Утренняя звезда

3

Занятая собой, Зайнеб всегда мало думала о дочери. Но теперь многое изменилось. Зайнеб после свадьбы каждый день стала бывать в комнате Фатимы, подолгу разговаривать с дочерью.

— Подумать только… — говорила Зайнеб. — Люди спрашивают, дочка, не сестра ли я тебе. Неужели я так молодо выгляжу? — Она тащила Фатиму к большому зеркалу. Оттуда на них смотрели как две сестры, две красивые молодые женщины.

Мать поправляла перед зеркалом свою прическу, а Фатима думала: «Правда, лица у нас похожи, но я уже забыла, какой настоящий цвет волос у мамы!»

— Скажи, дочка, не слишком ли я худая? Может быть, я очень затягиваюсь? Или так лучше? — спрашивала Зайнеб, прохаживаясь по комнате.

— Я не знаю, мама…

— Вот видишь… Если б с тобой говорила твоя нянька Сайра, ты бы ей так не отвечала, а крутилась бы волчком вокруг нее. Должна тебе заметить, что ты совсем не внимательна ко мне! — сердилась Зайнеб.

— При чем тут Сайра! — вспыхнула Фатима.

Зайнеб ревниво наблюдала за все растущей привязанностью дочери к своей няньке — кормилице Сайре.

— Как при чем?! Она тебя настраивает против меня! Я это хорошо знаю… Так вот, я буду не я, если допущу, чтобы она еще жила здесь. Я скажу полковнику, чтобы он отправил ее куда-нибудь подальше!

— Мама, не говори так, прошу тебя! Сайра меня вырастила и я… я люблю ее, — в слезах проговорила Фатима.

— О-о-о, любишь!.. Ну, погоди… Она у меня найдет свое место! Пусть только явится домой полковник!

Зайнеб хотела еще что-то сказать, но в дверях показался Салимгерий.

— Ах, молодой человек! А мы только что думали-гадали: почему вас сегодня так долго нет?! — лукаво посматривая на вошедшего, сказала Зайнеб и краем глаза взглянула на дочь.

— Мы с отцом ездили в горы, на пастбище. Поверите ли, я теперь дня не могу прожить, чтоб не повидать вас! — взволнованно произнес Салимгерий и, стараясь быть галантным, поцеловал руки Зайнеб и Фатиме.

На лице Зайнеб промелькнула насмешливая улыбка, «Вот неуч! — подумала она. — Девушке-то ведь руку не целуют!» Но тут же, поддерживая разговор, приветливо спросила Салимгерия:

— Как там ваши стада, все ли у вас в хозяйство идет хорошо?

Фатима незаметно вытерла руку, которую поцеловал Салимгерий и, взглянув на мать, заметила, что она странно держит свою руку, словно брезгливо отстраняя от себя.

— Дочка считает вас одним из самых замечательных джигитов! — шурша шелком платья, Зайнеб прошлась перед Салимгерием.

— Мама! — с упреком воскликнула Фатима. Но Зайнеб сделала вид, что не слышит дочь.

А Салимгерий, самодовольно улыбаясь и поглядывая на Фатиму, поставил на стол небольшую серебряную шкатулку. Фатима вспыхнула, бросила на диван вышивку, которую держала в руках, и отошла к окну.

Встал и Салимгерий, подошел к пианино.

— Какой прекрасный инструмент! Как жаль, что я не умею играть на нем.

«Ведь многим девушкам можно было бы задурить голову музыкой, — думал он. — Только эта, видно, не из тех глупеньких, что попадались мне в Кисловодске».

— Когда я женюсь, — продолжал оп, — отец поручит мне вести все наши дела! Он обещал мне. — И, гордо подняв голову, Салимгерий посмотрел на женщин: какое впечатление произвели его слова?

Муслимат, поливавшая в комнате цветы, насмешливо фыркнула и выбежала. Но Зайнеб не растерялась.

— Я думаю, — сказала она, — счастлива будет та девушка, которая станет вашей женой, Салимгерий, ведь она будет хозяйкой Чомая! — И, кокетливо взглянув на Салимгерия, Зайнеб вышла из комнаты, а про себя думала: «Плюнуть хочется на такого джигита!»

Фатима и Салимгерий остались одни. Фатима по-прежнему задумчиво смотрела в окно.

— С того дня, как увидел тебя, я потерял покой, Фатима! — тихо проговорил Салимгерий, подходя к ней.

Фатима резко повернулась и пристально посмотрела ему в глаза.

Он глупо улыбался. Ни его дорогой наряд, ни кинжал с позолоченной рукоятью, ни расшитый золотом пояс, ни револьвер в кобуре с причудливой отделкой не могли ни прикрыть, ни скрасить этой тупой, глупой улыбки Салимгерия. И от сознания этого тоской“1 защемило у Фатимы сердце. Она с презрением отвернулась и снова уставилась в окно.

— Фатима, отец собирается открыть в Кисловодске винный завод! — стараясь придать голосу бодрый тон, сказал Салимгерий.

Но Фатима стояла не шелохнувшись.

— Фатима! — вдруг громко сказал оп. — К тебе придут наши сваты!

Но Фатима молчала.

— Ну, я пойду… Мы с отцом поедем сейчас луга свои посмотрим, не скосил ли кто наше сено. — И, поклонившись Фатиме, он ушел.

Когда стихли его шаги, Фатима отошла от окна, закрыла лицо руками и в слезах упала на диван.

Через несколько минут дверь в гостиную открылась, и, широко улыбаясь, вошла Зайнеб. Увидя плачущую дочь, она вышла из себя:

— Княжна должна соблюдать приличие и сознавать свое достоинство. Она во всем, всегда должна оставаться княжной! Когда приходит гость, нельзя сидеть насупившись и молчать. Это — неприлично! Нужно поддерживать разговор!

— Зато, мама, ты во всем остаешься княгиней, — сквозь слезы проговорила Фатима.

Но Зайнеб не обратила на эти слова никакого внимания. Они с дочерью никогда не понимали друг друга.

Прожив с мужем семнадцать лет, Зайнеб только и думала о том, как развлечь своего полковника, как развлечься самой. Когда родилась Фатима, ее отдали кормилице, и та растила ее до пяти лет, а потом Фатима долго жила у родственников, но отец поссорился с ними и взял дочь к себе. Однако очень скоро Зайнеб отправила Фатиму в Кисловодск, где был у них свой большой дом. Фатиму стали обучать французскому языку и музыке. Следил за воспитанием дочери сам отец.

Сейчас Фатима гостила у родителей…

— Разве можно девушке до семнадцати лет просидеть дома, — строго сказала Зайнеб, садясь на диван рядом с дочерью. — А ну, повернись ко мне лицом, Фатима!

Догадываясь, о чем мать хочет говорить с ней, Фатима поднялась, откинула назад косы и сказала:

— Извини, мама, у меня что-то очень разболелась голова, я пойду приму лекарство.

Оставшись одна, Зайнеб немедленно подошла к зеркалу и стала прихорашиваться. «Надо привести себя в порядок, — думала она, — ведь полковник обещал приехать к обеду с приставом!»

А Фатима направилась к своей кормилице Сайре, которая жила на противоположной стороне улицы.

Как только Фатима переступила порог, Сайра поняла, что она чем-то огорчена.

— Что с тобой, мое солнышко?

Она усадила Фатиму и сама села рядом. Фатима опустила голову ей на колени и горько заплакала.

— О, аллах мой! Да что с тобой, моя радость? Кто тебя обидел? — с тревогой спрашивала Сайра.

Но Фатима и сама не знала, что с ней… Тревожно было на душе. Чувствовала, что в доме к чему-то готовятся… И сын Чомая зачастил… Как обо всем рассказать кормилице!

— Мне нет жизни в нашем доме, мама!

— Не говори так, родная, не говори. Отца и мать никто не может заменить.

— У меня одна мать, это ты! Не гони меня от себя! — Фатима снова горько зарыдала.

— Если бы я могла не отпускать тебя! Я готова камни на себе таскать, только бы тебе жилось хорошо, моя родная, — с горечью говорила Сайра, поглаживая по голове Фатиму.

— Знаешь, мама, — вдруг оживилась Фатима, — если бы я жила с тобой, я ткала бы, пряла, а Дебош, вернувшись с войны, дрова бы нам из леса возил!

Как только Фатима назвала имя сына Сайры, сердце у той сжалось и на глаза навернулись слезы. С тех пор как ее сын Дебош ушел на русско-японскую войну, Сайра ничего не знала о нем.

Взглянув на кормилицу, Фатима поняла, что задела старую рану, и пожалела о своих словах. Стараясь отвлечь Сайру, Фатима стала рассказывать о свадьбе, на которой была, полила водой земляной пол и подмела, потом взяла мыло, кумган с теплой водой и хотела затеять стирку, но Сайра запротестовала:

— Фатима, дитя мое, если ты хочешь, чтобы я жила спокойно, не делай этого! Вспомни, когда ты вздумала прясть для меня, твоя мать чуть не сжила меня со свету! Оставь, родная, прошу тебя! Ведь я еще в силах сама все сделать.

Во дворе скрипнула калитка, и через минуту в дверях появилась служанка Муслимат.

— Княжне велели сейчас же идти домой, — объявила она.

Фатима в страхе прижалась к Сайре.

— Я останусь у тебя, — чуть слышно прошептала она.

— Нет, дитя мое, ты не сделаешь этого! Мое молоко, которым я вскормила тебя, и моя любовь не пойдут впрок, если ты сейчас же не отправишься домой… — сказала Сайра.

И Фатима не могла ослушаться ее…