Лесной колодец

1

Рассвет подходит к Никольскому из-за реки. Пока теплится ровным спокойным светом заря, лес черным зверем горбится на увалах. Но вот из мрачной глубины его вырывается солнце, и начинают распознаваться отдельные деревья, розовато дымится над поймой подвижный парок, зажигается шпиль церкви, золотисто вспыхивают купы кладбищенских берез, и, наконец, лучи дотягиваются до сельской улицы, жарко слюденят окна изб.

Горница Евстигнея Колотовкина пока на теневой стороне. Спит в горнице приехавший погостить к тетке студент Виктор. Мать его тоже была здешней, но после войны жизнь занесла ее в город. У тетки детей нет, она рада приезду племянника.

Свежий утренний воздух процеживается сквозь марлевую занавеску. Скрипит колодезный ворот, кокочут куры, строчит мотоцикл — все это сквозь сон. Взлаял будто над самым ухом кобель Фомка и разбудил.

Дядя Евстигней сидит на крыльце, видно, поливал огурцы, вода в ведрах еще не устоялась, покачивается. На нем серая рубашка, серые штаны и форменная фуражка лесника с потрескавшимся козырьком и линялым зеленым околышем. И длинное лицо его кажется серым, щетина искрится на впалых щеках. Хрящ просвечивает на тонкой переносице, брови как бы вздернуты невидимыми ниточками кверху, взгляд соколино-зоркий. Сидит он, поставив на приступок босые жилистые ноги с бугристыми, желтыми ногтями. Фомка, вислоухий кобель, помесь гончего с лайкой, валяется возле.

— Проспал ты зарю. Куприяновы ребята давно прошли с удочками.

— А мы сегодня лавы будем ставить. Зыков говорил, к восьми собираться.

— Как бригадир, наряды дает! — насмешливо мотнул головой Евстигней.

— Мне топор надо, — не обращая внимания на ироническое замечание, сказал Виктор.

— Не брал бы, еще тяпнешь по ноге. Чай, без тебя большевики обойдутся. Этому корявому-то черту нечего делать, везде суется. Ему и рожу-то своротило потому, что сам к молотилке полез: ведь председателем был.

— Со всяким могло случиться. Зря ты так о нем, мостик — дело общее, всему селу нужен. Тебе самому же приходится чаще других ходить за реку.

— У меня вон сапоги — бродни.

— Я все-таки пойду помогу.

— Валяй, коли велика охота, — напутствовал Колотовкин, досадливо поскребывая пятерней плечо.

Виктор знал, что между дядей Евстигнеем и Василием Зыковым никогда не было согласия. Перед самой войной Колотовкин неудачно сватался к славнице Марье Фроловой, да так и ушел на фронт холостяком. И Зыков воевал. Обоим посчастливилось вернуться домой. Но стала Марья женой Зыкова. Вот когда закипела злость в Евстигнее: ведь Зыков был старше его лет на пять, а Марьи — на все десять.

Зыков — в председателях, мужик лихой, плечистый, русые волосы — в крупное кольцо. Счастье ему с молодой женой. Мучительно было Евстигнею держать в себе затаенную неприязнь. Вмешалась судьба, отомстила за его обиду.

Молотили рожь. Зыков поторапливал баб, сам подавал снопы в молотилку, и вдруг внутри ее завозился страшный железный грохот: вылетел зуб из барабана. Зыков с окровавленным лицом повалился навзничь с полки на снопы. Около месяца лежал в больнице, крепко изуродовало: щеку разорвало, переносицу продавило, по лбу наискось прочеркнулся широкий белый шрам.

Страдал Василий Зыков больше не от своего увечья, а потому, что рядом с ним цвела Марьина красота. Особенно на колхозных праздниках наваливалась тоска: замечал он, что все смотрят на них и жалеют его, и жалеют Марью.

Однажды после посевной составили столы прямо в кругу под березами. Поначалу все шло своим чередом: Зыков, взмахивая увесистым кулаком, произнес тост, бабы затянули под гармонь песню, уж пляску затеяли. Зыков хмелел, стискивая зубы, давил в себе всегдашнюю боль. Почему-то, когда играла гармонь, ему делалось невыносимо тягостно.

Напротив сидел Евстигней, щурил зоркие глаза, поглядывая на Марью не то чтобы нахально, а с едкой ухмылочкой, дескать, поживи теперь, покрасуйся с таким-то муженьком, разборчивая славница, сама когда-то оттолкнула свое счастье, отказав ему, Евстигнею.

— Чего эдак поглядываешь на мою жену да губы кривишь? — не сдержался Зыков.

— А ты занавесь ей лицо, как турки делают, никому и не показывай, — подковыристо ответил Евстигней.

Шрам на лбу Зыкова багрово вздулся. Он тучей навис над Евстигнеем и сгреб за пиджак, припечатал спиной и затылком к березе так, что с нее переспелыми желудями посыпались майские жуки…

После этого Зыкова сняли с председателей: Колотовкин послал жалобу на него в район. С годами ревность меж ними утихла, но скрытая вражда осталась. И сейчас Евстигней, конечно, понимал, что лавы нужны и селу, и соседним деревням, только участие в их постройке Василия Зыкова раздражало его.