Святые российских катакомб (Отверженные святые России. Жития новомучеников)

* * *

Иван Михайлович Андреевский (Андреев — это его литературный псевдоним) родился 14 марта 1894 года в обеспеченной семье в городе Санкт-Петербурге. Учился там в гимназии. У него были, по крайней мере, один брат и одна сестра (поэтесса Мария Шкапская). Очевидно, что семья была православной и благочестивой (мальчиком Иван дважды был у отца Иоанна Кронштадтского). Но в юные годы он вступил в период "бунтарства". Его мировоззрение тех дней можно видеть из воспоминания хорошо его знавшего Николая Сергеева (частное письмо от 7 февраля 1977 года):

"Иван Михайлович пришел в шестой класс Введенской гимназии в 1911-12 годах. Где он учился до этого, я не знаю. Он сидел за два места от меня, был серьезным мальчиком, никогда не шутил, был довольно хорошим учеником... Я пел в хоре нашей гимназической церкви, но никогда не видел в церкви Ивана Михайловича. В седьмом классе, думаю, в ноябре 1912 года, мы все были, как громом поражены, когда узнали из газет, что была раскрыта революционная группа (в нашей гимназии и гимназии Видемана), в котором принимали участие Иван Михайлович и ученик, на класс старше, в комнате которого нашли мимеограф и прокламации (тот впоследствии покончил с собой). После этого Ивана Михайловича мы в гимназии не видели. Я могу написать лишь то, что слышал: был суд, участников группы взял под защиту миллионер Шахт и отправил их учиться в Швейцарию".

Начало интеллектуального и духовного пути Андреева, таким образом, ясно: он был серьезный, нецерковный, революционно настроенный юноша, каких в России начала XX века было много.

Очевидно, среднее образование он закончил в Швейцарии, и следующие сведения о нем связаны с Парижем: "В 1914 году я был молодым студентом философского факультета Сорбонны, и имел право посещать лекции в Колледж-де-Франс. Там слушал лекции Лаланда и Бергсона". Также он посещал лекции Эмиля Дуркхейма, Леви-Брюля и других известных философов и ученых того времени и закончил свои занятия на факультете философии в Сорбонне. Он находился тогда более всего под влиянием Бергсона: "Читал Бергсон вдохновенно, импровизировал, мыслил вслух, творил на кафедре и был "властителем дум" молодого поколения, особенно русского. Я был среди них" (И. М. Андреев. "Путь профессора С. А. Аскольдова: (Светлой памяти учителя и друга)" // Православный путь: Церковно-философский ежегодник. Джорданвилль. 1955, стр. 55).

И опять же, здесь не трудно понять направление интеллектуального развития Андреева. Молодой "революционер", обогащенный встречей с ведущими научными и философскими умами Европы, совершил тот же скачок "от марксизма к идеализму", который тогда был сделан Булгаковым, Бердяевым и другими известными представителями русской интеллигенции. Философия Бергсона была реакцией на материализм XIX века, стремившегося достичь некой более высокой реальности "интуитивно" посредством модной в тогда научной философии, чтобы создать новую философию "творческой эволюции", в которой мир рассматривается как реальность, постоянно меняющаяся, постоянно созидающаяся, постоянно стремящаяся к чему-то вне себя. Сам "Бог", согласно Бергсону, постоянно движется и меняется, и "миры", которые Он создает, находятся в постоянном процессе "эволюции", низшие создания трансформируются в более высокие, практически без границ верхнего предела этого необратимого процесса: "Есть центр, из которого миры вылетают, как ракеты в фейерверке... Бог, так определяемый, не имеет ничего законченного; Он — беспредельная жизнь, творчество, свобода... Все живое взаимосвязано, и все поддается одному и тому же мощному натиску. Животное зависит от растения, человек стоит во главе животного мира и всего живого, в пространстве и времени существует одна громадная армия, бегущая рядом, впереди и позади каждого из нас в ошеломляющем потоке, способном преодолеть любое сопротивление и снести самые мощные препятствия, быть может, даже смерть" (Бергсон "Творческая эволюция"). Такая философия действительно могла быть привлекательной для 20-летнего "философа", только что осознавшего недостаточность материалистической философии и полную глупость атеизма, но еще не готового видеть какой-либо другой выход из кризиса современной европейской философии, кроме туманного и романтичного иррационализма. Философия Бергсона не оставила глубокого следа на зрелом мировоззрении Андреева; это был, скорее, важный этап в его усвоении лучшего из современной "мудрости", позволивший ему позднее стать блестящим апологетом высшей мудрости Православия. Его старший современник, Бердяев, так и остался в этом незрелом состоянии "романтического идеализма", а Андреев продвигался шаг за шагом по пути, который вел его к истинному Православию.

Именно Бергсон познакомил Андреева с более зрелым философом, чем он сам. По словам самого Андреева: "И вот, однажды, после одной из своих вдохновенных и блестящих по форме лекций, в кулуарах, Бергсон спросил его окружавших — кто, но их мнению, в настоящее время является самым замечательным мыслителем в мире? Видя затруднение своих слушателей, он ясно и отчетливо сказал: "Это — скромный русский философ по фамилии Аскольдов". Мне, русскому студенту, было чрезвычайно лестно услышать такой отзыв о русском философе, но, к стыду своему, я должен был признаться, что имя Аскольдова услышал впервые и решительно ничего о нем не знал" (Путь проф. С. А. Аскольдова, стр. 55). Несколько лет спустя ему предстояло встретить этого замечательного и малоизвестного русского философа в стать его учеником.

Андреев вернулся в Россию, когда разразилась революция, он сильно изменился с тех пор, как уехал. Он больше не был под очарованием революционных идей и не принимал участия в революции, бурлившей вокруг него. Он записался на ускоренные курсы по медицине и психиатрии в Бехтеревском институте в Петрограде, эти занятия также послужили его интеллектуальному и философскому росту. Позднее он сказал: "Я пришел к Богу через науку", и это утверждение раскрывает путь его духовной жизни: через горячую любовь к истине (в отличие от мнений и предрассудков, которые часто прикрываются именем науки), он, наконец, пришел к самой Истине.

В первые годы советской власти Иван Михайлович также изучал литературу в Петербургском университете. Его интерес к психиатрии был первоначально привлечен глубинами человеческой души, которые он открыл для себя в романах Достоевского. В литературе он тоже искал прежде всего истину.

Интеллектуальная мощь и глубина студенческих лет Андреева поистине удивительны. Будучи явно гениальным человеком, он за три года получил три кандидатских степени: в медицине, литературе и философии. Несколько лет спустя он прибавил четвертую степень — доктора Богословия.

Как философ, Андреев в этот период находился под влиянием Николая Онуфриевича Лосского, одного из наиболее видных русских философов того времени, "идеалиста" и "интуициониста" (однако несколько "либерального" в своей православности), подведшего Андреева чуть ближе к его собственным православным истокам. Однако самым важным событием в его интеллектуальной жизни явилась встреча в Петербургском университете в 1919 году с Сергеем Алексеевичем Аскольдовым, русским философом, на которого указывал в Париже Бергсон.

Характер влияния Аскольдова на Андреева невозможно понять в контексте нынешнего жалкого академического мира, ориентирующегося на передачу фрагментарных познаний и мнений, вместо целостности мировоззрения. "Впервые, после Бергсона, я испытывал духовный трепет общения с гениальным человеком. Я чувствовал, что нашел, наконец, настоящего учителя" (Путь проф. С. А. Аскольдова, стр. 56). У него Иван Михайлович научился "истинному философствованию" (Проф. И. М. Андреев. Очерки по истории русской литературы XIX века, Джорданвилль, 1968, стр. 304). Аскольдов многому научил его в философии и познакомил его со своими друзьями, такими людьми как отец Павел Флоренский и отец Феодор Андреев. Еще важнее то, что Андреев получил от своего учителя целую постановку ума и души — то, что ему было необходимо для собственного дальнейшего интеллектуального и духовного роста. "Все, с чем мне приходилось знакомиться из написанного Аскольдовым, производило на меня чрезвычайно сильное впечатление, так как прямо и ясно отвечало на глубинные запросы моего духа" (Православный путь, 1950 г., стр. 57).

У Аскольдова была постоянная "воля к правде и истине... Умственная нечестность вызывала у него всегда взрыв негодования" (там же, стр. 62). Андреев унаследовал от своего учителя эту умственную прямоту, не терпевшую малейшей нечестности или подделки как в философии, так и в церковной жизни.

Также от Аскольдова Андреев узнал о часто сложном органическом взаимоотношении добра и зла и о необходимости в реальных условиях избирать "первичное добро", даже если оно связало со "вторичным злом". К примеру: политический и общественный порядок Императорской России был первичным добром (ибо был основан на Боге и Православии), соединенным со вторичным злом (моральные дефекты некоторых его представителей, социальные несправедливости и так далее), между тем как революция, даже в своем лучшем проявлении, предлагала вторичное добро (исправление несправедливостей), связанное с первичным злом (свержением Богом установленного порядка, установлением атеизма). В этом понятии содержится ключ, по мнению Аскольдова, к пониманию антихриста, который будет казаться "хорошим" тем, кто потеряли иерархию христианских ценностей и не видят брани с Христом и Его Церковью, скрывающейся под маской "гуманизма".

Аскольдов открыл Андрееву допустимость для современного человека верования в чудеса и бессмертие души и вложил в него сознание того, "что ключом к истинному пониманию совершающихся мировых событий является признание нашего времени апокалипсическим. На возражения, что неоднократно бывали такие моменты в истории человечества, которые некоторым людям казались апокалипсическими, а потом оказывалось, что это была ошибка, Сергей Алексеевич обычно отвечал, что ошибки и тогда не было. И приводил пример. Бывают люди при смерти, о чем знают и чувствуют и они сами, и лечащие их врачи, и близкие родные. И вот такой человек вдруг поправляется. Нельзя сказать, что он не был при смерти. Он был при смерти, но потом поправился. Так и мир был несколько раз при смерти, а чуткие в религиозном отношении люди это чувствовали. И ошибки в этом не было. Так и теперь — мир при смерти" (там же, стр. 64).

Аскольдов далее повлиял на Андреева в религиозном отношении благодаря глубоко религиозному настроению своей души, тоске по чистоте и дару умиления слезами покаяния (там же, стр. 61). Однажды, во время Второй Мировой войны, когда оба были вместе в маленьком деревянном домике и некуда им было спрятаться от страшной бомбардировки, Андреев был потрясен, когда Аскольдов, не имея возможности перед надвигавшейся смертью исповедаться у священника, попросил позволения у Андреева исповедоваться ему в своих грехах: "Никогда не забыть мне этой исповеди: более искреннего покаяния трудно себе представить" (там же, стр. 61).

Одним словом, Аскольдов привел Андреева, посредством своего интеллектуального, морального и религиозного влияния, к рубежу истинно православно-христианского сознания. Но ученик вскоре превзошел учителя. Аскольдов, хотя и православный по исповеданию, имел некоторые еретические мнения, и Андреев начал спорить с ним об этом, стараясь склонить своего учителя к полному Православию и отказу от своих ошибочных представлений. Глубокая любовь и дружба этих двух человек, которые вместе разделили годы жизни в Советском Союзе, войны и изгнания, принесла свой самый трогательный плод на смертном одре Аскольдова в Германии в 1945 году, когда он написал Андрееву, что в большой мере благодаря влиянию последнего он, наконец, решил сжечь свой труд "О перевоплощении", примирившись полностью с церковным учением (там же, стр.60).