На игле

Всё ясно без лишних слов

Я слышу жуткий крик откуда-то из соседней комнаты. Кайфолом, прикорнувший в отрубе на подоконнике рядом со мной, приходит в чувство, словно собака, услышавшая свисток, и начинает озираться по сторонам. Я вздрагиваю. Крик надвигается прямо на нас.

Лесли влетает в комнату, вереща. Жуткий звук. Я хочу, чтобы она заткнулась. Немедленна. Я не смогу этого вынести. Да и никто не смог бы! В жизни ничего никогда не хотел так, как чтобы она немедленно заткнулась.

— Умерла… девочка умерла… Луна… умерла… о Боже… сраный Боже… — Вот и все, что мне удалось разобрать из тех ужасных звуков, которые она издавала.

Затем она рухнула на изношенную кушетку. Я уставился на коричневое пятно на степе прямо над ней. Что за хуйия? Откуда оно взялось, это пятно?

Кайфолом уже на ногах, глаза навыкате, как у жабы. Вот кого он мне все время напоминает — жабу. В частности, из-за того, как он подскакивает и как от полной неподвижности моментально переходит к повышенной прыгучести. Он взирает на Лесл, и несколько секунд, затем кидается в спальню. Мэтти и Кочерыжка озираются непонимающе по сторонам, по даже сквозь героиновый туман до них доходит, что случилось какое-то говно. До меня-то уже дошло. Черт побери, я-то всё понял. И тут я говорю то, что я всегда говорю, когда случается какое-нибудь говно.

— Пойду сварю раствор, — говорю я.

Мэтти впивается в меня глазами и согласно кивает. Кочерыжка встает и перебирается на кушетку, поближе к Лесля. Та лежит, обхватив голову руками. Какое-то мгновение мне кажется, что Кочерыжка погладит её. Я очень на это надеюсь. Я так хочу, чтобы он это сделал, но он просто сидит и смотрит на неё. Даже отсюда мне видно, что он просто уставился на большую родинку у неё на шее.

— Это я виновата… я во всём виновата… — рыдает Лесли.

— Э, Лес… типа, Марк сейчас раствор сварит, э… ну, типа, ты понимаешь… — говорит ей Кочерыжка.

Это первые слова, которые он сказал за несколько дней. Судя по всему, мудила все это время их репетировал.

Возвращается Кайфолом. Всё его тело напряжено, особенно шея, которая выглядит так, словно на неё надет невидимый ошейник. Голос его звучит ужасно: он напоминает мне голос демона из фильма «Изгоняющий дьявола». Мне становится страшно.

— Блядь… вот она, блядская жизнь, прикинь? Когда что-нибудь в этом роде случается, хуй ли тут можно сделать? Прикинь?

Я никогда не видел его таким раньше, а ведь я знаю этого мудилу практически всю жизнь.

— Что стряслось, Ломми? Что, блядь, происходит?

Он подходит ко мне с таким видом, словно собирается пнуть. Мы с ним лучшие дружбаны, но иногда, по пьянке или по злобе, нам случается бить друг друга, если кто-нибудь что-нибудь брякнет. Не всерьёз, так, чтобы выпустить пар. Дружбаны могут себе это позволить. Но не сейчас, не сейчас, когда меня начинает ломать. Мои кости разлетятся на тысячу осколков, если этот гондон меня пнёт. Но он просто становится рядом. Слава Богу! Спасибо тебе, Кайфолом, спасибо, Лоример.

— Какой пиздец! Какой охуенный пиздец! — стонет он высоким жалобным голосом, словно собака, которую переехала машина, и вот она лежит на мостовой, скулит и ждет, пока какой-нибудь говнюк не пожалеет её.

Мэтти и Кочерыжка с трудом встают и плетутся в спальню. Я иду вслед за ними, подталкиваемый сзади Кайфоломом. Присутствие смерти в комнате я почувствовал ещё до того, как увидел малышку. Она лежала лицом вниз в своей кроватке. Совсем холодная и мертвая, с синими кругами под глазами. Мне даже прикасаться к ней не нужно было, чтобы это понять. Лежит словно кукла в ящике с игрушками. Такая крошечная. Такая маленькая. Маленькая Луна. Жуткое дело!

— Маленькая Луна… Боже мой, чувак, не могу поверить… какой ужас… — говорит Мэтти, тряся головой.

— Как это, бля, хуёво… ну, типа бля… — Кочерыжка роняет подбородок на грудь и тяжко вздыхает.

Голова у Мэтти по-прежнему трясется. Он выглядит так, словно вот-вот сдуется, как воздушный шарик.

— Я повалил отсюда, чуваки. Не могу смотреть на это блядство.

— Пошёл на хуй, Мэтти! Ни один говнюк не выйдет отсюда! — кричит Кайфолом.

— Остыньте, чуваки. Остыньте, — еле слышно бормочет Кочерыжка.

— У нас здесь полно ширева. По улице уже несколько недель толпами ползают чёртовы наряды. Мы получим срок и надолго сядем. Там снаружи каждый второй ублюдок — полицейский, — говорит Кайфолом, пытаясь взять себя в руки.

Мысль о копах всегда помогает взять себя в руки. В отношении наркотиков мы придерживаемся классических либеральных убеждений и яростно выступаем против вмешательства государства в любых формах в нашу частную жизнь.

— Верно, но всё же нам нужно отсюда сваливать. Как только мы свалим и унесём отсюда всё ширево, Лесли сможет вызвать врачей и полицию, — поддерживаю я Мэтти.

— Ну… может, нам всё же стоит остаться с Лес, типа. Ну, мы же её дружбаны и всё такое. Прикинь? — встревает Кочерыжка.

Подобная солидарность выглядит несколько нереально при сложившихся обстоятельствах. У Мэтти вновь начинает трястись голова. Он только что отсидел шесть месяцев в Саутоне. Если он снова попадет туда, то мало ему не покажется. А на улице и вправду было полно свиней. По крайней мере нам так казалось. Яркие образы, нарисованные Кайфоломом, произвели на меня гораздо больше впечатления, чем призывы Кочерыжки к сплоченности. К тому же не могло быть и речи, чтобы смыть все наши запасы ширева в унитаз. Я предпочел бы сесть в тюрьму,

— Я так это понимаю, чуваки, — говорит Мэтти, — это же ребенок Лесли, прикинь? Может быть, если бы она за ним лучше смотрела, он бы и не умер. Мы-то тут при чем?

Кайфолом начинает потихоньку пыхтеть.

— Мне неприятно это говорить, но Мэтти прав, — говорю я.

Меня ломает уже всерьёз. Всё, что я хочу, — это вмазаться и закочумать.

Но Кайфолом колеблется. Это не совсем в порядке вешей. Как правило, этот говнюк выкрикивает приказы направо и налево независимо от того, слушает ли его кто-нибудь или нет.

Кочерыжка говорит:

— Мы не можем, типа, оставить Лес одну с таким головняком, типа, ну, блядь, всё ясно же, прикинь? Ну, вы, типа, поняли?

Я смотрю на Кайфолома.

— От кого у неё ребенок? — спрашиваю я.

Кайфолом молчит.

— От Джимми Макгилвари, — говорит Мэтти.

— Вот уж хуй, — говорит Кайфолом с презрительной ухмылкой.

— А ты тут чего изображаешь из себя святую невинность? — обращается ко мне Мэтти.

— Я? Ты спятил? Не неси хуйни! — откликаюсь я, и вправду изумленный гнусными намеками этого козла.

— Но ты же с ней спал, Рента. На вечеринке у Бобби Салливана.

— Нет, чувак, я никогда не спал с Лесли.

Я говорю им чистую правду, но тут же понимаю, что в этом и состоит моя ошибка. В определённых кругах люди всегда считают, что твои слова надо понимать с точностью до наоборот, особенно если речь идёт о сексе.

— Почему же тогда ты оказался с ней в одной постели тогда утром у Салливана?

— Я отрубился наглухо, чувак. Ничего не соображал. Мне бы тогда и дверной порог за подушку сошёл. Да я уж и не вспомню, когда последний раз трахался.

Моё объяснение звучит для них убедительно. Они знают, как давно и плотно я сижу и что это означает в смысле сексуальных перспектив.

— Ну, типа… э-э-э… кто-то говорил, что это… э-э-э… типа, от Сикера… — выдвигает гипотезу Кочерыжка.

— Это не от Сикера… — Кайфолом отрицательно мотает головой.

Он кладёт свою руку на холодную щеку мертвой маленькой девочки. Слёзы выступают у него в глазах. Я тоже готов расплакаться. У меня в груди комок. Хотя бы эта тайна раскрылась. Личико крохотной Луны очевиднейшим образом похоже на лицо Лоримера Уиль-ямсона.

Затем Кайфолом закатывает рукав своей куртки и показывает на воспалённые следы уколов:

— Никогда больше не притронусь к этому говну. С этого дня завязываю. — На его лице появляется то самое порнографическое выражение, которое он использует, когда хочет, чтобы ему дали денег или легли с ним в койку. Я почти верю ему.

Мэтт смотрит на Кайфолома:

— Тормозни, Ломми. Зачем спешить с выводами? Какая связь между ребенком и ширевом? И Лесли тоже не виновата. Только псих может такое подумать. Она была хорошей матерью. Она любила девочку. Никто не виноват. Внезапная смерть, и все такое. С грудничками случается, я слышал.

— Да, типа, и я слышал… ну, в общем, понятно, да? — присоединился Кочерыжка.

Я почувствовал прилив любви к ним всем — к Мэтти, Кочерыжке, Кайфолому и Лесли. Я хотел сказать им что-то очень нежное, но все, что я смог из себя выдавить, это:

— Пойду сварю раствор.

Все посмотрели на меня как-то косо, но я пожал плечами, сказал:

— А что тут ещё сделаешь? — и направился в гостиную.

Боже мой, там же Лесли! А что я могу ей сказать в такой ситуации? В таких ситуациях толк от меня никакой. Даже меньше, чем никакой — толк от меня измеряется отрицательной величиной. Лесли лежит как мертвая. Я думаю, что, наверное, стоит подойти к ней, утешить, обнять, но у меня болят и трещат все кости. Я просто не могу заставить себя ни к кому прикоснуться. Вместо этого я бормочу:

— Ужасно жаль, Лес… впрочем, никто не виноват… Внезапная смерть и все такое… маленькая Луна… хорошая девочка была, славная… охуенно жаль… такой облом, чувиха, вот что я тебе скажу…

Лесли поднимает голову и смотрит на меня. Её худое бледное лицо выглядит словно череп, завернутый в полупрозрачный целлофан, глаза красны, словно мясо, вокруг — сплошные черные круги.

— Ты варить пошёл? Мне нужно вмазаться, Марк. Мне так нужно вмазаться. Давай, Марк, вари скорее…

Наконец-то от меня будет хоть какая-нибудь польза. По всей квартире разбросаны иглы и шприцы. Я пытаюсь вспомнить, какие из них мои. Кайфолом не раз говорил, что никогда не ширяется ни с кем из одной машинки. Врет он. Когда чувствуешь себя так, как я сейчас, разницы уже никакой. Я взял ближайшую ко мне, которая по крайней мере явно не принадлежит Кочерыжке — тот ведь сидел у другой стены. Если Кочерыжка до сих пор не инфицирован, то правительство должно немедленно направить в Лейт комиссию статистиков, потому что теория вероятностей явно дает здесь сбой.

Я извлекаю мою ложку, зажигалку, ватные шарики и тот белый порошок — состоящий в основном из «Аякса» или «Тайда», — который Сикер имеет наглость именовать героином. Все остальные сползаются вслед за мной в гостиную.

— Уйдите со света, ребята, — бормочу я сквозь зубы, отгоняя всех говнюков в сторону движением руки.

Я понимаю, что изображаю из себя крутого системщика, и ненавижу себя за это, потому что это отвратительно — когда кто-нибудь принимается разыгрывать эту роль у тебя на глазах. Никто из тех, кто побывал в этой роли, никогда не сможет отрицать, что власть развращает. Все ублюдки делают шаг назад и молча наблюдают за варкой. Моим ёбаным друзьям придется немного подождать. Это ясно без всяких слов.

* * *