Валигура

IX

Уже, должно быть, наступало утро. Петухи пели снова. На небе, над лесом что-то показалось, будто серая лента. В лагере кое-где просыпались люди, глухой шорох доходил до Мшщуя.

День для него был желанным, потому что ночь показалась долгой, как век.

В большой бане в никогда не гаснущий огонь начали заново подкладывать, потому что дым валил над крышей и из главной трубы выступил снизу покрасневший, неся искры, которые посыпались на крышу.

Мшщуй со своего места слышал, как бросали принесённое дерево, сквозь щели и отверстия виднелся свет.

В эту пору обычно люди в лагере уже должны были вставать и идти к лошадям; ничего, однако, не двигалось, ничто не пробудилось, крепким сном спали на бочках, опорожнённых вчера. К великому своему утешению Мшщуй подхватил маленький шум голосов на панском дворе. Лешек обычно вставал очень рано, приходил к нему капеллан, с которым он читал молитвы, шёл потом в баню и парился, чаще всего, когда ещё другие спали. Тогда вставали придворные и в избе готовили утреннюю трапезу.

Валигура вздохнул легче, из открытой внутрь двери он сделал вывод, что князь, верно, пробуждался. Имея чуткое ухо на малейший шорох, со стороны лагеря Плвача он уловил что-то наподобие лязга оружия и шагов людей.

В лагере князя Конрада тоже было движение, и это было не удивительно, потому что заметно наступало утро. Только густой туман не позволял разглядеть его на небе, но здания рисовались отчётливей, темнота медленно редела.

Светало. Дверь дома открыли и Валигура увидел князя Лешека, покрытого епанчёй, идущего в баню. Несколько полусонных человек шли перед ним, несколько за ним, с одеждой и тряпками.

Валигура подумал, что наконец его вахта окончится, и хотел уже покинуть пост, когда вдалеке услышал хорошо ему знакомый топот коней, который чрезвычайно быстро приближался. Он даже мог различить, что, согласно всякому вероятию, отряд или стадо бежало почти галопом. Он не мог допустить ничего другого, чем то, что в результате вчерашних приказов, расставленные в соседних деревнях всадники мчались в лагерь.

В то же время в обозе Плвача произошло какое-то движение – осторожное, но значительное, и тихие голоса начали давать команду. В доме князя Конрада, хоть света не было, открылась ставня. Он заметил высунувшуюся голову, которая, казалось, прислушивается, потом быстро исчезла, а за ней заперли окно. Валигура, охваченный какой-то невольной тревогой, схватился за меч, который был у пояса.

Всё более громкий топот, всё более поспешный слышался уже у границы лагеря, тут же, тут же… Стражи молчали, значит, это, должно быть, стадо.

Мшщуй выбежал уже из-за угла, когда среди этого шума он отчётливо различил лязг мечей.

Не было свободной минуты, то, чего он боялся, свершалось, лагерь спал, готовилось какое-то нападение. Думая уже только о безоружном пане, Мшщуй не видел уже другого спасения, кроме как устроить ему побег. Чуть позже было бы поздно, поэтому он забежал за дом и, схватив собственного коня, который стоял готовым, стремглав помчался на нём к бане, восклицая, что было сил, а скорее крича уже только для того, что разбудить людей.

Прежде чем Валигура на коне вернулся назад, мчащиеся преследователи были уже в двадцати шагах от площади.

Испуганный криком Лешек, как был нагой, показался в дверях бани. Мшщуй ему коня подавал.

– Уходи, пане! – воскликнул он.

Князь едва имел время вскочить на коня, когда дорожкой, ведущей между домами, около двора Одонича, примчались вооружённые люди во главе со Святополком. Тот с поднятым мечом в руке летел прямо на дом Лешека, предшествуя целой толпе, когда увидел нагого князя, выскальзывающего от него и галопом мчащегося дорогой, которая вела к Мартинову.

Часть Святополковой дружины с людьми Плвача напала на главный дом, другие на дома, занимаемые князем Генрихом и Тонконогим. Ошалелый Святополк сам гнался за Лешеком.

На пустой тогда дороге, ведущей к Мартинову, начал он преследование, ставкой которого была жизнь.

Храбрый, но тяжёлый конь Лешека бежал, насколько хватало ему сил, панукаемый сидящим на нём князем; лошадь Святополка, хотя поднимала тяжесть побольше, потому что тот был в доспехах, была младше, более энергичной и недавно взятой, поэтому с каждой минутой приближался всё больше.

Ногой, покрытый потом, озябший Лешек молился уже, чувствуя, что приближается его последняя минута. Он ударял коня руками, бил ногами, лёг на него весь – летел. Но тут же за собой услышал конские копыта, дыхание запыхавшегося животного, звон оружия неприятеля. Святополк был в ярости, боясь, как бы враг от него не ушёл, вбивал шпоры в брюхо коню, бил его плашмя мечом, начал кричать.

– Накло! Накло! Дам я тебе сегодня кровавое Накло… последний час твой пробил!

Лешек не имел сил, не хотел отвечать. Пугало его одно – что он был безоружным; ни меча, ни копья, ни палки даже, которой бы мог бросить нападающему, убийце в глаза.

Рыцарская кровь бурлила у него в жилах.

Умереть было ничто, но быть убитым, не нанеся даже раны, не подняв даже руки на врага, быть так жалко раздавленным – казалось ему хуже смерти.

Уже на бегу Лешек схватил жердь из забора, стоящего у дороги, и вырвал значительный её обломок… Конь останавливался… Голос Святополка звучал над его ухом: «Накло!»

Но в утреннем рассвете неподалёку видна была деревня, в которой могли находиться люди, могли найтись солдаты.

Они были вдвоём, потому что остатки рыцарей Святополка напали в целях грабежа на дом и спящий лагерь.

Поэтому Лешек мог иметь какую-нибудь надежду, что, добежав до Мартинова, сумеет скрыться, защититься, созвать толпу. Святополк также этого опасался и у его коня лилась кровь из ран, нанесённых шпорами.

Вдруг Лешек почувствовал горячее дыхание на своём теле, его конь останавливался. Рука, одетая в железную перчатку, схватила его за шею и выскользнула.

Наступила последняя минута обороны. Той отломанной жердью, что держал в руке, Лешек ударил в лицо приближающегося Святополка; его испуганный конь отскочил в сторону.

Лешек, пользуясь этим, продвинулся на несколько шагов к деревне. Но затем поморский разбойник вынудил коня к номвой погоне, и оказался рядом с Лешеком.

Ещё раз князь сумел отбить удар, который был ему предназначен, но трухлявое дерево против железа рассыпалось на кусочки. В эти минуты меч Святополка, нацеленный в череп, расколол его. Лешек закачался, держась ещё за коня, когда второй удар перерезал ему шею.

Княжеский конь упал на передние ноги и повалился с ним.

Святополк соскочил со своего коня, собираясь зарубить ещё лежащего и безоружного, когда глаза Лешека, уже заволакивающиеся туманом смерти, обратились к нему.

Было в них такое проникновенное выражение, что у Святополка задрожала рука – он опустил её; стоял как внезапно пробуждённый от кровавого сна.

– Что я тебе сделал? – отозвался мягким голосом Лешек.

Святополк молчал.

– В чём я виноват? – всё слабее повторил князь, из головы которого лилась кровь и стекала на обнажённую грудь.

В голосе была уже смерть… Его глаза были так уставлены на врага, без фанатизма, без упрёка… словно уже только ими хотел повторить то, что не мог устами.

– Что я тебе сделал?

Безумие и гнев Святополка, очевидно, уступили какой-то угрозе, от которой напрасно хотел защититься.

Вздох вырвался из груди умирающего, над которым Святополк невольно склонился. Ещё раз Лешек открыл глаза и, увидев над собой это лицо убийцы, отмеченное дивным выражением тревоги, невнятно забормотал:

– Пусть Бог тебя простит! Я прощаю…

Святополк, услышав эти слова, вскочил вдруг, прощение было для него как бы пощёчиной. С новой яростью он пнул труп ногой. Он собирался уже сесть на коня, когда прискакало несколько всадников; были это его друзья, а между ними Плвач.

Тот, увидев на земле обнажённый труп, с радостным криком подскочил сразу к нему, дико смеясь, сплёвывая и что-то неразборчиво бормоча. Один он показывал эту радость, которую остальные люди проявлять не смели. На лице Святополка было больше беспокойства и испуга, чем радости.

Он молча сел на коня, не сказав Плвачу ни слова, который ещё насыщался видом трупа.

Когда это происходило между Гонсавой и Мартиновом, люди Святополка грабили в лагере дома, жадные до добычи.

Один их отряд сразу после нападения наскочил на дом Генриха Силезского, когда тот ещё лежал в кровати.

Разбойники выломали дверь и влетели в избу, прежде чем Перегрин, который спал рядом, имел время прибежать на защиту своего пана. У кровати князя стоял меч, который Генрих в спешке не мог достать из ножен, он защищался им так, заслоняясь от ударов, когда подбежал едва одетый Перегрин и, всем телом заслоняя князя, лёг на него. Группа нападающих начала рубить безоружного, сечь одновременного и его, и лежащего под ним князя Силезского, так что верный Перегрин вскоре испустил дух. Генрих, лежащий под трупом не подавал признака жизни.

Не слишком богатые вещи князя, который с того времени, как дал обет чистоты и благочестия, сторонился всякой роскоши, не удерживали здесь долго разбойников; схватив, что было под рукой, они сбежали искать в другом месте более обильного улова.

Тонконогий, особенным счастьем, не спал, когда нагрянул Святополк. У него не было ни малейшего предчувствия, чтобы съезд в Гонсаве мог так трагически окончиться, – однако же необычный шум в эту пору встревожил его. Он взял меч и шлем, выбегая к своим людям в ту самую минуту, когда противники выламывали дверь и хотели на него броситься.

Пользуясь сумерками, князь побежал прямо к лошади, схватил первую, какую нашёл под рукой, и пустился полем к лесу.

Его не преследовали, ища в углах дома, потому что люди Святополка были убеждены, что он не имел времени сбежать от них.

Князь Конрад Мазовецкий – что не ускользнуло позже от людских глаз – оказался вооружённым и готовым к побегу, когда шум на площади объявил о нападении. Но его десяток хорошо вооружённых человек сидел на конях, поэтому он почти спокойно уехал, без препятствий, что позже бросило на него подозрение, что если в заговоре участия не принимал, по крайней мере был о нём осведомлён.

Прежде чем те из епископов, которые были в Гонсаве, потому что другие находились в Тжемешне, проснулись и могли войти в часовню, из которой Иво хотел, взяв крест, прямо выступить с ним на убийц, эта кровавая трагедия была завершена. Только чернь грабила по углам, унося ковры, одежду, оружие и что могла ухватить. Проснувшиеся от крепкого сна люди в лагере потеряли головы. Не могли найти оружие, которое какая-то невидимая рука передвигала и прятала в соломе и сене.

Лошадей не было. Испуганные своей беззащитностью люди начали убегать… нечем было обороняться, и неизвестно, против кого.

Одни убегали в лес, другие скрывались в низинах, иные стояли ещё как пьяные, не понимая, что было причиной этого замешательства.

Мшщуй, подав коня Лешеку, оказался почти один с мечом против этой ватаги, которая на него наступала. Это его вовсе не устрашило, он знал, что погибнет, как раз поэтому он решил дорого продать свою жизнь. Вооружённые люди, которые спешили прямо на дома, припёрли его только к стене бани… нескольким он отплатил, но наступали всё новые с поспешностью, и на битву ни один не имел времени. Несколько ударов разбило ему шлем и легко ранило голову. У этих людей что-то иное было на уме, им по вкусу был грабёж, в котором не хотели дать опередить себя. Поэтому они обошли помятого и раненого Валигуру; и тот хотел броситься за ними, когда сбоку показался Герон с криком, точно давно его поджидал; он напал на старца. С другой стороны Яшко из-за угла с тыла, взяв меч обеими руками, ударил старца в голову, и через минуту, когда немец с пробитой грудью падал на землю, Мшщуй прикрыл его собой.