мог быть пристрастным, раздражительным, беспардонным поганцем — пока трезвый. А вот напившись, становился таким милашкой. Дружелюбным, как щенок.