О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденного

«Коль великого удивления сие достойно! — восклицал Ломоносов в своей „Риторике“. — В толь маленьком горлышке нежной птички толикое напряжение и сила голоса! Ибо когда, вызван теплотою летнего дня, взлетает на ветвь высокого древа, внезапно то голос без отдыху напрягает, то различно перебивает, то ударяет с отрывом, то крутит кверху и книзу, то вдруг приятную песнь произносит и между сильным возвышением урчит нежно, свистит, щелкает, поводит, хрипит, дробит, стонет, утомленно, стремительно, густо, тонко, резко, тупо, гладко, кудряво, жалко, порывно» [36]. Именно этим переведенным из Плиния младшего описанием трели живого соловья воспользовался Гавриил Державин в своем знаменитом стихотворении об услышанном им пении этой птицы, которое отличает «стремительность, приятность, краткость»: «Между колен и перемен! // Ты щелкаешь, крутишь, поводишь» [37]. Сцена с чтением «Соловья» в романе Тынянова подчеркивает и литературный (завораживающий текст, играющий реминисценциями), и природный (пробуждение эротического воображения подростка) источники поэзии Пушкина.

Очевидно, что Тынянов вписывает свою соловьиную тему в общий литературный контекст реконструируемой им эпохи. Как указал Грот в комментарии к стихотворению Державина, посвященному соловью, последний «составлял одну из любимых тем тогдашнего стихотворства». Его воспевал в «Аонидах» Карамзин, над соловьиным стихотворением которого насмехался в «Новом Стерне» колкий драматург Шаховской. «Стихотворцы наши порывались выразить на русском языке разнообразные переливы соловьиной песни, — заключал Грот, — пока наконец Крылов не решил задачи» [38]. «История соловья» в русской поэзии, обобщенная Гротом, была хорошо известна Тынянову.

Наконец соловей в творчестве Тынянова оказывается своего рода символической скрепой, соединяющей не только разные сюжетные блоки и литературные реминисценции в романе, но и художественные тексты самого писателя, равно как и темы его главных героев. Кюхельбекер в первом романе Тынянова слушает романс «Соловей» у Грибоедова: «Вильгельм любил эту песню — слова были Дельвига. Дельвиг написал эти стихи, думая о Пушкине. Голосистый соловей был Пушкин. Вильгельм подтягивал, хотя и фальшивил» [39]. Умирая, Кюхля «слышал какой-то звук, соловья или, может быть, ручей. Звук тек, как вода. Он лежал у самого ручья, под веткою. Прямо над ним была курчавая голова. Она смеялась, скалила зубы и, шутя, щекотала кудрями его глаза» [40]. Очень точно литературный генезис этого видения описал Андрей Немзер: «Пушкин приходит за другом, и его образ сливается со стихами самого Кюхли (о мальчике у ручья и видениях ушедших друзей-поэтов), с памятью о потерянной невесте (родственнице Пушкина, умевшей так же легко и счастливо смеяться), с комплексом обретенного покоя (влага, тень, пение) в стихах Лермонтова („Мцыри“ и в особенности реквием)» [41]. Но Кюхля (то есть Тынянов) не забывает и о соловье... с курчавой смеющейся головой старого друга (и подключает мотив-воспоминание об авторе другого «Соловья» — Антона Дельвига: «Ты куда, куда летишь, // Где всю ночку пропоешь?» [42]). *

Краткий вывод. «Чужое слово» (потаенная цитата) оказывается в романе Тынянова, говоря словами Осипа Мандельштама, «пучком торчащего в разные стороны смысла», соединяющего дотошный историко-литературный анализ, теоретические выкладки (об эволюции, о литературности, о соотношении между печатной и потаенной словесностью, о пародии, о чтении, об установке, о бытовом ряде и т. д.), продуктивные догадки, литературные аллюзии (Барков, Горчаков, Карамзин, Василий Пушкин, Державин, Дельвиг, Батюшков, Кюхельбекер), автореминисценции и веселую игру с читателями и истолкователями, наблюдающими по воле автора золотой век русский поэзии из своего железного (точнее, сталинского) далека. Вообще роман Тынянова — не столько научный роман о Пушкине, сколько роман о мимолетных наслаждениях исследования поэзии, понятой как непрерывная игра текстов о текстах о текстах, цитатах о цитатах о цитатах. Он гораздо ближе к набоковской, нежели лотмановской модели литературной биографии поэта, хотя и отличается от первой научным (филологическим) подходом к изображаемому миру.

В одной из ранних глав романа пушкинский гувернер «граф» Монфор приводит французские стихи Скаррона (на самом деле Шарля Перро из пародийной «Энеиды»), описывающие элизиум древних греков: «У тени скалы я заметил тень кучера, который тенью щетки тер тень кареты» [43] (те же стихи, как Тынянов хорошо знал, цитировали Кюхельбекер в «Дневнике» и Федор Карамазов в романе Достоевского). Эта цитата о тенях у Тынянова — не просто характеристика забавных убеждений «проходного» персонажа, но и важная аллюзия на дельвиговский (и пушкинский) образ «элизиума поэтов». Более того, кажется, что перед нами то, что можно назвать метафорическим изображением конструктивного принципа всего романа, наполненного «мнимыми величинами», протекающими, как в финале карамзинских «Писем русского путешественника», перед мысленным взором исследователя: тень Монфора, тень Ганнибала, тень Василия Львовича, тень Горчакова, тень графа Хвостова, тени забытых стихотворений, событий, встреч, цитат, любви, жизни — отбрасываемые на единственную реальность этого мира для Тынянова — героя его романа, а точнее, скрывающегося за ним самого автора, обреченного на смерть неизлечимой болезнью.

О чем же, возвращаясь к подзаголовку нашей новеллы, навеянному известной сентиментальной повестью Михаила Зощенко (которой в свое время Тынянов восхищался), молчит голосистый соловей в романе «Пушкин»? Говоря словами самого автора о Велимире Хлебникове (вынесенными Эйхенбаумом в эпиграф к статье о Тынянове-писателе), он молчит об упорной работе мысли, вере в нее, «научной по материалу работе — пусть даже неприемлемой для науки, — чтобы возникали в литературе новые явления». И не только в литературе, но и «в органически взаимодействующей с ней» науке, не брезгующей умными шалостями и умеющей ловить в свои тенета воображение исследователей «отважно, быстро, плавно, кратко, как ты, о дивный соловей».

[1] Майская Е. Сборник новейших народных, черкесских, цыганских, грузинских и солдатских песен, различных романсов, комических куплетов, юмористических и сатирических стихотворений любимых современных авторов. В Ч. 4. Ч. 1. М., 1876. С. 235–236.

[2] Гуковский Г., Орлов В. Подпольная поэзия 1770–1800-х годов // Литературное наследство. М., 1933. Т. 9/10. С. 5. I–VIII разделы этой работы принадлежали Г. А. Гуковскому, разделы IX–XIII написаны В. Н. Орловым.

[3] Цит. по: Анненков П. В. Материалы для биографии Александра Сергеевича Пушкина. 1855. С. 773. «Песенка» Хвостова была положена на музыку.

[4] Известия Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук. СПб., 1903. Т. 8. Кн. 2. С. 86 (публ. К. Я. Грота).

[5] Там же. С. 365.

[6] Мартынов И. Ф. У истоков русской фривольной поэзии: «Декамерон» Дж. Боккаччо в России XVIII века // Ricerche slavistiche. 1982/1984. Vol. 29/31. С. 163 (текст поэмы на с. 166–174).

[7] Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 1: А-И. Л., 1988. С. 226.

[8] Мартынов И. У истоков русской фривольной поэзии... С. 171.

[9] Каллаш В. Материалы и заметки по истории русской литературы. С. 365.

[10] Цит. по: «Le Rossignol»; см.: http://www.micheloud.com/fxm/Lafontaine/Rossignol.htm

[11] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 4. С. 177.

[12] Левинтон Г. А., Охотин Н. Г. «Что за дело им — хочу…»: О литературных и фольклорных источниках сказки А.С. Пушкина «Царь Никита и 40 его дочерей» // Литературное обозрение. 1991. № 11. С. 28–35.

[13] Тынянов Ю. Н. Пушкин. М., 1984. С. 82.

[14] Мартынов И. У истоков русской фривольной поэзии... С. 162.

[15] Там же. С. 170.

[16] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 14. С. 23.

[17] Барков И. Девичья игрушка. С. 69.

[18] Левинтон Г. А. Заметки о «Пушкине» // И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата. М., 2008; см.: https://culture.wikireading.ru/25093

[19] Эйхенбаум Б. М. О прозе, о поэзии: сборник статей. Л., 1986. С. 222.

[20] Тыняновов Ю. Н. Пушкин. С. 92.

[21] Там же. С. 303.

[22] Блок А. А. Полн. собр. соч. и писем. Т. 2. М., 1997. С. 123.

[23] Тынянов Ю. Пушкин. С. 303.

[24] Мартынов И. У истоков русской фривольной поэзии... С. 167.

[25] Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Пер. с англ. СПб., 1998. С. 564.

[26] Даль В. И. Толковый словарь живого великоруского языка. Часть 1. А-З. М., 1863. С. 466; Татищев Ив. Полный Французско-Российский словарь. Часть первая. М., 1816. С. 982.

[27] Виноградов В. В. Неизвестные заметки Пушкина в «Литературной газете» 1830 г. // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1939. Вып. 4–5. С. 475.

[28] Кюхельбекер В. К. Стихотворения. Т. 2. М., 1939. С. 70.

[29] Полной французской и российской лексикон, с последняго издания Лексикона Французской Академии на Российской язык переведенный собранием ученых людей: Т. 1: А-К. СПб.: Императорская типография, 1787. С. 545.

[30] Gay J. Bibliographie des ouvrages relatifs à l’amour, aux femmes, au mariage, et des livres facétieux pantagruéliques, scatologiques, satyriques, etc. Paris: J. Lemonnyer, éditeur: Ch. Gilliet, libraire, 1894–1900.

[31] Мартынов И. У истоков русской фривольной поэзии... С. 170.

[32] Там же. С. 174.

[33] Шкловский В. Гамбургский счет. Статьи, воспоминания, эссе (1814–1933). М., 1990. С. 70.

[34] Тынянов Ю. Н. Пушкин. С. 134.

[35] Пыляев М. И. Старая Москва: рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. СПб., 1891. С. 145–146.

[36] Ломоносов М. В. Сочинения. М., 1961. С. 270.

[37] Державин Г. Р. Сочинения. С объяснительными примечаниями Я. Грота. Ч. 1. Т. 1. СПб., 1864. С. 694–695.

[38] Там же. С. 693.

[39] Тынянов Ю. Н. Кюхля. Смерть Вазир-Мухтара. М., 1981. С. 120.

[40] Там же. С. 202.

[41] Немзер А. С. Он сделал свое. О прозе Юрия Тынынова. Цит. по: https://lit.wikireading.ru/30637

[42] Дельвиг А. Сочинения. СПб., 1850. С. 21.

[43] Тынянов Ю. Н. Пушкин. С. 87.

ГОЛЫЙ ПОЭТ

Как Евгений Евтушенко был секс-символом Америки

Да и вообще Евтушенко представляет собой этакого самодеятельного Казанову, резко выделяющегося на общем лицемерно-пуританском фоне. Международный статус его настолько значителен, что советское руководство не смогло бы заставить его замолчать при всем желании — чего оно, собственно говоря, вряд ли станет делать, поскольку Евтушенко активно поддерживает советский социализм и является фактически послом доброй воли, что подтверждается не только его статусом ньюсмейкера, но и частными разговорами с президентом Никсоном и некоторыми членами клана Кеннеди.

Из преамбулы Майка Лоуренса к интервью Е. Евтушенко журналу Playboy в декабре 1972 года

— Что же мне читать-то, милый мой дедочек?

Что же мне читать-то, сизый голубочек?

— Мопассана, бабка, Мопассана, любка,

Мопассана, ты моя, сизая голубка.

— Мопассан не в моде, милый мой дедочек,

Мопассан не в моде, сизый голубочек.

— Евтушенко, бабка, Евтушенко, любка,

Евтушенко, ты моя, сизая голубка!