Черно-белый оттенок нежности

С этими словами он разложил перед ней несколько новых фотографий. Она не хотела смореть на них, но невольно ее взгляд скользнул вниз. Она увидела незнакомых людей, разного возраста и пола. Были здесь и парни и девушки и взрослые мужчины, но с последней фотографии на нее смотрела девочка лет пяти, с пышными пшеничными волосами, заплетенными в две аккуратные косички. На фото она задорно улыбалась и тянула ручки к объективу камеры.

– Кто это?

Все-таки спросила она, хотя поклялась молчать.

– Ее зовут Анна-Мария, ей пять лет. Исламский след похитил ее прямо с детской площадки около дома, на которой она играла со своей няней и другими детьми.

Бесстрастно произнес он, наблюдая за ее реакцией.

– Не может быть… Этого просто не может быть…

– Это произошло пять дней назад. Они требуют у ее родителей выкуп – сто тысяч долларов иначе, иначе малышка умрет.

– Это какой то бред! Они бы не стали…

Как заклинание повторяла она, не обращая внимание на его слова.

– Хочешь поговорить с родителями девочки?

Вопрос прозвучал вполне невинно, но хлеснул ее как пощечиной, причинив невыносимую боль. Мысли лихорадочно метались в поисках правды, натыкаясь на стены из лжи и непонимания.

– Ее родители места себе не находят. У них нет такой суммы, даже если продать всю имеющуюся у семьи недвижимость. Девочка обречена....

– Вы лжете! – Выкрикнула она ему в лицо, наконец подняв заплаканные глаза. – Это неправда! Мир никогда бы на это не согласился! Одно дело бороться за свою веру и идеалы и совсем другое – похищать детей! Они бы не стали этого делать!

– Вот тут ты ошибаешься, милая. Война – дорогостоящее предприятия. На одних идеалах далеко не уедешь, чтобы воевать нужны деньги. Такие люди как Карим добывают их любыми способами, в том числе похищая людей. Отец девочки состоятельный человек, бизнесмен. Но даже у него нет той суммы наличными, которую они требуют.

Она закрыла глаза, дрожа всем телом и не в силах унять эту дрожь.

В голове судорожно билась только одна мысль: неужели это правда.

На некоторое время она выпала из реальности, то и дело погружаясь в свои полумысли полувоспоминания и словно забыв о существовании сидящего напротив мужчины. А он не торопил ее, давая возможность привести в порядок свои мысли.

Наконец она подняла голову и спросила, глядя на него, заплаканными глазами.

– Что вы от меня хотите?

Он молчал, словно не ожидал такого вопроса или был не готов к нему. Молчание непроницаемой стеной повисло в воздухе, грозя перерасти в бесконечность.

– При всем желании я не могу помочь найти ребенка, потому что не знаю где они ее держат. Я никогда не видела у них никаких пленников и даже не знала об их существовании. Я не знала… Клянусь, не знала…

Она снова заплакала, громко и жалобно всхлипывая и даже не пытаясь унять хлынувший из глаз соленый поток.

Некоторое время он молча смотрел на нее с бесстрастным выражением на лице. Потом достал из кармана пиджака бумажную салфетку и молча протянул ей.

– Я тебе верю.

Она вытерла красные от слез глаза и с надеждой посмотрела на него.

– Правда? Почему?

– Потому что я понимаю что ты чувствуешь. Это очень больно, когда тебя предает тот, кому больше всего на свете веришь.

– Нет, вы не понимаете! Одно дело предать меня и совсем другое – причинить вред беззащитному ребенку. И если с первым я давно уже смирилась, то со вторым никогда не смогу!

Он молчал, никак не комментируя ее слова. А она продолжала.

– Но при всем своем желании я не могу помочь вам найти девочку, потому что ничего не знаю…

На этот раз он спокойно возразил.

– Ты знаешь больше, чем сама думаешь.

Слезы закончились, оставив после себя отупляющую боль и опустошение, полный вакуум мыслей и чувств.

– Что вы имеете в виду?

Без интереса спросила она.

– Ни так уж и много. Просто расскажи все что тебе о них известно. Абсолютно все. Возможно в твоих воспоминаниях и будет ключ к спасению ребенка. Этим займутся наши специалисты.

Она устало кивнула и начала рассказ, равнодушно наблюдая как он достал из ящика стола диктофон и включив его, поставил перед ней. Она постаралась вспомнить все, что могло иметь значение, все слова, места, фразы, события, взгляды, действия, каждую мелочь, которая могла привести следователей к пленникам. Ее голос звучал глухо, а речь то и дело прерывалась приступами душившего ее отчаяния, но каждый раз ей каким то образом удавалось взять себя в руки и продолжать рассказ. Он молча слушал, не перебивая ее и не задавая больше вопросов, а когда она закончила, кивнул, выключив диктофон.

– Молодец. Ты сделала правильный выбор.

Она ничего не ответила, но когда за ней пришел надзератель, чтобы отвести обратно в камеру, она обернулась и тихо попросила:

– Спасите ребенка.

Несколько следующих дней в камере тянулись невыносимо медленно, словно растянулись на года. Она по прежнему целыми днями металась из угла в угол, словно зверь в клетке, не имея возможности сломать стены и оказаться на свободе. Сейчас ей было, как никогда, невыносимо ситеть в четырех стенах. Мысли постоянно возвращались к словам того мужчины о похищении людей, к фотографиям, которые он показывал, к той девочке, задорно улыбающейся с одной из них. Неужели такое возможно? Неужели Мир знал об этих похищении детей? Но как же тогда все его красивые слова о высоких идеалах, о религии, о руке провидения, которая его направляет? Как же проповеди имама и пятничные молитвы? Сотни верующих, собирающихся в мечети, чтобы послушать толкование слов пророка. Благородный седоволосый старец, проникновенно вещающий с трибуны, учащий людей добру и ведущий их к свету? Неужели все это было фарсом от начала и до конца? Неужели имам с ними заодно? Неужели все это делается с его одобрения?

Неожиданно она замерла посередине тесного пяточка своей камеры, резко согнувшись пополам и обхватив голову руками, а потом опрометью бросилась к унитазу. Ее вырвало, едва она успела склониться над ним. Ее рвало несколько раз и даже когда желудок стал совсем пуст, рвота не прекращалась. Ее рвало желчью и каждый раз ей казалось, что из нее выходит последняя составляющая ее личности, что больше ничего не осталось, ни внутри, ни снаружи. Ее желудок выворачивался наизнанку, не в силах принять абсурдрую реальность этого мира. Когда рвота наконец прекратилась, она медленно сползла на холодный цементный пол, подтянув ноги к животу и обхватив себя руками за плечи. Ей казалось, что она сходит с ума, стремительно теряя связь с реальностью, что все происходящее не более чем какой то затянувшийся кошмарный сон, который скоро закончится и она проснется дома, в собсвенной постеле, и мама, как обычно позовет ее к завтраку. Они соберутся все вместе за широким обеденным столом и будут неторопливо есть, обсуждая прошедший день и поглядывая вечерние новости, идущие по телевизору. Но в след за ней являлось осознанное понимание того, что этого больше никогда не будет. Что у нее больше нет семьи, что ее жить разрушена и что четыре стены этой камеры станут для нее домом на ближайшие много лет. И в этом только ее вина. Куда бы ни кидался ее разум в поисках спасения – везде натыкался на глухую непреодолимую стену отчаяния, граничащего с безумием. Спасение нет, по крайней мере для нее. Ее окружает непроглядная тьма, которая сгущается над головой, становять липкой, плотной, почти осязаемой и она медленно погружается в эту вязкую темноту, теряя собственное отражение. Измученное сознание медленно угасает, устав цепляться за остатки здравого смысла, все глужбе погружая ее в пучину необратимого безумия.

Очнулась она от того, что надзиратель грубо тряс ее за плечи, а когда она открыла глаза, пытаясь сфокусировать на нем взгляд – несколько раз наотмашь ударил ее по лицу. Удары были не сильными, но ей показалось, что ее сбил с ног шквалистый ветер. Она дернулась всем телом и обмякла, снова закрыв глаза. Видя, что она уже почти пришла в себя, надзиратель грубо схватил ее за плечи, рывком поднял и поставил на ноги. Она покачнулась и непременно упала бы, если бы его сильные мускулисные руки не поддержали ее, нетерпеливо подталкивая к двери.

– Давай, шевелись. Тебя ждет следователь.

Презрительно бросил он, толкая ее в спину. Видя ее состояние, он даже не потрудился одеть на нее наручники, справедливо полагая, что в таком состоянии она воплне безопасна.

Она шла мелкими неуверенными шагами, изо всех сил стараясь не потерять равновесие. Голова кружилась, в глазах то и дело темнело и ей приходилось цепляться за стены, чтобы сохранить вертикальное положение. Слава богу, идти пришлось недолго. Надзиратель втолкнул ее в двери ближайшего кабинета, в котором, на очередным письменным столом сидел пожилой мужчина с пышными белесыми усами и общирной лысиной. Вид у него был усталый и недовольный, но увидив ее, он помрачнел и отвел взгляд.

Надзиратель усадил ее на стул напротив стола и молча удалился, оставив наедине со следовтелем.

Тот молча разглядывал ее некоторое время, не спеша начинать диалог. В его взгляде отчетливо читались презрение, жалось и недоумение – как такое могло произойти с успешной девушкой из хорошей семье, студенткой самого пристижного медицинского института в городе? Такие мысли отчетливо читались в его глазах, но встух он не стал их озвучивать, переведя взгляд на бумаги, лежавшие перед ним на столе. Видно было, что ему не хочется начинать разговор, сколько мог он тянул время, пытаясь спрятаться от разговора с ней за несуществующими делами. Эта игра в молчанку продолжалось бесконечно долго, пока он наконец не взглянул на часы и не произнес вымученным голосом:

– Я слышал ты, наконец, дала показания.

Она ничего не ответила, оставив его слова без комментариев, но он и не рассчитывал на ответ.

– Это было мудрое решение. Судья зачтет это как сотрудничество со следствием и это повлияет на приговор.

Она снова промолчала, пропустив его слова мимо ушей.

– Я вызвал тебя чтобы ты подписала кое какие бумаги. Протокол допроса, согласие сотрудничать со следствием, акт опознания…

С этими словами он разложил перед ней соответствующие бумаги и ручку, но она даже не пошевелилась, продолжая сидеть в одной позе и смотреть под ноги перед собой.

Понаблюдав за ней некоторое время, он нахмурился.

– Подпиши бумаги, чтобы не тратить ни мое ни свое время.

От этой фразы она едва не рассмеялась в голос. Очень хотелось сказать ему в лицо что времени у нее теперь предостаточно и что она никуда не торопиться. Но спросила она другое.

– Девочку нашли?

Впервые за время своего пребывания здесь, она подняла голову и посмотрела в глаза мужчине, сидящему напротив.

Ответ на ее вопрос отчетливо читался в его глазах. У нее непроизвольно сжалось сердце.

– Прошло уже слишком много времени, мало шансов найти ее живой.

Глухо произнес следователь, отводя взгляд.

«Почему же вы ничего не делайте?!» хотелось закричать ей, но она заставила себя промолчать. Если вина полицейских заключалась только в том, что они не могут найти ребенка, то ее собственная вина за эти похищения была несоизмеримо больше, раз еще совсем недавно она считала себя частью всего этого безумия, которое Мир называл борьбой за справедливость.