Черно-белый оттенок нежности

Когда вся еда стояла на столе, источая чарующий аромат жаренного мяса со свежайшими горными травами, толпа голодных мужчин оживилась, смеясь и улюлюкая как дети, они с жадностью накинулись на еду, словно не ели несколько дней. А она стояла в углу, потупив взор, так как ей никто не предложил к ним присоедениться.

Но даже если бы и предложили ей кусок в горло не лез. Сердце билось в ускоренном темпе, а перед глазами все еще стояли сцены связанных и запуганных пленников. Что они сделают с этими людьми? Неужели убьют? Она украдкой подняла глаза на Мира, наблюдая как он ест и улыбается, беззаботно болтая со своими единомышленниками и мучительно задавала себе один и тот же вопрос бесконечное количество раз – может он хладнокровно убить связанных и беспомощных людей, выстрелив им в спину? Одно дело когда убивают на войне, в сражении, при поединке равных соперников. Но совсем другое – пленники. Если противостояние с правительственной армией и полицией хоть и большой натяжкой можно назвать борьбой за свободу, то похищение и убийство гражданских – это преступление и ничто не может оправдать его. Она не знала кто эти люди и почему именно они оказались сейчас здесь, но в ее душе медленно поднималась волна протеста, разрушающая все те идеалы, которыми пичкал ее Мир. Она не могла связать воедино как может религия, на которую опирается Мир в своих действиях, учащая добру и всепрощению потворствовать таким вещам, оправдывать их. Ей необходимо было с кем нибудь поговорить об этом, потому что та стена, которую выстроил в ее голове Мир и за которой она пряталась, оправдывая все его действия, начинала медленно трескаться, грозя рухнуть и окрыть ей всю неприглядную правду на жестокую и пугающую реальность.

– Ты уже поела?

Как сквозь пелену, услышала она голос Мира, выделяющийся из монотонного гула голосов вокруг.

– Я не голодна.

Едва слышно произнесла она, но он услышал и молча кивнул.

По его взгляду, она поняла что на самом деле его не интересует поела она или нет, так же как не интересует что она чувствует и о чем думает. Он так поглящен тем, что делает, что ему глубоко наплевать на то, что происходит вокруг.

Когда мужчины наконец наелись, она молча собрала грязную посуду и унесла обратно на кухню. Внезапно у нее закружилась голова и она резко опустилась на табурет, стоящий у стола. Ноги подкашивались от усталости, а в голове стоял пригушенный шум, который она никак не могла устранить. Посмотрев на горы грязной посуды в раковине, она тяжело вздохнула. Но с другой стороны это был хороший предлог чтобы не возвращаться в дом и не сталкиваться с Миром. Если первым ее порывом было остаться с ним наедине и поговорить, задать множество вопросов про тех пленников, которых она видела, то сейчас она старалась избегать его. Перспектива остаться с ним наедине вызывала страх. Его взгляд пугал больше слов, а ответы, которые он мог дать, набатом стучали в ее голове, причиняя больше боли, чем блаженное неведение.

Она устало прикрыла глаза, с силой потерла виски, пытаясь хоть непного облегчить медленно подступающую мигрень и несколько раз судорожно втянула в себя спертый горячий воздух. Потом встала и решительно подошла к мойке, до упора повернув ручку ржавого крана. К ее удивлению из него все таки потекла струйка холодной воды и она принялась мыть посуду, запрещая себе думать о чем нибудь, ктоме того, чем занимается.

Когда в раковине не осталось больше ни одной тарелки, она облакотилась руками о стол и закрыла глаза, замерев в неестесвенной позе и на минуту выпав из окружающей реальности.

Из оцепенения ее вывед знакомый вкрадчивый голос, прозвучавший в опасной близости.

– Устала?

Она непроизвольно вхдрогнула и открыла глаза, глядя на него расширенными зрачками, в которых плескался страх.

На его лице застыло привычное равнодушно-отстраненное выражение, а в глубине темных, как ночь глаз застыл смертельных холод. Раньше такой взгляд казался ей загадочным и манящим, но сейчас он пугал ее своей безжизненностью. В голову настойчиво лезли непрошенные мысли и вопросы, которые она не решилась бы задать себе вслух. Как много времени ему понадобилась бы, чтобы раздавить ее, как таракана, вставшего у него на пути в случае неповиновения?

Она изо всех сил старалась отогнать от себя эти мысли, но они являлись снова и снова, пока она молча наблюдала как он медленно приближается к ней, не сводя с нее хищного взгляда.

Непроизвольно она начала медленно пятиться к противоположной стене, понимая, что бежать ей некуда, позади тупик. Сделав еще несколько шагов, она уперлась в стену, изо всех сил вжавшись в нее всем телом и мечтая исчезнуть, раствориться в пространстве.

Еще через несколько шагов он настиг ее, подойдя совсем близко, настолько, что она чувствовала на коже его обжигающее дыхание.

– Что с тобой?

Спросил он, не сводя с нее пронзительного взгляда.

– Ничего.

Едва выдавила она, стараясь избегать смотреть ему в глаза.

– Мне показалось, или ты боишься меня?

– А разве я должна бояться?

Попробовала парировать она, но голос предательски дрогнул, выдвая ее смятение.

Он усмехнулся, не сводя с нее взгляда.

– Это зависит от тебя. Если твоя совесть чиста – тебе нечего бояться. Ты это знаешь.

«А твоя совесть чиста»? – хотелось крикнуть ей. Хотелось выкрикнуть ему в лицо все, что накопилось в душе. Ей мучительно хотелось откровенности, хотелось доверия, хотелось удостовериться, что все о чем она думает – ложь и что перед ей все тот же человек, в которого она влюбилась без памяти и ради которого пожертвовала всем, что имела и все потеряла. Но какой то внутренний барьер не позволял ей начать говорить, предостерегая от откровенности. Только не сейчас… Только не здесь… Только не с ним…

Умом она понимала, что здесь в горах, в компании его людей и пленников не время и не место выяснять отношения, скандались, требовать правды. Но существует ли для этого разговора вообще время и место? Что изменится когда они вернутся в город? Так и будут делать вид что ничего не произошло?

Она уже открыла рот, чтобы задать первый вопрос из тысячи, стучащих у нее в голове, но он мягко приложил палец к ее губам, заставляя молчать. Его пальцы медленно скользили по ее щеке, легким поглаживающим прикосновением заставляя мурашки бежать по коже, опустились ниже, к шее, дразнящим движением заставляя трепеать и подаваться ему навстречу. Придвинувшись совсем близко, он глубоко с шумом втянул в себя воздух, вдыхая будоражащий аромат ее кожи и чувствуя как медленно поднимаются внутри мощные, как цунами волны неконтролируемого желания. Она чувствовала тоже самое, вибрируя всем телом в его умелых руках, которые беззастенчиво скользики по ее телу, вызывая дрожь и легкое покалывание в конечностях. Он крепко прижал ее к стене и одним резким движением сорвал с нее черных хиджаб. Ему на лицо тут же упала шелковая струя непостушных волос, источающих тонкий аромат белых лилий.

Он зарылся лицом в ее волосы, вдыхая этот аромат, как губка впитывая его, наполняясь им и утопая в нем. Его руки медленно поднимались к ее шее, нежно сомкнувшись на ней, но не пережимая, не лишая кислорода. Она едва могла подавлять дрожь, пронзившую все ее тело, запрокинув голову и прикрыв глаза, она снова полностью отдалась в его власть, открыв ему свое тело и душу, как впрочем и всегда.

– Пойдем в спальню.

Хрипло прошептал он, поймав ее руку и мягко увлекая за собой и она подчинилась, пораженная резкой перемене в его голосе и взгляде. Теперь она узнавала его – своего Мира, мальчика, затмившего собой солнце. Его взгляд снова стал знакомом и страстным, в нем плескался океанский прилив желания, смешанного с редкими проблесками человечности.

Из липкого тумана болезненных воспоминаний ее вырвал приступ острой боли, пронзивший все ее тело и вызывающий спазм мышц. С трудом подавив протяжный стон, готовый сорваться с ее губ, она перевернулась на другой бок, крепко обхватив себя руками за плечи и вжавщись лицом в жесткой, воняющий мочой матрас. К горлу тут же подкатил приступ тошноты, завставивший ее резко встать и согнуться пополам. Но вопреки ожиданиям ничего не произошло. Желудок был пуст и ему нечем было реагировать на болезненные спазмы мышц.

Она села на кровать, прислонившись к стене и подтянув ноги к животу и устало прикрыла глаза, почти физически чувствуя время, которое словно остановилось в этой камере, сделав ее своей пленницей. Из за застойного спертого воздуха ей иногда казалось, что она не может дышать, делает судорожный вдох, но легкие горят от нехватки кислорода, голова кружится, а перед глазами медленно расплывается успевшая стать привычной картинка. Ее мучали приступы клаустрофобии, с которыми она никак не могла справиться. Запертая в четырех стенах тесной полутемной камеры, она чувстовала себя запертой в собсвенном теле, без возможности пошевелиться, без возможности дышать, без возможности издать хоть звук. Единственное, на что она еще была способна, это чувствовать, слабо реагируя на происходящее вокруг. Ее мозг пылал в огонии собсвенных воспоминаний, бесконечное количество раз анализируя все, что произошло с ней за последние несколько лет, концентрируясь на ошибках, осознавая их, но без возможности переиграть сценарий и изменить печальный финал. Она помнила каждое слово, сказанное ее родителями, наполенное горечью и отчаянием, каждую слезинку матери, никак не желающей смириться с потерей дочери. Как никогда ясно осознавала что именно она стала причиной ее слез, причинив родителям невыносимую боль своими действиями. И если раньше она оправдывала свое поведение любовью к Богу и Миру, то теперь эти оправдания выглядели неестественно и неубедительно. Она обязана была думать о своей семье, а не только о свое постыдном желании быть с Миром, идти за ним на край света. Только теперь она понимала слова брата, которые он выкрикивал ей в лицо, избивая на улице, на глазах у множества людей, полный презрения и ненависти. Раньше она тоже ненавидела его, считая, что он пытается отнять у нее свободу, разлучить с человеком, которого она любит больше всех на свете, но сейчас она уже не могла вспомнить вкус той ненависти, того отчаянного сопротивления, желания бороться за то, чего хотела. Она больше не чувствовала ненависти к брату, только к себе, за то что была так глупа, слепа и эгоистична. За то, что собственными руками разрушила все то хорошее, что было в ее жизни. И эта ненависть отравляла ее, лишая веры, надежды и желания дышать. Медленно но неуклонно в ней крепло желание перестать дышать, чтобы перестать наконец чувствовать ту разъедающую боль, которая сжигала ее изнутри. Остатками здавого смысла, она понимала, что уже поздно пытаться что либо изменить и исправить. Тот вред, который она причинила своей семье невозможно искупить, а ее вину невозможно загладить, так же как нельзя повернуть время вспять и пройти мимо того безумно красивого мальчика с холодными печальными глазами, которого она встретила однажды у мечети. Сделанного не вернуть, так же как и не смыть пятно позора с имени ее родителей. Но кое что она еще может сделать, чтобы и для нее и для ее разбитой семьи весь этот кошмар поскорее закончился.