На узких перекрёстках мирозданья...

«У неё какое-то горе… которое она ещё не пережила, а сейчас переживает. Интересно, что могло вынудить человека в таком состоянии приехать на конкурс, чтобы зубами выгрызать себе место? Хотя… я защищался на мастера примерно в таком же… настроении. Мне ли не знать, что толкает людей на странные поступки. Но… её сомнут и не заметят. Я уже слышу, как хрустят эти тонкие косточки между зубастых челюстей»

Пока Северус мысленно выносил приговор незнакомке, её лицо в одно мгновение изменилось: словно внутренний свет, зажжённый внезапно, озарил всё её существо. Губ коснулась лёгкая улыбка, светлая и открытая, в глазах отразилась радость; она отошла от окна, сделав несколько шагов навстречу маленькой седовласой даме, которая быстрой, удивительно лёгкой для своего возраста походкой приближалась к ней по коридору. Они обменялись несколькими тихими фразами на неизвестном Северусу языке и исчезли в дверном проёме соседней аудитории, не обратив внимания на Снейпа. Тот в задумчивости подошёл к окну, где только что стояла девушка, и тоже посмотрел на зачарованный пейзаж. Странные мысли бродили в его голове: он будто попал во временной разлом, когда течение потока времени остановилось, и оставалось лишь смотреть вокруг, осознавая… что?..

«Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины…»[1] — поэтические строчки медленно всплыли из памяти, а их продолжение растаяло в небытие. Северус криво усмехнулся, не сумев подобрать цензурного определения для того «сумрачного леса», в котором очутился он сам. Утратил он правый путь, нашёл ли его наконец?.. О нет, ни один из его путей уже не мог быть правым.

Северус чувствовал — прямо-таки видел, — как вокруг него, за его спиной, по всем аудиториям и кабинетам, растекаются нити невидимых связей судьбы; вспомнились слова Дамблдора о его влиянии в «официальных кругах», слащавая улыбка Слагхорна, глупая важность остальных членов жюри, судьба его ученика, в чьей семье разгоралось пламя скандала из-за сомнения в чьей-то чистокровности. Мрачные тайны его — их, — прошлого, готового — он предчувствовал и знал, — слиться с настоящим. Всё это — все они, — были связаны, неразрывно связаны между собой, и от этих связей никуда не деться. Весь мир — вся жизнь — как на ладони. Его жизнь — сломанная так бессмысленно и гадко; жизни этих детей, над которыми он — он, не достойный и коснуться их чистого, незапятнанного преступлением и виной мира, — был на мгновение властен.

Северус стоял у окна, не думая об этом — чувствуя это. Иногда он вот так ярко, необыкновенно ярко чувствовал жизнь; бывало, ранним утром бредя по лесу в поисках растения, которое он предпочитал собирать и заготавливать сам, он ощущал, как земной шар тяжело и величаво поворачивается под ногами; бывало, созерцая прозрачную дымку над котлом и понимая, что всё получилось так, как предполагалось, — он чувствовал великое счастье открытия во всей его полноте. Об этих впечатлениях было трудно — почти невозможно, — рассказать словами.

Северус ни за что не признался бы даже себе, как ему необходим такой человек, которому можно было бы рассказать о чём-то подобном. Для разговора с которым слова нашлись бы так же легко, как находились идеи для эксперимента или улучшения рецепта, или приходила догадка, что именно имел ввиду автор старинной записи об утраченном зелье или полузабытых чарах, о чём умолчал, и как восстановить это… или…

Чей-то громкий возглас, донёсшийся с лестницы, разбил мгновение, а ощущение течения времени — вполне будничного, привычного, человеческого времени, иными словами, ощущение пролетевших десяти минут, — подсказало Северусу, что пора возвращаться в реальность.

Он вернулся в аудиторию, к своим коллегам, президиуму и юным талантам, стряхнув с себя задумчивость, вновь превращаясь во внимательного, придирчивого профессора Снейпа, того самого, у которого не только силуэт, но и слух как у летучей мыши, глаза на затылке и способность предугадывать действия ученика на сто шагов вперёд. Теперь он снова открыл памятку… и наконец-то прочёл, что там было написано после актуальности и новизны.

Э нет, если они будут оценивать выступления этих молодых людей по рекомендуемым критериям, то ничего хорошего не получится. Откуда, спрашивается, в научном проекте по волшебному зельеварению возьмётся обзор историографии? А зачем, например, зельевару архивные источники? Нет, восстановить древний рецепт — это замечательно, но на конкурсы с таким не идут; ведь имея дело с древностью, нетрудно пересечь зыбкую границу и влезть в то, что ныне именуют тёмной магией… но что не считалось ею ещё двести-триста лет назад, не то что, скажем, в античные времена. Эта обманчивая невинность тьмы… всё меняется со временем… почти всё… кое-что остаётся неизменным, но осознание этого факта особо любопытным достаётся дорогой ценой. Слишком дорогой…

Северус поднял глаза и встретился взглядом с заведующим кафедрой зельеварения Академии, который тоже открыл памятку. Старик усмехнулся в бороду:

— Кажется, произошла небольшая путаница. Нас приняли за историков.

Снейп развернул свой лист для выставления баллов. Большая таблица со списком фамилий и теми же — совершенно не связанными с зельями, — критериями оценки. Ну да, введение в научный оборот новых источников, архивные документы, применение современных методотик исследования, знание современных тенденций в исторической науке… И фамилии, уж конечно, не те.

— И листы оценивания перепутаны. Привлекать к организации такого дела выпускников Хаффлпаффа, профессор, было большой ошибкой…

— Ну-ну, ничего страшного не случилось, — флегматично протянул завкафедрой, — надо сменить…

— А где же волонтёр?

— Должно быть, на занятиях, — пожала плечами старенькая профессорша, — они и так пропустили первую половину дня.

Снейп окинул мрачным взглядом всю компанию — настоящая лавка древностей! — и молча взмахнул палочкой, собирая в стопку листы оценивания и памятки. Уж конечно, если кто и пойдёт менять перепутанные документы, то самый молодой представитель комиссии.

— Ну, и где же заседают историки? Очевидно, они подмены ещё не заметили.

— Да в соседней аудитории, в 327-й, — махнула рукой старушка, — в этом году всё так перепуталось. Нехороший год… нехороший.

— Слава Мерлину, мы не на секции Прорицаний, — прервал её причитания Северус, — спасибо, профессор Бэнкс.

С этими словами он вышел из аудитории, а две стопки документов вылетели следом за ним.

В коридоре теперь стало шумно: группа магов в тяжёлых парадных мантиях о чём-то оживлённо беседовала, и заметно было, что эта беседа вот-вот превратится в горячий спор, а то и в драку. В воздухе уже потрескивало электричество — как перед грозой. Северус скользнул взглядом по этой стайке спорящих, узнав профессора Карлтона, который обычно принимал экзамен по истории магии в Хогвартсе наряду с Гризельдой Марчбэнкс и профессором Тофти. Щупленький старичок Карлтон, казалось, готов был взорваться, споря с высокой волшебницей в восточной мантии: Снейп ещё никогда не видел его таким. Рядом стояла та маленькая седовласая дама, которую он уже видел в коридоре. Она вся подалась вперёд, и заметно было, что эта ведьма из последних сил сдерживается, чтобы не перебить Карлтона. До слуха Северуса долетели обрывки фраз:

— Это литературщина… история — это тебе не роман! Как можно смешивать…

— Нельзя застревать в прошлом веке! Историк — не хронист, не судья и не адвокат!..

— Есть же критика источника… а магическое источниковедение — совсем не то, что маггловское… эта его монография — абсолютное недоразумение!

— Как можно изучать то, чего… нет? Всё равно что ловить за полу мантии призрака! Да, гоняться за миражами!

— Кстати, о призраках! Эти методики интервью… что за метод, Мерлин!

— Очень даже хороший метод, позволяющий…

«Что ж, по крайней мере — они говорят о своём предмете» — подумал Снейп, раскрыл двери в аудиторию, шагнул за порог… и очутился прямо посередине повисшей в воздухе схемы административного устройства магической Франции в семнадцатом веке.

Схема тут же исчезла, а юноша в мантии с гербом Шармбатона извинился перед ним на ломаном английском. Снейп сердито кивнул, вытряхнул из рукава слово «интендант» и огляделся в поисках жюри.

Но стол президиума был пуст — очевидно, все члены комиссии высыпали в коридор, и надежда Снейпа увидеть здесь кого-то не занятого безмерно важной дискуссией не оправдалась. Аккуратно разложенные волонтёрами памятки и листы оценивания лежали нетронутые.

Конкурсанты же разделились на группы: кто-то занимался своим докладом, кто-то, подобно ученику Шармбатона, в последний раз проверял презентационные чары. У зельеваров не принято размахивать волшебной палочкой и хвастаться искусством наведения иллюзий, но у историков, видимо, дело обстоит иначе. У них вообще всё было гораздо оживлённее… и без дискуссии не на жизнь, а на смерть тоже не обошлось.

У кафедры, едва-едва не касаясь её спиной, стояла та самая незнакомка в чёрном — девушка, которую он видел в коридоре. Но как она преобразилась! Северус, у которого была прекрасная память на лица, даже не сразу её узнал. Она уже не была так бледна — на её щеках рдел яркий румянец; глаза блестели; тень горя сменилась вдохновенным — гневным? — огнём. Она стояла, чуть ли не припёртая к кафедре своими оппонентами, но явно не собиралась сдаваться.

Перед нею возвышался, подавшись вперёд, давно знакомый Снейпу субъект. Северус мигом узнал его: потомственный рейвенкловец, Грегори Стоун. Он успевал по всем предметам, не доставлял учителям особых проблем, считался одним из лучших учеников, но Снейпа всё время преследовало чувство, что мистер Стоун запоминать умеет, а вот думать — нет. И профессор Снейп пытался заставить Грегори думать — ты же такой умный, всё помнишь, зараза! — пока Дамблдор и Флитвик не попросили перестать портить мальчику нервы и аттестат.

Теперь же Грегори Стоун, выпускник Академии высшей магии, в элегантной серой мантии стоял посреди просторной аудитории и что-то говорил девушке в чёрном. Тон его звучал насмешливо и дерзко; вся его лощёная, ухоженная и прилизанная фигура дышала самоуверенностью. Вокруг них стояли ещё несколько человек — на их лицах застыло выражение какого-то осторожного интереса. Они явно наблюдали.

— Нет, ответьте мне, я хочу услышать ваши аргументы! Что вы скажете в пользу своего предмета? Да существует ли он вообще? Это слишком… эфемерно. Это литературщина, а не история. Ментальность! Повседневность! Разве наш менталитет отражается в повседневной жизни? И какая ценность в вашей работе? Для чего она нужна? История детства, пелёнок и ночных горшков! Может, вам это и интересно… как женщине, что ещё вы могли бы осмыслить… Но не более.

Вокруг раздались смешки, впрочем, не очень уверенные. Девушка надменно вскинула голову.

— Вы закончили? — спросила она чистым, звонким голосом, глядя прямо в глаза Стоуну. Она была ниже него ростом, но, странное дело, смотрела на своего оппонента сверху вниз.