Ележивика

Елена Зайцева

(1 голос)

0 0

Аннотация: Грустная история о том, что не холодных мертвецов надо бояться, не сумрачных призраков, а вполне себе живых. Казалось бы - чего страшного-то?..

143

Читать книгу "Ележивика"

1 2 3 4 5 6 7

- Серый, - вдруг, не понятно к чему, брякнул Витя.

- Что? При чём тут серый?.. А-а, Серый, вот ты чего...

Колычев ушам не поверил. Витя помнит о Сером? Пазл начинал складываться.

Серый - семилетний Серёжа, гостивший прошлым летом у тётки, бабы Шуры. Погостил только четыре дня и утонул. День был душный, но пасмурный, серый, кто бы мог подумать, что он вообще пойдёт купаться. Многие видели, как он шёл, но кто ж знал?

Утонувшего мальчика отправляли в Ясенево на санитарной "восьмёрке", видавшем виды Ми-8. Получилось что-то вроде стихийных похорон. Пришло всё село. Приходил со всеми и Витюша. Правда, Колычев не заметил, чтобы Витюша интересовался происходящим, он заинтересовался "восьмёркой" - заглядывал в открытую дверь, обходил кругом, становился на цыпочки, пытаясь дотянуться до поникшей лопасти. От кого-то он услышал, что это "лопасть", и всем оказавшимся поблизости пояснял - "лопась, лопась!".

Никто не обращал на него внимания, да было и впрямь не до него. Сельчане лили слёзы, Шура повторяла, как это хорошо, что Серёженьку так быстро нашли, утопленники бывают страшными, а Серёженька как будто спит. Колычев удивлялся: хорошо? Нашли бы его в любом случае быстро, никуда ему с запруды не деться, а страшный или не страшный... Нет больше разницы, нет пацана. Шура же вела себя так, словно ей доверили что-то важное, и это важное подпортилось, но не сильно, всё ещё ничего, выглядит нормально.

В такие минуты Колычев думал, что ему, слава богу, детей не терять, слёз не лить, чуши не нести, и был даже благодарен Ирине за то, что она их сначала не хотела, потом не могла, а потом и вовсе надумала развестись. Увлеклась эзотерикой, экстрасенсорикой, стала на этом хорошо зарабатывать - пошла в гору, а он поехал в село. Он к тому времени уже не летал, а наземные службы, они и в Африке наземные службы. Шутил, что поменял шило на мыло - Кривулину Иру на Кривцово на краю мира. Не самый лучший каламбур, да и сути не отражающий, но не всегда ведь хочется отражать эту самую суть. Не всегда и получается.

- Серый, - настаивал Витюша, а "командир" всё скрипел мозгами, что и как сказать. Серёжа уж конечно запомнится ему по гроб жизни, но вот что его запомнил и дурачок...

- Серого, Витя, отправляли на вертолёте, потому что было лето. А зимой - по зимнику повезут, понимаешь?

Витя потоптался на месте, но кивать не стал. Наверное, всё-таки не понял.

Колычев ещё раз окинул взглядом картину: дурак спозаранку, труп на санках... Спасибо тебе, Витюша, удружил. Неприятностей теперь не оберёшься. Пронеслась даже мысль - а сама ли умерла Дуся? Мало ли...

Нет, маловероятно, глупости. Если бы Витя представлял опасность, это было бы давно известно. Не спрячешь подобный "секрет" в селе на семьдесят оставшихся дворов. Да и не стали бы терпеть озлобленного дурака, отправили бы куда-нибудь "на исправление". Или на тот свет, горбатого могила исправит.

- Витя же ты Витя... - вздохнул Колычев, предчувствуя нервотрёпку. Но всё, на удивление, пошло как по маслу.

Сообщил в Ясенево. Лейтенант Лямин ответил, что если бабулька не болела во всю прыть, так, чтоб с больницами, учётами, а тем более проживала со взрослым слабоумным, то нужна экспертиза. И сразу же пообещал, что после десяти из Восточного пойдёт машина, заодно заедет и за трупом, хоть и придётся делать крюк.

- Это вам повезло. Но забирать будете сами.

- Вряд ли будем, - сказал Колычев, больше себе, чем лейтенанту. Тот, кажется, и не расслышал.

Витюшу и санки со скорбным, лёгким как пух грузом пришлось отправлять обратно в село собственноручно - в буквальном смысле, санки за верёвку, Витюшу за руку (а он, собака серая, ещё и оглядывался всю дорогу). В селе их ждали, каким-то необъяснимым образом уже знали о случившемся. Под Дусиным домом толпилось человек пятнадцать, все смурные, нахохлившиеся.

Но и тут всё пошло как по маслу. Витю сразу же подгребла под своё увесистое крыло Вера Умарова, оказывается, дальняя его родственница. С Дусей у неё были какие-то давние счёты, и с "вряд ли будем" Колычев как в воду глядел.

- Я эту колотовку хоронить не буду, люди не осудят. Пускай её Ясеневская дочка хоронит. А то государство. А сироту приючу. Он же сирота, а кто же? Мать не в счёт, никогда её не было, одно название. А мы прокормим. И скотину прокормим, скотина тоже осиротела. Что смотришь, Умаров? Прокормим? Не молчи ты, расхляба! Люди осудят!

Умаров, тихий узбек, еле заметно кивал. Рассказывали, что он строил дачу в соседней деревне, когда познакомился с Верой. Колычев ясно себе представлял, как потомок славного Улугбека проклинает ту дачу. Или нет? Или только со стороны так выглядит? "Не всё видимое есть действительное", - любил повторять историк в лётном училище. Умный был мужик. Своеобразный, но умный...

Колычев объяснял собравшимся про машину, которая придёт, про работу, которая его ждёт, и внимательно следил за ситуацией. Он, конечно, не нанимался за порядком здесь смотреть, но так уж пришлось, уже впутали.

Всё шло нормально. Обычное в таких делах "распределение труда" - кто полы после покойницы помыть (не помоешь - другие покойники будут), кто живность к Умаровым помочь перевести и вещи Дусины перебрать, кто к Игнатьевым за самогонкой. "Как по маслу", - ещё раз подумал Колычев и отправился в свой аэропорт, будущую, и очень скоро, посадочную площадку.

Уже совсем рассвело. Утро было каким-то особенно белым, и он очаровался этой белизной. Слева её делила надвое чернеющая ленточка леса у самого горизонта, а справа небо смыкалось со снежной равниной в единое целое, и отдельные маленькие деревца словно висели в воздухе. Было так красиво и необычно, что захотелось это кому-то показать или хотя бы рассказать. Но кому?

Грустное созерцательное настроение не улетучилось даже после канители со снегом - пришлось чистить подъездные пути, выгонять "шассик" и ровнять площадку, а потом ещё оказалось, что ветроуказатель повело...

***

Был второй час. Небо оставалось всё таким же белым. Колычев пил чай на вышке, отдыхая и глядя на тонкую линию лесной гряды. Снизу что-то промелькнуло. Шмыгнуло под самую вышку!

- Это-то ещё что?

Он привстал со стула, опираясь костяшками пальцев на диспетчерский стол (обычный стол с наваленной на него аппаратурой) и сразу увидел то, что хотел. Не хотел вообще-то, даже близко не предполагал, но увидел. Это был Витюша.

Витюша разглядывал деревянную фигурку "Хлеб-соль", подаренную аэропорту на полувековой юбилей ясеневским скульптором со смешной фамилией Добробаба. Фигурка стояла здесь четвёртый год, и дурачок не мог не видеть её и раньше. Но раньше, насколько Колычеву помнилось, никакого интереса он к ней не проявлял.

Хлебосольная скульптурка представляла собой девицу в пышном, похожем на колокол сарафане и высоком резном кокошнике. Однако и вместе с кокошником рост её был примерно вполовину человеческого. На вытянутых руках она, вполне ожидаемо, держала каравай с солонкой посерёдке.

Колычев, ничуть не ощущая себя докой в искусствах, считал девицу довольно бездарным творением. Её рост, неудачно втиснутый между средним ростом реального человека и условностью миниатюрной фигурки, делал её каким-то карликом. Пропорции были сбиты - где шея? почему голова такая большая, а ручки такие короткие?

Самой же главной ошибкой было лицо. Оно не выражало не только хлебосольности, хоть какого-нибудь гостеприимства, оно вообще ничего не выражало. Хорош был только кокошник. Тонкая работа, резные узоры. Иногда Колычев представлял, как гостей встречает один кокошник, без девицы, держит на вытянутых лентах каравай, улыбается самим собой, своими узорами - и получалось куда лучше, куда гостеприимнее!

Конечно, доморощенный искусствовед посмеивался над своей бредовенькой фантазией, но не так чтобы очень. Ведь действительно - с такой физиономией, как у девицы, ни встречать ни провожать, ни петь ни танцевать.

Кроме всего, Колычев подозревал, что Добробаба не соблюдал технологию - может быть, взял неподходящую древесину (он говорил какую, но в голове не удержалось; акацию?), может быть, чем-то не тем её обработал, но цвет девицы был не древесным и приятным, как того хотелось бы, а серым. Да и серый бывает разный, бывает глубокий, бывает благородный. Этот же был просто высохшим. Никаким. И вся она пошла крупными, глубокими трещинами, рассыхалась.

Фигурка не была закреплена, стояла свободно, и Колычев всё надеялся, что какие-нибудь "выпимшие" утащат её, чтобы так или иначе сжечь в своём пьяном кураже. Но как-то ничьего куража на это не хватило. К ней быстро привыкли и вообще перестали замечать. Видно, не так уж трудно не замечать потрескавшуюся пустоту в кокошнике.

И вот теперь её вдруг заметил Витюша, а что бы это значило, у него и не спросишь. Но уже одно то, что он здесь ошивается, плохо. Перспектива всё время отводить его в село за ручку - так себе перспектива.