Оторванный от жизни

В то время года солнце садилось в половину шестого, и ужин подавали приблизительно в это время. В моей комнате было так темно, что различить предметы можно было с трудом. Я начал приготовления где-то за четверть часа до того, как санитар должен был явиться с ужином. Сцена действия должна была соответствовать сюжету, поэтому я порвал бумаги, которые у меня были, и уничтожил другие предметы в комнате, как мог сделать безумный человек; чтобы завершить образ безумия, я специально сломал свои часы. Потом я снял подтяжки, привязал одну к изголовью, сделал петлю из другой. Ее я аккуратно пристроил себе на шею. В нужный момент я положил подушку на пол рядом с изголовьем и сел на нее – я изображал легкую смерть. Затем я слегка потянул за петлю, чтобы все выглядело правдоподобно. И последним в своей жизни (или, скорее, постановочной смерти) я добавил клокотание: я булькал, совсем как в раннем счастливом детстве.

Ни один школьник в мире не получал столько удовольствия от розыгрыша, сколько я получил от своего. Вскоре я услышал шаги санитара, несущего мой ужин. Когда он открывал дверь, то и понятия не имел, что внутри его ждет нечто необычное. Он зашел из освещенной комнаты в мрачную, и несколько секунд ушло у него на то, чтобы понять ситуацию. Он понял ее не до конца: он решил, что я нахожусь без сознания от удушения. В состоянии огромного волнения этот мужлан (с которым мы дрались утром) позвал второго, и вскоре меня освободили из комической петли, пусть и думая, что я в агонии или даже умер. Теперь они не кричали и не оскорбляли меня. Они говорили добрые слова и сожалели о том, что мне пришлось прибегнуть к таким мерам. Их доброжелательность и правда была искренней, но для меня ее оказалось мало, потому что ее, безо всяких сомнений, вызвала мысль о последствиях, которые могла повлечь их невнимательность. Пока они находились в водовороте эмоций, я продолжал играть свою роль, притворяясь, что прихожу в чувство.

Вскоре после моего спасения из лап «жизненной» смерти санитары подняли и понесли мое слабое тело и хохочущую душу в комнату рядом, где меня аккуратно положили на кровать. Я делал вид, что постепенно прихожу в себя.

– Зачем ты это сделал? – спросил один из них.

– Какой смысл жить в таком месте, когда на тебя нападают, как вы сегодня? – спросил я. – Вы с доктором игнорируете меня и мои просьбы… Вы даже стакан воды между приемами пищи мне не приносите, отказываете в других просьбах, не имея на то право. Убей я себя, вас бы обоих уволили. И если бы мои родственники и друзья выяснили, что вы напали на меня и игнорировали мои просьбы, вероятно, вас обоих бы арестовали и засудили.

Отчет о произошедшем уже был отправлен доктору. Он поспешил в отделение и появился, едва дыша. Скорее всего, мой фарс был воспринят как настоящая трагедия. В момент, когда он вошел в палату, я прекратил притворяться.

– Теперь вы, трое мужланов, находитесь передо мной. Я расскажу вам кое-что, о чем вы не знаете, – сказал я. – Вы, наверное, думаете, что я пытался покончить с собой. Это была простая уловка, чтобы привлечь ваше внимание. Когда я угрожаю вам и говорю, что моя единственная цель в жизни – протянуть столько, сколько понадобится, чтобы выйти на свободу и рассказать всем, какое насилие творится в местах, подобных этому, вы смеетесь надо мной, верно? Но на самом деле это и есть моя цель, и если бы вы хоть что-то понимали, вы бы знали, что физическая расправа не доведет меня до суицида. Вы можете и дальше применять ко мне силу и лишать меня прав, держа в заключении и не давая видеться с родственниками и друзьями, но придет время, когда я заставлю вас ответить. Я засажу вас в тюрьму, где вам самое место. Или, если не получится, по меньшей мере я добьюсь вашего увольнения из этого заведения. Запомните мои слова.

Доктор и санитары восприняли мои заявление с характерной прохладой. Подобные угрозы достаточно часто звучат в таких местах и не оставляют впечатления: люди не держат своих обещаний. Во время своей речи я и правда хотел посадить этих людей за решетку. Сегодня у меня нет подобного желания, потому что они тоже были жертвами порочной системы, которой подвергся я. В каждом заведении, где придерживаются дискредитировавших себя принципов «сдерживания», царит очень жесткая атмосфера. Дайте любому человеку дубинку, объясните, как ею пользоваться, и мягкие и гуманные методы воздействия будут естественным образом забыты или проигнорированы.

Во время периода эйфории, особенно первые несколько месяцев, когда я делал работу за несколько нормальных человек, мне требовалось больше топлива для создания огромного количества энергии, которой требовали мои действия. Я был ненасытен и настоял на том, чтобы санитар подал мне ужин, который был забыт во время моей симуляции самоубийства. Сначала он отказался, но потом принес чашку чая и хлеб с маслом. Из-за того, что этим днем меня сильно душили, глотал я с трудом. Мне приходилось есть медленно. Санитар велел мне поторапливаться и пригрозил забрать скромный ужин. Я сказал ему, что он не сможет, потому что я имел право есть в комфортном для меня ритме. Это его разозлило, и он забрал у меня все, кроме корочки хлеба. Хотя и ее он попытался забрать. Я сопротивлялся, и началась третья драка за день – и все это менее чем через пять минут после того, как доктор покинул отделение. Я сидел на кровати. Санитар, повинуясь своим темным инстинктам, схватил меня за горло и стал душить меня со всей силой человека, привыкшего к столь недостойному занятию. Его коллега обезвредил меня, прижав спиной к кровати, пока нападающий душил меня до того момента, пока у меня не кончился воздух. Первая драка случилась из-за кукурузы; вторая – из-за кусочка хлеба.

Если бы на этом я перестал описывать тот октябрьский день, мало кто предположил бы, что я рассказал не обо всем насилии, которое применили ко мне тогда. Дело в том, что это даже не половина. Если то, как со мной обращались на протяжении этих двадцати четырех часов, демонстрирует самые ужасные, но тем не менее обычные методы, применяемые при лечении пациентов в подобной ситуации, то я с трудом поминутно воспроизведу пытку, которая пришлась на мою долю ночью.

На сегодняшний день в подобных заведениях существует несколько методов сдерживания, главными среди которых являются «механическое» и так называемое химическое сдерживание. Первое заключается в использовании средств для ограничения передвижения: это смирительные рубашки, муфты, завязки, варежки, специальные прочные простыни, камзолы – все это, за исключением редких случаев, настоящие пыточные механизмы. Химические средства (иногда называемые медицинским сдерживанием) заключаются в использовании средств, на время парализующих пациента: гиосцин – самая популярная мера среди них. Используя такие лекарства, можно ввести человека в бессознательное состояние и продержать его в нем несколько часов. Очень беспокойных пациентов (особенно если санитаров в распоряжении врача мало) достаточно часто держат в подобном «оглушенном» состоянии целыми днями или даже неделями, но только в заведениях, где благо пациента не стоит на первом месте.

После драки за ужином меня оставили в палате где-то на час. Потом пришел помощник доктора с тремя санитарами, двое из которых принимали ранее участие в моем фарсе. Один из них нес приспособление из ткани, известное как камзол. Это очень удобная вещь для тех, кто прибегает к подобным методам, потому что позволяет обойтись без обычной смирительной рубашки. Смирительная рубашка не равна камзолу, как смерть от разряда электрическим током не равняется повешению.

Камзол или, как я предпочитаю презрительно называть его, смирительная рубашка, – это узкое пальто из тяжелой ткани, идущее от шеи до талии и сшитое не по обычным лекалам. На нем нет пуговиц. Рукава на концах сшиты, и камзол не раскрывается впереди: его туго затягивают и завязывают сзади. К концу каждого рукава пришит прочный шнур. На правом шнур тянут на левую сторону тела, а на левом – на правую. Оба туго завязывают сзади, и руки жертвы оказываются скрещенными на груди.

Когда я планировал свою уловку днем, то прекрасно знал, что скоро окажусь в смирительной рубашке. Мне даже стало любопытно, поскольку я хотел знать, что творится в отделении для буйных.

Кусок стекла, которым я написал девиз, я взял для определенной цели. Зная, что меня скоро поместят в неудобные, но не совсем уж невыносимые объятия смирительной рубашки, я решил, что ночью так или иначе воспользуюсь куском стекла: возможно, разрежу путы и окажусь на свободе – хотя бы относительно. Чтобы убедиться в том, что стекло останется у меня, я поместил его в рот и хитрым образом прижал к щеке с внутренней стороны. Оно не мешало мне говорить и осталось незамеченным. Но если бы я знал о смирительных рубашках и о том, как они завязываются, как узнал позднее, я бы даже не подумал прибегнуть к такому безнадежному методу.

После нескольких ночей, проведенных в муках, эту рубашку по моей просьбе наконец завязали так, что я не испытывал бы никаких страданий, будь она закреплена подобным образом с самого начала. Это я узнал, поскольку много говорил с пациентом, которого несколько раз удерживали при помощи этой самой рубашки.

По такому случаю помощник врача начал испытывать ко мне личную злобу. Судя по всему, природа этого человека была дуальна. Чаще всего на свет выходил Джекил, но именно Хайд контролировал его действия в случае кризиса. По ночам к моей комнате, окруженный санитарами, приближался доктор Джекил, но входил уже его двойник Хайд. На самом деле, он больше походил на доктора. Сначала он брал смирительную рубашку в руки и приказывал мне встать. Зная, что главный врач и правда думал, что я пытался себя убить, я не винил их за то, что они пытались ограничить мои движения; но я не хотел, чтобы это делал Джекил-Хайд. Смирительную рубашку всегда надевает дежурный врач, но я знал, что это неприятное занятие часто передают санитарам. Следовательно, желание Джекила-Хайда сделать то, чего он обычно избегал, давало мне понять, насколько он зол. По этой причине я предпочитал сдаться на милость обычного санитара; я сказал об этом, но напрасно.

– Если ты будешь молчать, я сделаю все куда быстрее, – ответил Джекил-Хайд.

– Я закрою рот, только когда ты уйдешь отсюда, и ни секундой раньше, – заметил я.

Так и получилось. Мои ругательства, конечно, были пронизаны неизбежными эпитетами. Чем больше я говорил, тем мстительнее он становился. Он молчал, но, к несчастью для меня, выражал свои чувства эффективнее слов. Закрепив рубашку, он затянул мои руки на груди так крепко, что я не мог сдвинуться ни на сантиметр. Я попросил его ослабить путы, чтобы я мог сделать вдох полной грудью. Еще я попросил его о возможности поправить пальцы: рубашка зафиксировала их в неестественном и неудобном положении.

– Если ты минуточку постоишь смирно, я все сделаю, – сказал Джекил-Хайд.

Я с готовностью повиновался, потому что не хотел страдать больше, чем было необходимо. Вместо того чтобы распустить рубашку, как мы договаривались, этот доктор, который уже был вне себя от ярости, затянул шнуры так, что я оказался зафиксирован еще сильнее и жестче. Эта ложь ввела меня в безумное состояние. И хотя я был рад, что он наконец ушел, надо заметить, что он покинул меня, только удовлетворив не приставшее человеку желание, на которое, видимо, его толкнула ненависть. Санитары тоже вышли наружу и заперли меня на ночь.