Расстояние

Юность

С этого момента началось переиначивание его девственного образа мыслей. Может, Аркадию действительно своеобразно повезло в том, что никто из взрослых им не занимался, не насаждал собственные представления о мире? Потому процесс взросления протекал у него весьма специфично: изголодавшийся по знаниям мозг способного ребёнка с удовольствием накинулся на предлагаемые ему дары, что породило недюжинную страсть к учёбе, но руководствоваться собой, своими желаниями и представлениями, он был не готов в силу естественных причин, так что направление в движении по извилистым тропам познания оказалось навязанным, причём далеко не лучшим, отделаться от коего Аркадий Иванович сумел лишь в период первой зрелости. И тем не менее сейчас, когда в его судьбе произошёл очередной крутой поворот, связанный с переходом из детского дома в профессионально-техническое училище, в отличие от большинства сверстников он обрёл вполне осмысленный хоть и однобокий взгляд на жизнь. Как ни странно, он не оказался тем пагубным словоблудием советской эпохи конца 40-х – начала 50-х годов 20 века о месте и назначении человека, его жизни и жизни общества в столь же грандиозных, сколь и пустых исторических свершениях, не оказался в полном смысле, совершенно его избежать, разумеется, не удалось. Именно лязг пустых фраз и переиначил сироту, однако в детском уме чудесным образом зародилось смутное понимание, предчувствие, что это ещё не то, к чему стоит стремиться всю жизнь, что есть ещё нечто, имеющее большую ценность, нежели добросовестный труд на станке.

С таким багажом Аркадий отправился в интернат. Будучи на хорошем счету у школьных учителей в плане образования и на плохом в плане поведения, имея сносные оценки почти по всем предметам и, более того, желая учиться многому и помногу, он вдруг столкнулся с привёдшей в неподдельную оторопь необходимостью кардинально упростить свои стремления и амбиции и сосредоточиться на крайне узком, ограниченном предмете, который, как ему сначала показалось, можно изучить за пару-тройку дней. Мириться он с этим не хотел, продолжив обучение по школьному курсу, и потому стал белой вороной среди сверстников, искренне недоумевавших, как можно, только что отделавшись от обязаловки, добровольно к ней вернуться. Но это несколько погодя, а сразу после переезда в другой город, недалеко и примерно на таком же расстоянии от столицы, когда сколь-либо знакомые лица опять исчезли, парень вновь испытал страх, растерянность и бессилие перед неизвестностью. Он привык к перемене мест, привык к казёнщине и неустроенности жизни, к ненужности себя кому-то другому, но как временами ему хотелось обратного! Аркадий никогда ещё не видел нормальной жизни в достатке и уюте, не знал, как должны жить люди, а посему это желание превращалось в стремление к прошлому, самому-самому детству, к дням, прожитым с папой и мамой в той комнатке, где он провёл детство. Те годы были для него лучшими годами жизни, и любое развитие он воспринимал как возможность с его помощью устроить нечто подобное в будущем, не беспокоясь о чём-то кроме.

Начав осваивать ремесленные навыки в навязанном деле, Аркадий, доросший до отрочества, стал понимать, как всё-таки он несвободен. Свойственные молодости отрицание, неприятие авторитетов, мятежность духа в его характере интересным образом слились с холодными и неукоснительными требованиями среды, превратив его натуру в бурлящий, но со всех сторон запаянный котёл. Как только в нём пробивалась малейшая брешь, изнутри вырывался неукротимый деятельный поток, сметавший всякие условности, однако именно постольку в узком, ограниченном направлении.

В любом замкнутом коллективе, составленном насильно и механически, всегда присутствует пренебрежение особенностями каждой конкретной личности, в интернате к нему примешивалось желание общества пожертвовать его воспитанниками ради собственного спокойствия. Зачастую пренебрежение оправдано пагубностью наклонностей индивидов, однако Аркадий был не из таких, он не был жертвой, а посему не думал вливаться в искусственную иерархию, согласно которой находился в самом низу.

В конце концов оторопь от снижения интеллектуальных требований в учёбе переродилась в подростке в животную, тщательно скрываемую надменность, презрение к окружающей действительности. Однажды ночью после нескольких месяцев на новом месте, лёжа на втором ярусе кровати, которую он ни с кем не делил, но из принципа спал там, где выше, Аркадий с ещё детской серьёзностью поклялся самому себе во что бы то ни стало добиться успеха в жизни, пусть для этого ему придётся убивать. Но убивать впоследствии не пришлось, он оказался достаточно умён, чтобы понапрасну не бодаться с социумом, а после вообще смягчил максималистское отношение к реальности, благодаря чему действительно добился немалых успехов, но, конечно, не тех, коих алкал в юности.

Умный отрок в глупом месте

Масса происшествий случилась с Аркадием за время трёхгодичной учёбы в училище, в том числе получение первых документов, обернувшееся для него шекспировской трагедией. Выяснилось, что он забыл, точнее, никогда не знал своей настоящей фамилии. Когда женщина оставила его в приюте, она сообщила все данные мальчика. Там её знали, но никогда не употребляли, он был просто «Аркадием», работникам детдома и в голову бы не пришло, что такое могло случиться, а должно, учитывая, на какой ступени развития находился только-только попавший к ним ребёнок.

Какой же он испытал стыд, какие угрызения совести мучили его взрослеющую натуру! Он чувствовал себя святотатцем, последним предателем, поскольку фамилия – единственное, что связывало его с покойными родителями. К тому моменту их образы успели выродиться в образы святых мучеников, на время сошедших в этот мир, чтобы породить его, а он, как неблагодарное животное, не смог выказать им простейшей признательности – сохранить имя их рода. Отроку предлагали взять одну из распространённых фамилий, предлагали переиначить название городка, из которого тот был родом, однако Аркадий ни на что не соглашался и в наказание себе и, увы, всем своим потомкам взял фамилию Безроднов, как знак позора и прерванной связи поколений, которая вообще-то прервалась ещё до него, чего он не знал. Вновь возвращаясь к не имеющей значения для последующего встрече Безроднова с его приёмной матерью, надо сказать, что та прекрасно помнила и не преминула назвать ему его настоящую фамилию, чем привела мужчину в ещё более печальное состояние, Аркадию вдруг начало казаться, что он всегда её помнил, но почему-то намеренно вытеснил из памяти, назвав, тем не менее, сына сходным образом. Но что-то менять было поздно. Воспоминание о родителях померкли, и он, и его жена, и их ребёнок свыклись с тем, что они – Безродновы.

Однако помимо гнёта и смятения в отрочестве Аркадия Ивановича Безродного случались и приятные моменты, связанные с надеждами на будущее, которые он подавал. Односторонность советской образовательной системы, прежде всего, в преподавании мировой истории, наряду с её формальностью воспитывали в парне узколобую усидчивость вместе с недоверием и подозрительностью, а также деятельное желание их скрыть, вследствие чего он преуспевал в учёбе и получал самые лестные рекомендации преподавателей, немало помогшие ему в дальнейшей жизни. В этом отношении выделялся учитель сугубо прикладного курса материаловедения, который к тому же имел весьма достойные познания в физике и математике, оставшийся ему добрым приятелем на долгое время. Это был человек среднего роста, среднего телосложения, среднего возраста, среднего ума и среднего, надо полагать, достатка, не амбициозный, но, как любая другая посредственность, имел высокие запросы. Войну он провёл в эвакуированном на восток заводе, поскольку являлся хорошим инженером, однако не достаточно хорошим, чтобы быть востребованным где-нибудь поближе после неё, оставаться же среди мхов и оленей не пожелал. Мужчина носил тоненькие усики, никак не гармонировавшие с его простым лицом, имел карие глаза, узкие бледные губы, большие уши, единственно которыми и выделялся из толпы, а также не вполне спокойный характер. Но самым главным в этом знакомстве оказалось то, что у преподавателя подрастала дочь тех же лет, что и Аркадий.

Их дружба носила весьма тёплый характер, но была крайне неопределённой по своей сути, не понятно, что именно связало этих людей. Сперва парень получал немалую помощь от этого человека в освоении его предмета (впрочем, как и некоторые другие), несколько раз имел ряд занимательных бесед с учителем, и занимательных именно потому, что, по сути, в первый раз в жизни общался по душам со взрослым, опытным, сформировавшимся человеком, которому действительно уступал и умом, и развитием. Поначалу это его сбило с толку, прошли те времена, когда неуклюжий высокорослый мальчуган искренне и успешно, но не всегда безболезненно, стремился к людям, к тому моменту Аркадий привык ощущать превосходство над сверстниками.

Преподаватель открыто взял шефство над мальчиком и не брезговал водить его к себе домой, непонятно, правда, зачем, ведь они ни разу вместе даже не перекусили. Так Аркадий познакомился со своей первой сознательной любовью. В принципе, у него не было ни единого шанса её избежать, хоть девушка не отличалась выдающимися внешними данными, но и ему ещё ни разу в жизни не удавалось видеть своих ровесниц, так сказать, «в быту». Разительный контраст между агрессивной, лагерной средой школы-интерната и интимной семейной обстановкой, домашним очагом, хранимым двумя женщинами, натолкнули на воспоминания, точнее, на пересочинение первых лет жизни, которые насильно прервала война. Что его особенно увлекло? Дочь преподавателя не просто не выделялась внешностью, у человека искушённого она могла вызвать брезгливость и своей непривлекательностью, и заносчивостью характера, и разнузданным поведением. Она была невысокого роста, очень худая (правда, худоба пришла к ней во время войны), имела узкий покатый лоб, отцовские глаза, жиденькие прямые волосы каштанового оттенка, её скулы выдавались на лице почти вровень с крючковатым носом, а меленький рот с тонкими губами и свисающим книзу острым подбородком мало что производил кроме колкостей и оскорблений. Звали её как и мать Аркадия Татьяной, но родные тошнотворно называли девочку «Тютей», по чём можно судить, насколько это был избалованный ребёнок.

Вполне возможно она так и не поняла, что именно происходило между ней и пареньком, что он к ней испытывал, и поэтому, или по чему другому, особенно заносчиво себя с ним вела, сама не имея соответствующего опыта. Бедный мальчик не знал, как с ней обходиться. Сколь он был уверен в себе при общении со сверстниками мужского пола, столь же он оказался сейчас беззащитен перед этим мелким противным существом, к которому так нечаянно привязался сердцем. Аркадий молча сносил от неё всё: оскорбления, нападки, «дружеские» тычки, в которые та порой вкладывала все свои тщедушные силёнки; бегал исполнять не только её поручения, но и просьбы её матери и особенно отца. И хорошо, что тогда у него за душой не имелось ни гроша, ведь не было ни работы, ни родственников, у которых можно попросить денег, иначе все их он бы бездумно, нисколько в том не сомневаясь, спускал на это чудо. Но несмотря на такое положение дел в конце весны, почти всё лето и первый месяц осени их часто видели гуляющими вместе, Таня шла впереди, а за ней покорно плёлся Аркадий. Так у парня вопреки всем перипетиям судьбы обнаружилась чистая, красивая и доселе доверчивая душа, из него вырастал хороший человек, пусть с особенностями, наложенными современным ему обществом, сиротством и отсутствием должного образования.