Дальняя заря Ивана Ефремова

Непрерывный грохот будто вдавливал Ефремова в землю. Он крепко зажмуривал глаза, чтобы не ослепнуть от встававших перед ним гремящих столбов огня, плясавших, извивавшихся исполинскими бичами, хлеставших по всем направлениям, сотрясая небо и горы.

Иван упорно полз, обливаясь потом под холодным дождём. Оглушительный треск раздирал окружающий мир. Ефремов в какой-то момент перестал слышать грохот разрядов, ощущая раскаты лишь по сотрясению воздуха. В глазах струилась светящаяся пелена. Он тряс головой, протирал глаза, но пелена не проходила. Это был конец. Как мог он теперь достигнуть своей цели? Детская обида на нелепую судьбу, продолжавшую бить его, нанося удар за ударом, потрясла до глубины души. Ефремов всхлипнул, опуская отяжелевшую голову на мокрую землю и вжимая в глинистую почву пылающий лоб. Прикосновение к земле исцелило его, струящаяся пелена неожиданно отошла от глаз. Он увидел совсем близко целый пучок зеленых молний, ударивших в бугор, заметный по тонкому пруту засохшей лиственницы. Там! Ловя ртом воздух пополам с пахнущей озоном водой, геолог рывком бросил тело вперёд, цепляясь за кочки, щебень, кустарник ободранными в кровь руками. Очередной удар неожиданно пришёлся почти по телу. Он отшвырнул парня прочь от желанной цели и обдал его смертельным жаром. Стена огня встала перед геологом, земля тряслась, и день превратился в ночь. «Я ослеп» – констатировал мозг. Сознание помутилось. Медленно ворочая мыслями, геолог подумал о совершенной им ошибке. Где же записка на случай, если он не переживет этой рассветной грозы? Едва он полез негнущимися пальцами за отворот куртки, как оно случилось… Все тело до кончиков пальцев пронзило ужасающее ощущение — обжигающее, рвущее и в то же время оглушившее смертным покоем. Он не почувствовал ничего, только вытянулся в сильнейшей судороге, когда плазменный разряд вонзился прямо в темя.

Мгновение спустя тело молодого палеонтолога растворилось в воздухе. Как по мановению волшебной палочки, сразу закончилась гроза. Ещё через четверть часа о ней напоминали только лужи, парившие на ярком солнце.

6 сентября 1926 года. Урочище Шарбулак. Инженер Макаров

Сразу после грозы Юрий Александрович с группой солеломов, поднялся на вершину Богдо и до самого захода солнца искал следы Ефремова. Тот как сквозь землю провалился. Макаров сначала собрался ехать на станцию этим же вечером, но немного подумав, отложил доклад на следующее утро.

Едва солнце поднялось над горизонтом, как радостный лай Волчка оповестил округу о том, что кто-то из знакомых появился рядом с домом. Макаров, уже одетый в дорогу, распахнул дверь и чуть не обомлел от неожиданности.

От ворот вышагивал потерянный начальник экспедиции. Был он бодр, румян и даже как будто раздался в плечах. Вот только старой выгоревшей шинели на нём не было. Галифе, гимнастёрка и даже сапоги были, а шинелки нет, хотя ночи уже по-осеннему прохладны.

– Утро доброе, Юрий Саныч! – поприветствовал инженера Иван. – Вы, случаем, не меня искать собрались?

– Не угадал, студент, – довольно сказал Макаров. – Тебя мы вчера с ребятами весь вечер искали. Всю гору облазили... Да-с! Тебя где носило?

– Если бы я знал. – Ответил Ефремов, поднимаясь на высокое крыльцо. – Чайку бы, а то так пить хочется, что переночевать негде.

По словам Ивана, последнее, что он помнил, был мощный разряд молнии, ударившей прямо рядом с ним. Потом он потерял сознание, а очнулся от того, что старый калмык Дорджи Бату грузил его на лошадь. Дорджи нашёл его верстах в пяти от Богдо и помог добраться до стоянки экспедиции.

<p>

</p>

2. ПОДКИДЫШ ШАКТИ

Ленинград, Невский. д. 19. Редакция издательства «Мысль». Ответственный редактор Валентин Стенич и Иван Ефремов

Всю осень 1926 года, всю зиму и всю весну Иван Ефремов прилежно трудился над записками под рабочим названием «Дальняя Заря». От выполнения обязанностей в лаборатории палеонтологии и занятий в Университете его никто не освобождал, времени у Ивана было крайне мало. Потому работу над рукописью он закончил только к апрелю. Получилась солидная пачка в сотню листов, покрытых убористым почерком.

Первым читателем он хотел сделать своего научного руководителя Петра Петровича Сушкина. Несмотря на то, что Иван годился мэтру российской палеонтологии во внуки, они отлично ладили и легко понимали друг друга. Оба по натуре были исследователями, настоящими путешественниками в «незнаемое». Поэтому и доверил Пётр Петрович руководство экспедицией на Баскунчак с поиском окаменелостей восемнадцатилетнему мальчишке. Чутьё настоящего учёного редко его подводило. В тот раз тоже экспедиция получилась богатой на результаты. Вот только кроме кальцинированных останков древних ящеров, Ванька привёз странную историю.

Ему не то приснилось, не то пригрезилось, что после удара молнии попал он на борт космического корабля, аж через две тысячи лет от настоящего времени. Молния и в самом деле могла попасть рядом с ним, что вызвало у парня изменённое состояние сознания. Результатом этого стали яркие галлюцинации. Так решил Сушкин и посоветовал молодому коллеге изложить содержание видений на бумаге.

Полгода Иван ночами трудился над рукописью. В апреле отдал академику.

– Пётр Петрович, я закончил. – Сказал он довольно. – Извините, но перечитывать не стал, если начну, то ещё на полгода эта бодяга растянется. Устал.

– Прекрасно, прекрасно, – протянул Сушкин, забирая протянутую папку завязанную тесёмками. – Мне самому читать некогда, хоть и не скрою очень любопытно. Иван, вы не будете возражать, если я дам почитать нашей Асе Свитальской5?

– Эх, жаль, я хотел, чтобы Вы, Пётр Петрович, лично… – в голосе Ефремова слышалось сожаление. – Она же девчонка совсем.

– Девчонка, или не девчонка, но образование у неё хорошее, – усмехнулся Сушкин. – Главное, что у неё папа академик. – Он поднял указательный палец вверх. Но главное, что у меня времени нет. Я бы и хотел прочесть, мне, в самом деле, очень интересно, но как говорили древние – «Ars longa, vita brevis».

***

Ася Свитальская залпом «проглотив» за ночь записи, уже утром делилась с отцом впечатлениями.

– Это что-то невероятное! – Воскликнула она, едва появившись в столовой. – Папа, надо сделать всё для того, чтобы этот роман, да-да, это именно роман, не смейся!

– Я и не собираюсь смеяться, – уверил дочь профессор, пряча в усах добрую усмешку. – Мне просто крайне интересно, чем так взволновал тебя этот мальчик. Этот Иван Ефремов кажется всего лишь на год старше тебя… Хотя должен признать, фактура у него привлекательная. Сложён прекрасно.

– Перестань, папа! – покраснела Ксения. – Там такие идеи! Такие пророчества! Папа, ты должен сделать так, чтобы этот роман напечатали.

– Перестань, Асенька! Ну, почему ты считаешь, что я должен?

– Папа! Как ты не понимаешь? А ещё профессор… – Ксения капризно сжала губы. – Такие идеи требуют всестороннего общественного обсуждения. Этот Иван дал картину коммунистического будущего! Написал он коряво, тут не поспоришь, но это всего лишь вопрос литературной правки. Это не главное! В редакции много бездарей умеющих гладко излагать банальности. Главное – идеи, прогнозы, утопии…

– Вот! – рассмеялся Николай Игнатьевич. – Утопии… Впрочем, хорошо. Пусть будет по-твоему. Кажется, у мамы какой-то родственник работает у Вольфсона6. Поговори с ней, пусть через него передаст. Как раз его издательство такими утопиями и промышляет.

Лев Владимирович Вольфсон заинтересовался рассказом своего заместителя, о так понравившемся его племяннице тексте. Он устал слышать обвинения идеологических работников Ленсовета и Ленглавлита в аполитичности, в низкопробности и ангажированности. «Если там и в самом деле увлекательно подаётся идея светлого коммунистического будущего, то это может и вопрос с Главлитом снять и привлечь читателя» – думал он, разговаривая с Лотманом.

– Передай сестре, пусть приходит этот их самородок. Побеседует со Стеничем7. Тот же у нас дока. В пять минут раскусит, стоит с пионером дело иметь или… – Вольфсон сделал рукой жест, как будто отмахнулся от назойливой мухи.

***

Валентин Стенич был очень недоволен. Поручить ему, мастеру и знатоку стилистических особенностей романской и германской лирической поэзии, сочинить заключение на какой-то графоманский бред! Но от директора зависела зарплата... Ах, эти пошлые деньги… Но без них жить неудобно, он пробовал. В свои тридцать лет Стенич уже попробовал и революционной романтики, и изысканной богемной жизни. Последняя ему понравилась куда больше.

Тяжёлая стопка исписанных бисерным почерком листов привела его в ужас. Он не смог прочитать и половины. Бросил сначала на первой главе, потом взял себя в руки и одолел ещё несколько. После этого у него заболели зубы, челюсти и мозг прямо в черепной коробке.

Что касается коммунистических идей обильно рассыпанных по всему повествованию, то они не вызвали у Стенича не то чтобы восхищения или омерзения, нет. Они не показались ему даже оригинальными. Всё это изложено ещё в работе так почитаемого большевиками Энгельса. Просто обёрнуто в подобие художественности.

Когда Валентин Осипович попытался донести до директора издательства всё, что думает по этому поводу, то был поражён в самое сердце, услышав резкую отповедь.

– Валя! Это же прекрасно! Это то, что нам нужно! Языком литературы передать идеи коммунизма. От нас тогда Главлит отстанет, может быть, даже заказы появятся от Ленсовета, да, чем чёрт не шутит, может в Москве заметят.

Поэтому тебе, Валя, придётся встретиться с этим самородком Ефремовым и рассказать, как правильно пользоваться пишущими инструментами, чтобы текст получался читабельным, чтобы… – он сделал многозначительную паузу. – В общем, ты понял.

Сегодня пришёл автор всего этого безобразия, чтобы возрадоваться счастливой вести о приёме в печать его «великого творения». На столе второго редактора лежала папка с текстом. А перед Стеничем на стуле сидел крепкий высокий парень, совсем не похожий ни на учёного, ни на литератора. Больше всего он напоминал пролетария с плакатов. Крепкие кулаки лежали на коленях, словно дожидаясь, когда можно будет ковать и крушить.

– И так, Иван Антонович, – Стенич протёр круглые очки и раскрыл папку. – Очень приятно, что вы со своим замечательным романом обратились именно в наше издательство. В целом, на общем идейно-политическом уровне, ваше произведение вызывает определённый интерес. Чувствуется, что вы внимательно ознакомились с трудами Фридриха Энгельса и Карла Маркса.

Он сделал паузу и глянул поверх очков на посетителя. Тот сидел, не меняя позы и не выказывая волнения.

– Но я обязан сказать вам, уважаемый Иван Антонович, что в том виде, что вы нам представили, текст опубликован быть не может.

– По-п-почему? – страшно заикаясь от волнения, спросил Ефремов. – Если, как Вы говорите, он так хорош, то что мешает? Я со-согласен на любые коррективы, если будет сохранено главное. Гы-главное это сохранить описание коммунистического общества в привлек-к-кательном виде.