С добрым утром, Марина

— Кисель на молоке, а не человек, Жуков-то этот. Только и знал что пиликать на аккордеоне. Спал до полудня да все туфли свои начищал. Чистюля! Для него что блестит, ровное да гладкое, то и культура. И где такие берутся? Ну да ладно, шут с ним, с Жуковым-то! Можешь, дочка, теперь перебираться в его комнату, там тебе удобней будет жить.

Марина, наконец, поняла, почему ей было неловко после изгнания Жукова со двора. Она разделяла возмущение хозяйки и в то же время не могла одобрить ее грубости. Разве такими должны быть человеческие отношения? Ругань, крик, оскорбления… А что, если в словах посрамленного Жукова есть хоть половина правды? Как же ей, молодой, неопытной, жить в этом самом Гремякине?..

Сторож Блажов добродушно посмеивался над вспыльчивостью Лопатихи, поругал Жукова за безделье и вдруг объявил, что ему давно пора домой. Но он не ушел, а вызвался помогать Марине устраиваться в отдельной комнате. Они принялись переставлять кровать и шкаф. Потом Марина взялась протирать мокрой тряпкой пол, а хозяйка занялась самоваром. Сторож стоял в дверях и любовался комнатой, выходившей окнами в палисадник, где румянились на солнце вишни. Когда все заблестело чистотой, Марина присела у окна. О Жукове уже забылось. Впервые в жизни она будет спать в отдельной комнате, расчесывать по утрам волосы перед зеркалом, читать интересные книги…

Спустя некоторое время самовар уже шумел на столе, накрытом льняной скатертью. Тетка Лопатиха расставила на столе стаканы в блюдцах, принесла банку меда, а дед Блажов вытащил из своей корзинки кулек с печеньем — пригодилась и его покупка. Все были довольны, как бывают довольны люди, закончившие срочную и очень нужную работу.

— Вроде новоселья девичьего! — весело сказал сторож, приглаживая редкие белесые волосы.

Марине комната казалась уютной, милой; она рассмеялась:

— Ах, дедушка!.. Честное слово, все здорово!

— Живи, милая, живи! — кивнула ей хозяйка. — Тебе хорошо, и мне неплохо… А тот, Жуков-то, бывало, разбросает все в комнате, наплюет. Заходить к нему не хотелось. Культура, прости меня господи, как говорится!..

Самовар поблескивал крутыми боками, звенели ложечки в стаканах. Сторож раскраснелся, расстегнул ворот рубашки, а тетка Лопатиха принялась обмахиваться платочком. Они стали вспоминать о своей молодости, о том, как создавался в Гремякине колхоз, как пахали на коровах во время войны, а потом возвращавшиеся с фронта мужчины отстраивали дома, городили заборы, копали колодцы.

Марине все это казалось далекой историей, даже как-то не верилось, что она сидела рядом с людьми, которые так много пережили. Она пила с блюдца горячий чай, а думала о том, что когда-нибудь, лет через пятьдесят, может, тоже будет вспоминать вот так же за столом, накрытым скатертью, свои первые дни в Гремякине…